Читаем без скачивания Лихие гости - Михаил Щукин

Гужин кашлянул в кулак и неторопливо, как всегда говорил и делал любое дело, отозвался:

– Если щепку зажечь да в это мыло бросить, от нашей «Основы» пустое место останется. Точно не разглядел, темно, но сдается мне, динамит в ящике. Штука такая, взрывается со страшной силой. Я про него в одном журнальчике читал. А изобрел его какой-то Нобель, иностранец. Так было написано.

– Час от часу не легче, – вздохнул Дедюхин. – Ладно, ребятки, быстро разошлись, спать легли, но спать – вполглаза. И дальше теперь жить – с осторожностью.

Он последним поднялся из машинного отделения, прошелся по корме и лишь после этого направился в свою каюту. Чиркнул спичку, чтобы зажечь фонарь, стоявший на столе, и остолбенел: в каюте у него сидела Нина Дмитриевна. Он держал спичку до тех пор, пока пламя не обожгло ему пальцы.

– Да вы не удивляйтесь, Иван Степанович, зажигайте свет. Я вас не соблазнять пришла, свет нам не помешает.

Дедюхин чиркнул вторую спичку, зажег фонарь. Нина Дмитриевна оказалась в круге желтого света, и поэтому, наверное, лицо ее было совсем иным, не таким, как обычно. Куда делась глуповатая, безмятежная улыбка, ямочки на щеках и шальной блеск глаз? Словно переродилась бабенка, смотрела строго, поджав пухлые губы, а когда заговорила, и голос оказался другим – отрывистым и чуть сиплым:

– Иван Степанович, ни вы, ни ваши матросы к ящикам и вообще к грузам подходить больше не смейте. Вы меня хорошо понимаете?

– Не совсем я вас понимаю, Нина Дмитриевна. Приказы мне отдаете… А вы, собственно, кто такая?

– Я вам сейчас объясню, Иван Степанович…

17

Как же сладко и радостно жить своей семьей, своим хозяйством и в своем углу!

Данила иногда просыпался среди ночи и не мог до конца поверить, что все его страдания и мытарства остались там, за Кедровым кряжем. А здесь, на постоялом дворе, где обитали они теперь с Анной и Алешкой, есть у них просторная комната, гуси и куры, корова и лошадь, а в скором времени, к зиме, как загадывал Данила, появится и собственный дом – первые венцы сруба он уложил на прошлой неделе. Много думал теперь молодой хозяин о собственных делах-заботах, но и службу свою, на которую был поставлен, не забывал и относился к ней с полной серьезностью. На постоялом дворе царили порядок и чистота, все нанятые работники знали, что Данила, несмотря на молодой возраст, никакого ротозейства не спустит и за всякую, даже малую, оплошность спросит строго.

Чуть свет, а Данила уже на ногах. Чаю не пил, крошки в рот не положил, только и успел – торопливо лицо из рукомойника ополоснуть, и сразу же побежал хозяйство оглядывать: конюшня, комнаты для проезжающих, как печи топятся, как завтрак готовится… Да мало ли дел, самых разных, с утра пораньше требуется переделать. Анна, не отставая от мужа, хозяйничала на кухне, и в глазах у нее стоял, не исчезая, глубинный и счастливый свет. Маленький Алешка надувал пузыри, сучил ножонками и ручонками и любил, как будто нарочно дождавшись удобного момента, пускать бойкую струйку, когда его брали на руки. Кряхтел при этом, плямкал губами и был чрезвычайно доволен той жизнью, в которую он совсем недавно явился.

Данила ничего не рассказал Анне о том, что довелось ему испытать за Кедровым кряжем. Только и обронил, когда она пристала с расспросами:

– Хлебнул я там лиха, досыта, а рассказывать не буду – невмоготу. И ты не приставай больше, Анна, не береди.

Она так и сделала.

Не мог нарадоваться нынешней своей жизни и Егорка. Получив от Луканина паспорт и обещанные деньги, бывший вор и каторжник по прозвищу Таракан засомневался в своем неверном ремесле и стал подумывать: а не развязаться ли с ним, этим ремеслом, окончательно? Он даже не загулял без оглядки, как беспременно сделал бы раньше, оказавшись с деньгами. Наоборот, стараясь сохранить подольше необременительное свое пребывание в Успенке, ходил трезвый и серьезный, стараясь всякий раз попасть на глаза Луканину. Тот в деревню заглянул на короткий срок, один день только побыл, но Егорке и этого срока хватило, чтобы убедить хозяина в собственной необходимости. И тот определил его на тот же самый постоялый двор, в полное распоряжение Данилы. В первые дни Егорка попытался, как и раньше, когда жили у Митрофановны, залечь на боковую, но ничего из этой затеи не вышло. Данила сурово его отчитал и запряг в работу, а иначе, сказал, доложит Луканину и придется лентяю собирать манатки. Егорка пошумел, размахивая руками, но ослушаться поостерегся и взялся за работу.

По воскресеньям приезжала проведать внука Агафья Ивановна, в иные дни заглядывали повидаться с сестрой Игнат и Никита, и лишь Артемий Семеныч заехал всего один раз. Поглядел, похмыкал в бороду, долгих разговоров не заводил, советов не давал, только и снизошел до Алешки, всунув ему в пальчики серебряную ложку:

– Это на первый зубок тебе, парень. Держи крепше, свое добро из рук не выпускай. Клочихинска порода, она не ротозейная.

С тем и отбыл.

Анна и такому приезду радовалась. Твердо верила, что со временем тятя полностью изживет обиду и злость. А Даниле и подавно дела до тестя не было, он о нем не скучал.

Вот так и жила молодая чета, складывая день за днем свою судьбу и семейное гнездо. Казалось им, Даниле и Анне, что все беды остались в прошлом, а новые, если появятся, обязательно минуют их стороной.

Но не вышло, как мечталось, не миновали…

В жаркий день, уже по просохшей дороге, прискакал на постоялый двор подполковник Окороков. С ним – казаки. Лошади были в мыле – видно, торопились казаки вместе с подполковником и плетей не жалели.

Данила и Егорка, вдвоем, чтобы успеть поскорее, доставали воду из колодца, насыпали овес в кормушки. Анна суетилась на кухне и торопилась, как только могла: такую ораву накормить – дело нешуточное. Казаки, не подпуская своих лошадей к воде и не давая им стоять, тянули их за поводья и водили по большому двору, чтобы они остыли и отошли от скачки. Лишь один подполковник Окороков не принимал участия в общей суете. Тяжело плюхнулся на верхнюю ступеньку крыльца, стащил с потной головы фуражку и сидел так, задумавшись, не обращая внимания на происходившее вокруг, словно вся эта торопливая суматоха никаким боком его не касалась. Долго сидел – казалось, что задремал. Но нет, не дремал, и все видел. Как только молодой казачок, выводивший его коня, остановился, Окороков сразу же крикнул:

– Не стой, не стой, тяни его, чего рот раззявил!

Тот послушно потянул за узду упиравшегося коня.

Обиходив лошадей, казаки получили от Окорокова разрешение на отдых и дружно повалились спать под навесом, приспособив под головы седла. Слитный, могучий храп бился в доски навеса, и казалось, что они скоро начнут выгибаться от невидимого напора.