Читаем без скачивания Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

Блоссий вздрогнул, когда Менения наложила едкую мазь на рану на его плече, а затем поцеловал женщину.

– Твой сын прав, – сказал он. – Я спасся во время бойни на Капитолии, и до сих пор головорезы Назики не разыскали меня. Но скоро они за мной явятся.

И тут раздался стук в дверь. Блоссий напрягся, потом встал и набросил тунику. Небольшой отряд вооруженных ликторов прошел в сад. Их командир, лишь скользнув взглядом по Луцию и его матери, воззрился на Блоссия:

– Вот ты где, философ. Мы поначалу искали тебя в доме несостоявшегося царя. Разве твой официальный адрес в Риме не там, где ты обхаживал дочь Сципиона Африканского? Неужто ты и вправду рассчитывал укрыться от нас здесь? Ну что ж, видать, у философов принято так устраивать жизнь: перебираться из дома одной римской вдовы в дом другой, попивать их винцо и валяться в их постелях.

Луций рванулся было в гневе вперед, но ликтор поднял дубинку, и он отступил. Зато его мать оказалась не столь робкой: захватив целую пригоршню едкого снадобья, она мазнула им ликтору по лицу: тот заорал, выронил дубинку и принялся оттирать глаза.

– Сука! – кричал он. – Не будь ты женщина, это могли бы счесть попыткой мятежа, а тебя раздеть и выпороть.

Моргая и кривясь, он подобрал свою дубину и вдруг изо всех сил ткнул ею Блоссия в живот. Философ, вскрикнув от боли, согнулся пополам. Еще двое ликторов грубо заломили ему руки и вытолкали из сада.

Менения закрыла лицо и зарыдала.

– Стоит ли так убиваться из-за этого старого болтуна? – глумливо промолвил ликтор. – Вряд ли он так уж хорош в постели, а вот ты, я гляжу, вовсе еще недурная кобылка. Такую пристало объезжать крепкому, молодому римскому мужчине.

Ликтор покосился на Луция, поскольку оскорбление предназначалось не столько его матери, сколько ему. Луций сжал кулаки и опустил голову, сгорая от ярости и стыда.

Как только ликторы ушли, Менения схватила сына за руку.

– Иди за ними! – воскликнула она. – Помоги Блоссию чем сможешь!

– Матушка, я ничего не могу для него сделать.

– Тогда по крайней мере проследи, куда они его отведут и что с ним сделают. Я не вынесу, если он просто исчезнет и мне даже не будет известно, что с ним случилось. Пожалуйста, Луций, умоляю тебя!

Не в силах выносить ее рыдания, Луций выбежал из дома и с бьющимся сердцем на безопасном расстоянии последовал за ликторами, которые заходили в каждый дом на Палатине и выводили все новых и новых арестованных. Их связывали одного с другим и всех вместе гнали по извилистым улочкам в сторону Форума.

Следуя за ними, он увидел нечто, более соответствующее ночному кошмару, а не Форуму при свете дня. На глазах у хорошо одетых мужчин, иные из которых были сенаторами, ликторы запихнули оборванных, окровавленных людей в деревянный короб, куда они едва могли поместиться, а прежде чем закрыть крышку, опрокинули туда сосуд с извивающимися змеями. Даже заглушенные досками, крики несчастных разносились по всему Форуму. Зеваки стучали по коробу палками и хохотали.

Арестованных между тем потащили к поставленной под открытым небом судебной трибуне. Луций пристроился в задних рядах зрителей, стараясь не привлекать к себе внимания. Судьи на возвышении во главе со Сципионом Назикой повели допрос. Первым перед ними предстал Блоссий.

– Ты Блоссий из Кум, философ-стоик? – спросил Назика.

– Ты знаешь, кто я.

– Отвечай на вопросы. Граждан Рима у нас допрашивают по одним правилам, иностранцев по другим. Ты Блоссий из Кум?

– Да. Ты называешь меня иностранцем, но я рожден в Италии.

– Италия еще не Рим.

– Тем не менее я знатный уроженец Кампании.

Назика поднял бровь:

– Да, трибунал осведомлен о деяниях твоих благородных предков, тех Блоссиев, которые предали Рим и побуждали жителей Кампании встать на сторону Ганнибала.

Блоссий вздохнул:

– Это было очень давно.

– Возможно. Ты прибыл из Кум, не так ли?

– Да.

– Как я сказал, Италия – это не Рим, но Кумы едва ли можно считать частью Италии. Там говорят по-гречески и практикуют греческие пороки. Оттуда греческих философов посылают распространять упадочнические греческие идеи сюда, в Рим.

