Читаем без скачивания Шкатулка с бабочкой - Санта Монтефиоре

Торквилл сунул окурок в пепельницу и встал с кровати.

— Именно по всем этим причинам, — ответил он. — По всем, что ты назвала.

Когда ранним утром Федерика вернулась, Торквилл уже ожидал ее. Он заключил ее в свои лживые объятия, но она не почувствовала ничего, кроме оцепенения, и не увидела перед собой ничего, кроме черного тумана сомнений.

— С тобой все в порядке, малютка? — спросил он, поглаживая ее волосы. — Ты выглядишь измученной.

— Это было очень печально, — ответила она, качая головой и стараясь не смотреть ему в глаза.

— Я скучал без тебя, — сказал он. — Без тебя я почти не могу заснуть.

Федерика натянуто улыбнулась.

— Мне нужно принять горячую ванну, — пробормотала она, выскальзывая из его рук.

— И массаж, — предложил он.

— Нет, думаю, что ванны будет достаточно. — Она вздохнула, освобождаясь от туфель и сумочки.

— Я хочу стереть твои страдания, — сообщил он и последовал за ней по ступеням. — Я точно знаю, как улучшить твое настроение.

Федерика содрогнулась.

Торквилл приготовил для нее источавшую пар ванну с лавандовым бальзамом и сидел рядом с ней, пока она смывала с себя воспоминания о Сэме и свою ностальгию. Он сообщил, что намерен отправиться с ней в долгий и жаркий отпуск на Маврикий. — Ты расстроена, любимая, и, без сомнений, тебя одолевают тревоги, — сказал он.

Федерика ощутила приступ паники, перехвативший ее горло и затруднивший дыхание.

— То, что тебе нужно, это расслабляющие каникулы под горячим солнцем. Мы сможем там целыми днями заниматься любовью.

— Да, — хрипло ответила она, хотя высказанная идея вызвала у нее приступ отвращения.

Отклонив его повторное предложение массажа, она стала одеваться, но он продолжал настаивать.

— Боже, ты так напряжена, — заявил он, поглаживая ее плечи. — Видишь?

— Но со мной все нормально, — сопротивлялась она.

— Ложись.

— Я в порядке, Торквилл, прошу тебя.

— Малютка, я лучше знаю, что для тебя лучше, разве не так? — заверил он, подталкивая ее к кровати. — А теперь расслабься и разреши мне снять с тебя все накопившееся напряжение. — Она нерешительно легла на живот в обнаженном виде и поскорее закрыла глаза, опасаясь, что если будет держать их открытыми, то расплачется. Его сильные руки нанесли на кожу порцию лавандового масла и начали разминать застывшие мышцы плеч и шеи. В комнате было тепло, и ванна тоже ее согрела. Вскоре его умелые действия сделали свое дело, и она почувствовала, как тело расслабляется помимо ее воли. Ее сознание освободилось от мыслей о Нуньо, о семье и ее разговоре с Сэмом и сосредоточилось на приятных ощущениях, вызываемых движениями его пальцев по телу. Она балансировала на зыбкой грани между медитацией и сном, когда ее чувства были встревожены внезапным изменением положения.

Одним быстрым движением он раздвинул ее ноги и навалился на нее, проникая в самую глубину естества и резко возвращая ее в состояние бодрствования. Он распоряжался ее податливым телом жестко и эгоистично, будто чувствуя, что теряет контроль. Она открыла глаза и зафиксировала их в одной точке на стене, ощущая, как потихоньку тает ее любовь к нему. Затем произошло совершенно странное со бытие. Она ментально отделилась от своего тела, будто все происходило не с ней и будто кто-то другой беспомощно распластался на постели. Ее разум вернулся назад в Чили, снова в Качагуа, на теплый и мягкий песчаный берег, а море гипнотизировало и умиротворяло, растворяя в своих глубинах ее проблемы и унижение.

В последующие бессмысленно прошедшие месяцы шкатулка с бабочкой превратилась для нее в единственный источник утешения. Она открывала ее, чтобы убежать от своей несчастливой жизни, перечитывала письма отца и улетала далеко-далеко в своих воспоминаниях, вызываемых магией необычных сверкающих камней. По мере того как секс Торквилла становился все более грубым, шкатулка с бабочкой превращалась для нее в жизненную необходимость. Она стала единственным источником, дававшим ей поддержку.

В тот момент, когда Федерика ощущала себя в нижней точке своего падения, она получила анонимную записку, брошенную кем-то прямо в ее почтовый ящик, минуя почту, будто послание с небес.

«Ты обретешь подлинную свободу, когда дни твои будут наполнены заботами, а ночи желанием и страданием. И тогда, несмотря на то что эти проблемы опутают твою жизнь, ты восстанешь над ними, обновленная и свободная».

Она перевернула листок в поисках каких-либо указаний относительно автора, но ничего не обнаружила. Только лист белой бумаги с напечатанным на нем текстом. Тогда она еще раз медленно прочитала записку, вдумываясь в каждое слово. Тот, кто послал ее, хочет ей помочь — это очевидно, но в то же время предпочел остаться неизвестным. Существовала только одна личность из всех, кого она знала, у которой были причины скрывать свое имя. Ее сердце учащенно забилось, наполняя вены адреналином и медленно пробуждая чувство печали.

