Читаем без скачивания Стою за правду и за армию! - Михаил Скобелев

На следующий день к обеду приехал Скобелев и привез нам приятную новость: всем офицерам, которых Скобелев представил к Георгиевским крестам за Иметлийское дело, Государь император, по ходатайству Главнокомандующего, утвердил эти награды. Известие это было действительно радостное. Нужно быть самому офицером, самому участвовать в военных действиях, чтобы понять то чувство, которое испытывает каждый, ожидая этой высшей воинской награды – награды за личную храбрость, за мужество и отвагу. «Теперь никто не посмеет меня назвать трусом, никто не скажет, что я бесполезно служил родной земле и ее властелину». Мысль о белом крестике уже давно не давала мне покоя, хотя я далеко не честолюбив и любил военное дело не из-за отличий и карьеры.

На другой день Скобелев назначил у себя обед исключительно для лиц, получивших Георгиевские кресты за лихой Иметлийский бой. Поручику Узатису, который распоряжался у Скобелева хозяйственною частью, Михаил Дмитриевич приказал устроить обед погастрономичнее и запастись лучшими винами. К двум часам в квартиру Скобелева собрались приглашенные гости. Здесь были полковники Панютин, Лео, Мосцевой (герой Скобелевского редута № 2), барон Меллер-Закомельский, поручик Юрьев, Узатис, я и другие. Стол был накрыт в той самой зале, где Россия подписала мир с Турцией. Все были в самом прекрасном настроении, и Скобелев веселее всех: он радовался, что все его представления прошли без изменений.

У каждого из офицеров на груди красовался уже новый беленький крестик, кроме меня и Узатиса. Скобелев заметил это.

– Что же это вы, господа! Отчего до сих пор не надели крестов? – обратился он к нам.

– Не получили до сих пор, ваше превосходительство, а купить здесь негде, – отвечал я.

– Ну так постойте, я дам вам свой! – И, сняв с себя довольно старый Георгиевский крестик, Скобелев надел его на меня.

Вся компания уселась за столы и с аппетитом занялась истреблением вкусных блюд, запивая их прекрасным вином. После утоления голода завязалась оживленная беседа на тему, исключительно нашу, военную: вспоминали только что пережитую кампанию, в которой было так много лестного для нашего национального самолюбия, хотя, к сожалению, были и мрачные стороны. Велась самая живая беседа с критическою оценкой, высказывалась, не стесняясь, голая правда – наши ошибки, причины наших временных неудач и так далее… Но – конец венчает дело! «Победителей не судят!» – и в этом афоризме мы находили утешение в те скорбные минуты, когда вспоминали наших дорогих товарищей, геройски павших на Зеленых горах и у подножия Балкан.

Скобелев тоже поддался общему настроению и вспомнил, между прочим, старое золотое время – время своей боевой службы в Туркестанских степях.

– Да, господа, – сказал в конце обеда Михаил Дмитриевич, и умные глаза его, всегда веселые и полные юмора, еще более оживились и заблистали. – Этот белый крестик нелегко достается нашему брату! Я несколько раз заслуживал его по статуту в Хивинской экспедиции, делая самые опасные рекогносцировки за сотни верст и, переодеваясь туземцем, добывая очень важные сведения, постоянно рискуя при этом своей шкурой… Но Кауфман все не представлял меня к кресту. В деле под Махромом я был начальником кавалерии. Видя нерешительность противника, я решил сам его атаковать. Местность была удобная, волнистая, и я приказал направиться в обход на левый фланг неприятеля казачьему полку Головачева, а на правый фланг послал тоже один полк. Сам же с дивизионом остался на месте. Когда, по моему расчету, полки, посланные мной в обход, должны были находиться уже на своих местах, я повел наступление с фронта.

Азиаты держались стойко и не подавались. Но когда на позиции вынеслась наша ракетная батарея и, открыв огонь, несколькими удачными снарядами, разорвавшимися как раз среди неприятельских полчищ, уложила десяток-другой всадников – неприятель не выдержал и стал подаваться назад. Я воспользовался этим удобным моментом и, выхватив шашку, бросился в атаку со своими молодцами. Мы врубились в ряды халатников и произвели на них такую панику, что они верст пять марш-маршем без оглядки неслись от нас по степи. Лошади наши начали уже уставать, люди тоже сильно уморились от этой бешеной скачки и сабельной работы, а между тем я все не видел ни той, ни другой обходных колонн, которых послал уже давно. Меня это сильно беспокоило.

Расстояние между нами и неприятелем стало понемногу увеличиваться и, наконец, я начал замечать, как убегающие всадники стали время от времени оглядываться на нас и что-то между собою перекликаться… По опыту, господа, я знал, что это оглядывание назад – плохой для нас признак. Это значит, что азиаты соразмеряют свои силы с нашими, и если перевес на их стороне, то они обыкновенно по знаку быстро поворачиваются назад и так же стремительно, как убегали, бросаются навстречу врагу. А потому неудивительно, что я сильно был смущен, заметив эти частые оглядки, видя наши слабые силы и усталость коней (которые уступали в силе и выносливости неприятельским) и не видя своих обходных колонн. Я приказал трубачу подать отбой и сбор. К счастью, неприятель не рискнул броситься на нас, хотя и значительно превышал в силах… Направляясь обратно в сомкнутом строю по полю сражения, усеянному трупами неприятеля, мы встретили генерала Кауфмана, объезжавшего войска. Я доложил генералу о нашем славном деле, о полном поражении неприятеля. Но он и тут не поверил мне, а приказал казакам вынуть шашки, чтобы убедиться, в крови ли они…

Это недоверие меня глубоко оскорбило, хотя, конечно, я и вида не показал. Но сотни неприятельских трупов, разбросанных на протяжении пяти верст, и выпачканные в мусульманской крови острые казачьи клинки были наглядными доказательствами нашего молодецкого подвига. Объехав фронт, осмотрев внимательно поле сражения и убедившись, что я не лгу, Кауфман протянул мне руку, крепко поцеловал меня и, сняв с себя Георгиевский крест, надел его на мою грудь… С этих пор Кауфман стал относиться ко мне с полным доверием, и мы сделались с ним друзьями…

– Вот этот крест, – продолжал Скобелев, выпив стакан вина и показывая на мою грудь, – тот самый, который я получил от Кауфмана за это незабвенное в моей жизни дело…

Взоры всех невольно обратились на меня. Все стали рассматривать этот беленький крестик, украшавший грудь двух знаменитых русских генералов – Кауфмана и Скобелева – и, благодаря капризному случаю, очутившийся теперь у меня. Крест был далеко не новый – эмаль на нем уже сильно стерлась и местами отстала[241].

Долго после того еще тянулась оживленная беседа. Много было выпито вина, много пережито в воспоминаниях хороших минут, много говорено задушевных и горячих тостов…