Читаем без скачивания Дневник 1812–1814 годов. Дневник 1812–1813 годов (сборник) - Александр Чичерин

2 апреля.

Мой отъезд опять откладывается из-за медлительности курьеров; против желания придется еще задержаться здесь и тратить время впустую, не имея никаких развлечений.

Сегодня сюда прибыл генерал Ермолов.[404] Я первый явился к нему, хотя знаю его лишь постольку, поскольку он командует гвардией и поскольку я знаю более или менее всех генералов. Он принял меня с распростертыми объятиями, говорил о моих товарищах, как о своих друзьях, короче говоря, был чрезмерно любезен; это его обычная манера, под этой маской он скрывает от тех, кто приближается к нему, свою лукавую прозорливость и незаметно, за шутливой беседой изучает людей.

В начале кампании все верили в чудо; Ермолов был героем дня, от него ждали необыкновенных подвигов. Эта репутация доставила ему все: он получил полк, стал начальником штаба, вмешивался во все, принимал участие во всех делах; это постоянное везение вызвало зависть, его военные неуспехи дали ей оружие в руки, герой исчез, и все твердят, что хотя он не лишен достоинств, но далеко не осуществил того, чего от него ожидали.

Между тем, насколько я мог заметить, он по характеру свиреп и завистлив, в нем гораздо больше самолюбия, чем мужества, необходимого воину. Батюшка, однако, отзывался о нем с похвалой, а мнение отца я ставлю выше всех других. Ермолов хорошо образован и хорошо воспитан, он стремится хорошо действовать – это уже много. Что до самолюбия, то… оно ведь присуще человеку. Освободиться от него столь же трудно, сколь необходимо для блага других и себя самого.

Синагога в Плоцке

3 апреля.

Сегодня утром евреи ожидали пришествия мессии, а я, руководимый давно подстрекавшим меня любопытством, решил заглянуть к ним в синагогу.

Женщины, наряженные, как в самый большой праздник, располагались за стеной, скрывавшей их от всех взоров. Я видел их только при выходе. Мужчины, закутанные в длинные белые покрывала, заполнили свой храм; их старейшина читал нараспев, сопровождая чтение такой странной мимикой и жестами, что я на мгновение вообразил, будто попал в мечеть. Остальные, повернувшись лицом к стене, внимательно следили за ним и, когда он повышал голос, повторяли его слова, так что помещение заполнялось каким-то странным невнятным жужжанием, мешавшим мне сосредоточиться. «Ведь это тоже религия, – говорил я себе, – это тоже народ, верящий в единого Бога, в Провидение, умеющий молиться; я должен вступать в их храм с благоговением к божеству». Я постарался сделать серьезное лицо, чтобы меня не сочли насмешником.

У них в храме нет никакого благолепия, ходят туда и сюда, словно по городской площади, поворачиваются спиной даже к заповедям, помещенным на возвышении.

Женатые накидывают на плечи большое покрывало из белой шерсти, холостая молодежь не соблюдает этот обычай, хотя тоже имеет право на это одеяние.

– Мессии сегодня не будет, видно он отложил свое пришествие до будущего года, – сказал я сегодня утром одному еврею, окна которого выходят на мой двор. Тот трусливо промолчал, улыбнулся и отошел от окна. Когда я вошел в синагогу, на меня обратились любопытные взгляды; жужжание, царившее там, показалось мне возмущенным ропотом, вызванным моим присутствием; я вообразил, что все присутствующие знают о моей глупой шутке, и пожалел, что бездумно оскорбил их, поддавшись неуместному желанию сострить. Ведь всякий человек, все равно, кто он – русский, еврей или француз, – подобен тебе, и ты должен уважать его взгляды и самые его заблуждения, если он искренне убежден в их истинности. Эти укоры совести настроили меня более серьезно, и я пробыл в синагоге еще около получаса, как бы в искупление своего легкомыслия.

Сегодня мне захотелось немного развлечься, и, чтобы нарушить однообразие моих послеобеденных прогулок, я приказал запрячь лошадь и поехал в прусскую колонию, находящуюся в полуверсте от города. Погода была великолепная, местность прекрасна: огромная луговина, пересеченная глубоким живописным оврагом, прелестная деревня с аккуратными домиками и прелестными садами – все это делало мою прогулку очень приятной. Я зашел к старосте. Он прежде всего справился о моем виде, я прощаю ему это, так как у немцев это первейшая необходимость. Впрочем же он держался очень хорошо, говорил с умеренностью и кротостью и не хотел принять двух флоринов, которые я оставил тогда на столе. Он твердил, что я оказал ему великую честь, посетив его, и мы расстались, я довольный прогулкой, он польщенный моим посещением… Не удивляйтесь тому, что я числю умеренность среди важнейших достоинств поселянина. Непомерное, ужасное угнетение от управителей во время войны, жестокость и грубость воинов таковы, что могут превзойти всякое человеческое терпение.

5 апреля.

Я был занят приготовлениями к отъезду, когда мне доложили о приезде С. Голицына.[405] Он ночевал у меня и помешал моим привычным занятиям. Сегодня утром он, наконец, уехал. Через два часа отправляюсь и я. Прощай, Плоцк! Прощайте, г-жа Нейфельд! Оставляю вас оплакивать мой отъезд и покидаю вас без сожаления. Теперь-то пойдут у вас с кухаркой философские рассуждения, особенно, когда вы узнаете, что я стащил у вас стакан. Покидаю вас, чтобы уложить последние вещи.

Прощай, покой и тишина! Вновь мне предстоят неудобства и трудности странствий. После передышки в два с половиной месяца опять мне предстоит пуститься в путь.

6 апреля. Гоштиниц.

Наконец я еду. Вчера не было лошадей, я ждал понапрасну весь день. Карандаши были упакованы, так что я даже обрадовался наступлению ночи. Прекрасно выспавшись, я отправился в дорогу сегодня утром. Дождь, снег, град – все противодействовало моему выезду, но я держался стойко, на полпути непогода успокоилась, и я мог наслаждаться красотами местности, разнообразной, пересекавшейся оврагами, покрытой лесами, ярко освещенной солнцем.

Проезжая по мосту, я бросил прощальный взгляд на город. «Что ж, – подумал я, – таковы веления судьбы. Никогда не угадаешь их заранее. Видно, суждено мне было провести два с половиной месяца без книг, без общества, рядом с надоедливой старухой и хнычущими детьми, без дела, без каких бы то ни было обязанностей, удерживающих нас обычно на месте, и все же не скучать. Оказывается, это возможно; неблагодарностью с моей стороны было бы сказать, что я совсем не развлекался в Плоцке».

Время мое проходило очень однообразно, но без скуки. Много приятных минут провел я за музыкой и рисованием; хотя мои таланты в том и другом очень невелики, я извлекал из них, что мог. Даже г-жа Нейфельд иногда заставляла меня рассмеяться своим философствованием; Плоцк навсегда останется для меня источником приятных воспоминаний.