Рамон Кампионе. Эти слова мог написать только ее отец. Как это похоже на него — послать анонимное письмо. Он никогда не сообщал о своих намерениях и всегда появлялся неожиданно. Это сводило с ума ее мать, но это был его неповторимый стиль жизни. И содержание послания полностью соответствовало его стилю. Она стала припоминать его рассказы, порой мистические и зачастую несущие в себе зерна чего-то возвышенного. Построение фраз напоминало его поэзию, но, прежде всего, это была его философия. Он всегда был выше забот и печалей, так высоко, что они его уже больше не касались. Его не трогали даже заботы и нужды собственной семьи, которые отдаляли ее от него. Он просто предоставил ей возможность отдалиться. Когда-то он заботился о Федерике. В сущности, были времена, когда она верила, что его любовь будет безоговорочной и вечной. Но ее ожидало разочарование, лишь горькое разочарование. Быть может, сейчас она получила предварительную заявку, в которой он просит о прощении? Возможно, он пытался таким образом как-то пояснить свои поступки и беззаботное поведение. Но ведь она не видела его уже долгие годы. Почему же он внезапно о ней вспомнил? Где он? Каким образом мог узнать о ее несчастье? И почему его это беспокоит?

Позже, лежа в темноте рядом с мужем, становившимся с каждым днем все более чужим для нее, Федерика думала о записке, спрятанной на дне заветной шкатулки. Отец проявил о ней заботу. Он не прислал бы этот листок, если бы не беспокоился о ней. Он узнал, что она страдает, и решил помочь. В этих строчках присутствовало ясное указание. Она должна подняться над своими проблемами. Фокус состоял в том, чтобы не дать им пригнуть ее к земле, завладеть ею, и ключ к их решению лежал в ее сознании. Причина ее несчастий состояла в том, что она позволила жизненным неурядицам парализовать волю. Впервые за время замужества Федерика ощутила прилив вселяющего уверенность возбуждения, предприняв первые осторожные шаги по овладению ситуацией. Она устала выступать в качестве жертвы — наступила пора твердо встать на ноги. Она решительно настроилась соблюдать диету, ходить в тренажерный зал и восстать над своими проблемами, обновленная и свободная. Но главное — теперь она уже не была в одиночестве, снова ощутив ласкающий луч солнца на лице и согревшись в любви своего отца.

Рамон засел за печатную машинку и приступил к работе. С момента смерти Эстеллы, после которого прошло уже больше трех лет, он даже не пытался написать книгу, а создавал только поэмы. Каждая строчка длинных поэтических творений была наполнена болью его утраты и горестным сожалением. Он не покидал Чили, предпочитая оставаться с сыном неподалеку от могилы Эстеллы, куда часто отправлялся, чтобы побыть с ней рядом, хотя его рассудок и говорил ему, что она уже не в земле, а в духовной реальности. Он с гордостью наблюдал, как сын стал отражать свои мысли и чувства в дневнике. Иногда они сидели на берегу, и Рамонсито читал ему строки, посвященные матери. Поначалу они были неуклюжими, часто — громоздкими, когда он нетерпеливо пытался излить свою печаль, которая не находила другого пути для выражения. Но мало-помалу он усовершенствовал свой стиль, стал больше работать над материалом и в конце концов начал создавать поэмы, поражающие своей искренностью и красотой. Рамон был тронут.

— Мама будет так гордиться тобой, Рамонсито, — говорил он, взъерошивая волосы на голове сына.

— Но как она узнает? — спрашивал мальчик.

— Она может видеть тебя, сынок, — отвечал он, уверенный, что духовно она была вместе с ними. — Потому что любовь не знает границ.

Им обоим было трудно. Но если Рамонсито отвлекался от грустных мыслей школьными занятиями и общением с друзьями, то его отец, поглощенный жалостью к своей участи, оставался в одиночестве, в доме на берегу, где все напоминало ему об Эстелле. Иногда летом густой аромат роз поднимался в воздух, проникая в окна и достигая его обоняния. Он выныривал из своих мечтаний, почти поверив, что она лежит где-то рядом с ним, готовая приласкать его взглядом своих медовых глаз и нежной улыбкой. В такие мучительные мгновения он готов был разрыдаться, как ребенок, прижимая к лицу ее подушку и вдыхая в себя запах воспоминаний. Потом он включал свет и изливал свои чувства на бумаге. Проанализировав свои ощущения, Рамон наконец понял, почему всю жизнь спасался бегством. Вначале от родителей, потом от Элен, затем от своих детей, наконец, от Эстеллы. Он бежал от любви. Любовь страшила его. Оставаясь один, вдали от людей, заботившихся о нем, он оказывался в безопасности от удушающей его силы их любви. Ответственность за других стала для него непосильной ношей. Поэтому он предпочитал наслаждаться их любовью на безопасном расстоянии, время от времени возвращаясь, чтобы проверить, не угасла ли она, а затем снова исчезая, чтобы она не захватила его в свои всепоглощающие объятия. Его намерения всегда были самыми лучшими. Он испытывал угрызения совести, наблюдая, как Элен и дети уходят из его жизни. Он хорошо помнил тот день, когда приехал в Англию и застал на паперти церкви Федерику, взахлеб рыдающую оттого, что она тосковала без него, и когда увидел ее в другой памятный день на велосипеде, прищурившуюся в потоке солнечного света.