Читаем без скачивания Собрание сочинений. Том 3.Свидание с Нефертити. Роман. Очерки. Военные рассказы - Владимир Тендряков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но не все загадки способен решить человеческий ум, существуют вопросы, на которые нет ответов. В чем смысл жизни? Куда стремится страждущее человечество? Выполняет ли оно какое-нибудь высшее предназначение или же просто плодится, как и любая другая неразумная тварь? Ответов нет, а неведенье нетерпимо, Толстой вместе со своими героями страдает от общего человеческого несовершенства. И если Достоевский показывает трагизм жизни, то Толстой — трагизм неутоленного человеческого духа.
Кажется, что Толстой берется не по силам, ставя перед собой вопросы вопросов. И даже те ответы, какие он порой предлагает, вызывают зачастую у нас и сомнения и резкие возражения. Толстой-художник для нас безоговорочно велик, Толстой-философ куда как часто вызывает скептические нарекания.
Вот тут-то, казалось бы, впору встать в тупик. Подымать вопросы вопросов и давать на них сомнительные ответы, а то и вовсе отказываться отвечать — не признак ли слабости мышления, не своеобразное ли проявление творческого бессилия? Зачем ставить вопросы, когда не чувствуешь, что в состоянии их решить? Только затем, чтоб продемонстрировать всем свою беспомощность? И что за писатель, если он не может довести свои свершения до конца?
Нехитрая логическая посылка — раз наличествует явное бессилие мысли, значит, это не что иное, как признак слабости мышления, — весьма часто встречающееся заблуждение. В действительности же наиболее активно и глубоко мыслящие люди куда чаще сталкиваются с бессилием собственной мысли, чем люди, мыслящие вяло и поверхностно. Совсем немыслящие такого бессилия вообще не знают.
Был этот мир глубокой тьмой окутан.Да будет свет! И вот явился Ньютон.
Но сатана не долго ждал реванша.Пришел Эйнштейн, — и стало все как раньше.[2]
Современные физики, поднявшиеся на более высокий уровень научного мышления по сравнению с физиками прошлого века, право же, теперь чаще испытывают бессилие мысли. Во всяком случае, ни один современный физик не осмелится повторить самонадеянные слова Вильяма Томсона, лорда Кельвина, произнесенные в 1900 г.: «Сегодня можно смело сказать, что грандиозное здание физики — науки о наиболее общих свойствах и строении неживой материи, о главных формах ее движения — в основном построено. Остались мелкие отделочные штрихи…»
Бессилие Толстого ответить на поставленные им самим вопросы скорей подтверждает глубину и серьезность его исследовательских поисков, глубину и серьезность его как мыслителя.
Поставить вовремя вопрос, привлечь к нему внимание — ничуть не менее важно, чем найти правильное решение, совершить открытие. Приведем пример. В самом начале XIX века итальянец Романьези заметил отклонение магнитной стрелки под влиянием проходящего вблизи электрического тока, сообщил об этом в печати, по сути дела поставил вопрос: какая связь между магнетизмом и электричеством? Но, увы, никто тогда не обратил на него внимания. Спустя два десятилетия на то же самое наткнулся Эрстед и уже заставил заинтересоваться широкие научные круги всей Европы. Сам Эрстед вопроса не решил, это сделали впоследствии другие, но с Эрстеда начались великие изменения в мире — открылась возможность промышленного использования электричества, свершился переворот в технике, облик мира стал иным, кардинально иной стала и человеческая жизнь.
Задолго до Толстого, еще в древности, неоднократно возникали вопросы: что заставляет людей время от времени убивать друг друга, чем вызвано появление неразумных (с точки зрения человеческих понятий) явлений в истории, какое влияние оказывают совокупные личные интересы людей на сам ход истории? И не Толстой первый связал эти общие вопросы бытия с нравственностью. Но до него всем этим интересовались лишь узкие круги наиболее проницательных историков и философов, Толстой же вынес их в массы. И если прежде такие вопросы были некой отвлеченной абстракцией, то уже тут они входят в жизнь людей. Все, что становится достоянием масс, сразу приобретает практический характер. В данном же случае в практику жизни вносится элемент осмысления самих человеческих отношений.
Конечно, было бы неоправданным преувеличением утверждать, что гений Толстого заставил мир заметно поумнеть. Скорей всего Толстой лишь как-то подготовил культурный мир к тем роковым сюрпризам, какие преподнесла история XX столетия. Если прежде под нравственностью понимали совокупность норм поведения отдельного человека в обществе, то теперь все настойчивей и настойчивей раздаются голоса, призывающие к нравственному поведению не только целые страны и народы, а человечество в целом. «Все мы пристрастны в своих чувствах, — говорится в известном Пагуошском манифесте. — Однако как люди мы должны помнить о том, что разногласия между Востоком и Западом должны решаться таким образом, чтобы дать возможное удовлетворение всем: коммунистам и антикоммунистам, азиатам, европейцам и американцам, белым и черным». Здесь речь идет о нормах поведения всего человеческого общества в целом. «В данном случае, — заявляет манифест, — мы выступаем не как представители того или иного народа, континента и вероучения, как биологические существа, как представители рода человеческого, дальнейшее существование которого находится под сомнением».[3]
Манифест, подписанный в числе других видных ученых мира Альбертом Эйнштейном и Бертраном Расселом, адресуется ко всем людям без исключения, от простых рабочих до глав правительств. От каждого зависит судьба мира, ход истории. И словно предисловие к этому манифесту звучат из глубины прошлого века слова Толстого: «Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая по времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение».
Толстой не мог предвидеть атомное и термоядерное оружие, не представлял, до какой степени окажутся опасными не подчиненные сознанию, стихийные, «роевые», как он назвал, человеческие поступки. Но на протяжении всей своей долгой и напряженно творческой жизни он мучительно искал способы влияния на человеческое поведение. Без нравственного поведения будущее для него не представлялось. И мы теперь спасение своего будущего видим в глобальной, всечеловеческой нравственности. Не было и нет на земле человека, чье имя было бы столь тесно связано с этим выстраданным понятием, — «Толстой и нравственное самоусовершенствование, Толстой и нравственные поиски» стало застывшей идиомой едва ли не во всех языках мира. Наверно, только имя Христа, применительно к нравственности, может соперничать с Львом Толстым. Однако Христос — бог, а не человек.
Вернемся вновь к высказыванию Толстого: «Когда созрело яблоко и падает, — отчего оно падает?..» Отчего? Совсем ли Толстой отказывается отвечать? Нет, он дает странный ответ: «Ничто не причина». Мальчик, считающий, что яблоко падает оттого, что ему хотелось съесть его, оказывается для Толстого столь же справедливым в суждениях, как и Ньютон со своим законом всемирного тяготения.
Задаваясь вопросом, чем вызвано такое историческое событие, как наступление Наполеона с миллионными армиями всей Европы на Россию, Толстой говорит: «Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляется нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события…» А отсюда он делает знаменательные выводы: «И следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться». «Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее».
Фатализм — «должно совершиться только потому, что должно совершиться» — наверное, самое крайнее проявление религиозности, когда верующий признает свою полную зависимость от неких непостижимых сил. С такой позицией в жизни ничего другого не остается, как предаваться созерцательной бездеятельности. Зачем прилагать усилия, пытаться что-то изменить, когда все заранее предопределено свыше. Но Толстого-то меньше всего можно назвать бездеятельным, трудно даже представить себе более активную натуру. Он не мирится с существующей нравственностью, критикует, опровергает, проповедует и все делает с такой страстью и силой, что овладевает вниманием всего мира, признается некоронованным духовным царем России.