– Когда Тиберий Гракх был мальчиком, я учил его добродетели и доблести, а не порокам. Когда он возмужал, помогал ему советом и наставлением…

– Трибунал не интересуют эти твои занятия. Мы расследуем не пустые химеры воображения, а реальный мятеж. И особенно желаем услышать, что тебе известно о деятельности несостоявшегося царя Тиберия Гракха и о его недавней попытке государственного переворота.

– Это абсурд! Не было такой попытки!

– Присутствовал ли ты при встрече Тиберия Гракха с послом Пергама, когда тот доставил завещание последнего царя Аттала?

– Да.

– И ты видел, как Тиберий Гракх принял из рук посла пурпурный плащ и царский венец?

– Да. Но…

– Надевал ли Гракх этот венец на голову?

– Может быть… только на мгновение, в шутку!

– Составил ли ты, по указанию Тиберия Гракха, смету расходования сокровищ, завещанных царем Атталом Риму?

– Смета была сугубо предположительная, зависящая от…

– Как я понимаю, Блоссий, ты просто не способен отвечать «да» или «нет». До чего же вы, философы, любите слушать собственные разглагольствования. Возможно, чтобы ускорить получение показаний, мне придется приказать отрезать тебе язык. Будешь отвечать, топая ногой по земле: один раз – «да», два раза – «нет».

Блоссий побледнел. Зеваки покатились со смеху. Стоявший среди них Луций съежился, более всего желая оказаться невидимым.

По ходу допроса стало очевидно, что Назика стремится не столько уличить в чем-либо самого Блоссия, сколько использовать его показания для оправдания собственных действий, направленных против Тиберия. При этом он требовал, чтобы на все вопросы Блоссий отвечал однозначно – «да» или «нет».

– Как я понял из твоих ответов, трибунал должен прийти к заключению, что все преступления против римского государства, к которым ты причастен, были совершены по прямому указанию Тиберия Гракха. Это верно?

Блоссий вздохнул:

– Ну как можно ответить на такой вопрос?

– Хорошо, я сформулирую его иначе. Всякое действие, предпринимавшееся тобою в отношении римского государства, осуществлялось с ведома, одобрения и по указанию Тиберия Гракха. Да или нет?

– Да.

– Очень хорошо. Последний вопрос: если бы Тиберий Гракх приказал тебе поджечь Капитолий, ты сделал бы это?

– Это безумие! Тиберий никогда бы не…

– Отвечай на вопрос.

Блоссий заскрипел зубами:

– Предложи Тиберий что-то подобное, это было бы правильно, ибо он никогда не приказывал того, что не соответствовало бы высшим интересам народа!

Назика откинулся назад и скрестил руки на груди, демонстрируя отвращение к услышанному.

– Итак, все мы слышали сказанное этим философом и могли убедиться в том, насколько извращенные и вредоносные идеи он исповедует! У меня больше вопросов нет. Есть ли среди присутствующих кто-либо, желающий высказаться в пользу обвиняемого?

Он обвел взглядом зрителей. Луций опустил глаза, прячась в толпе.

Судьи на помосте кратко посовещались, после чего председательствующий встал и, обращаясь к зрителям, возгласил:

– Настоящий суд объявляет, что Блоссий из Кум дал свободные и правдивые показания, касающиеся недавней попытки мятежа, осуществленной Тиберием Гракхом. Далее суд объявляет, что названный Блоссий своими словами изобличил себя как распространителя вредоносных идей, совращавших с пути истинного всех, когда-либо бывших его учениками. Римский гражданин на его месте подлежал бы смертной казни за государственную измену, но, поскольку подсудимый иностранец, он приговаривается к изгнанию из Рима на вечные времена. Здесь, перед трибуналом, Блоссий освобождается из-под стражи, с обязательством покинуть Рим до рассвета – в противном случае он будет казнен на месте. Приведите следующего обвиняемого!

– Ни одного вопроса относительно моих верований! Ни единого обвинения, хоть как-то касающегося стоицизма или ценностей, которые я прививал Тиберию! Какая невежественная самонадеянность! Оказывается я, Блоссий Кумский, слишком незначителен, чтобы кто-то обеспокоился моей казнью! – негодовал Блоссий.

В доме Корнелии паковались его пожитки, а сюда, к Менении, он заглянул, чтобы попрощаться.

– Я бы отправилась с тобой. Здесь меня ничто не держит, – промолвила Менения безжизненным голосом.

Ужас, пережитый при его аресте, облегчение, вызванное его освобождением, и печальное известие о его ссылке – все это надломило ее.

– Чепуха! – возразил Блоссий. – Здесь твой сын. Разве мы не пришли к заключению, что главное предназначение женщины – быть матерью?

– Это Корнелия пришла к такому заключению, а не я.

– Кстати, теперь Корнелия нуждается в твоей дружбе больше, чем когда-либо. Потеря Тиберия опустошила ее.