Читаем без скачивания Теплоход "Иосиф Бродский" - Александр Проханов

Эти сюжеты вызвали у Франца Малютки, род по* мешательства. Он разбежался и ударился головой о стену. Затем стал грызть свой громадный волосатый кулак, стачивая его до кости. Пытался покончить с собой, кольнув себя вилкой под сердце. В конце концов у него случился микроинсульт, и он затих на кровати с мокрым полотенцем на лбу.

На экране одно зрелище сменялось другим. Неутомимая в затеях, игривая в проявлениях, склонная к познанию Луиза Кипчак попросила Куприянова:

— Аркаша, милый, ты так трогательно рассказывал о своей первой любви к девушке-попугайчику Сити, с такой болью поведал о ее безвременной кончине, что мне захотелось узнать, как проходила ваша первая и последняя брачная ночь.

— Уверена, что тебе хочется знать?

— Все, что связано с тобой, мне дорого бесконечно.

— Тогда смотри.

Куприянов прошел в ванную. Принес оттуда бутыль с шампунем. Стал выдавливать клейкую жидкость на плечи, спину, грудь, ягодицы Луизы Кипчак. Взял подушку, уже изрядно порванную во время любовного аттракциона. Еще больше ее разодрал, вытряхнул перья и обвалял ими Луизу Кипчак. Перья и пух прилипли к шампуню, и женщина стала похожа на птицу. Куприянов обошел ее сзади, с силой нагнул и вошел в нее. Женщина вскрикнула, стала махать руками. Было похоже, что это птица старается взлететь и не может — напрягает пернатую гузку, трясет хохолком. Куприянов сотворял с ней то, что выдержит не всякая пернатая. При этом общипывал ее перья, клевал в затылок, пока женщина-птица не упала бездыханной на пол. Он перенес ее на кровать, лег рядом, и оба забылись. Последним был уже известный Есаулу кадр — спящий Куприянов, обклеенная перьями Луиза Кипчак, ее чуть раздвинутые ягодицы, среди которых сладко дремал пушной зверек-ласка.

— За что мне такое? За что? — рыдал Франц Малютка на груди у Есаула. — Этот развратный мир аристократов не по мне! Как было хорошо среди братанов и обыкновенных телок! Теперь я должен себя убить, пока эти кадры не появились в светской хронике сучьего канала ТНТ!

— Подожди себя убивать, Франц, — твердо сказал Есаул. — Мы еще послужим России.

Есаул встал. Нашел в шкафу бутылку итальянского красного вина урожая 2003 года. Откупорил и перелил в чашу. Алое вино хлынуло на золотое дно, и на лице у Есаула засияли огненные жестокие отсветы/

— «Пока еще ты не пил слез из чаши бытия» — таковы слова гениального Дельвига, что начертаны на этом сосуде. Но теперь ты сполна испил чашу слез. Испей же чашу праведной мести. — Он сделал глоток и передал священный сосуд Малютке. Тот, все еще рыдая, пригубил чашу.

— Теперь вытри слезы, и пойдем, — произнес Есаул. В сопровождении преданного капитана Якима они покинули каюту.

Глава тридцать третья

Они вышли на верхнюю палубу. Дул свежий озерный ветер. Кругом была непроглядная тьма, без бакенов, береговых маяков, без встречных плывущих огней. Казалось, теплоход движется в океане, где утрачены все ориентиры. Только вдоль борта, в желтых отсветах, бурлила вода и летели блестящие брызги. Но впереди, из невидимого прогала небес, на воду опускался прозрачный конус лучей, голубой невесомый шатер. Там, где он касался озера, вода нежно светилась, таинственно вспыхивала, будто шел невидимый нерест, множество живых существ трепетало в воде, озаряя ее бледным сиянием. Есаул тянулся на этот мистический свет, зная, что корабль приближается к заветной координате. Она, не занесенная на карту, была отмечена перстом Божи-им, от которого исходило волшебное сияние.

— За дело, — произнес Есаул. Капитал Яким и два его помощника, в белоснежных мундирах, с кортиками, покинули палубу и направились по корабельному коридору. Есаул и Франц Малютка не отставали от них.

Оснащенные ключами, ворвались в каюту Куприянова и включили свет. Все в тех же позах, что и на видеопленке, спали Куприянов и Луиза Кипчак. Куприянов ошалело сел, изумленно таращился, бормотал несвязные, прилетевшие из сна слова:

— Как?.. Для чего?.. Из какого списка?..

Луиза раскрыла глаза, увидела Франца Малютку и в ужасе натянула на себя простыню.

Есаул, истовый, напряженно-звенящим голосом произнес, простирая руку в сторону Куприянова, его сытого холеного тела, тучных плеч, начинавшего полнеть живота:

— Именем оскорбленного народа ты вычеркиваешься из списка живых!

Капитан Яким и двое его помощников подскочили к постели. Выхватили из ножен кортики. Разом всадили заостренные клинки в сдобное тело Куприянова. Куприянов сидел на кровати с изумленно раскрытым ртом, прислушиваясь, как клокочет в нем кровь. Повалился вперед, на пол, ударяясь лбом о ковер. Лежал, сотрясаясь лопаткой с тонким алым порезом, из которого вяло сочилась кровь. Его рот издал бархатный затихающий звук, словно последний аккорд романса Шуберта.

Луиза Кипчак, не в силах кричать, с ужасом смотрела на мужа, ожидая для себя немедленной смерти. Малютка был страшен. На узком лбу выступил голубоватый смертельный пот. Черные волосы прилипли ко лбу завитком. Кабаньи глаза безумно сверкали. Ноздри бурно дышали.

— Франтик, прости!.. — лепетала Луиза Кипчак. — Он меня силой взял!.. Люблю тебя, Франтик!..

Глядя в лживое и прекрасное, ненавистное и такое любимое лицо жены, Франц Малютка совладал с желаньем убить. Повернулся к дверям, где стояли наготове члены экипажа:

— Надеть на суку наручники! Запереть в каюте! Буду судить ее судом праведным!

Матросы сковали Луизу Кипчак, залепили ей рот скотчем. Голую, с остатками перьев на теле, оттащили в каюту и остались снаружи на страже. А Франц Малютка, глядя на поверженного соперника, расстегнул штаны и стал мочиться на его спину, затылок, крестец, поливая мстительной ядовитой струей, смывавшей позор.

Вторая каюта, куда они ворвались, принадлежала Президенту Парфирию. Яркий свет не разбудил его. Он продолжал безмятежно спать, белея тонким красивым лицом, с открытой шеей, на которой дрожала детская голубоватая жилка. И во сне он выглядел аристократически-утонченным, милым и, казалось, улыбался во сне.

— Проснись! — ткнул его в плечо Есаул. Президент Парфирий очнулся. Приподнялся, без страха, потягиваясь, с капризным выражением лица, с каким просыпаются изнеженные дети. Боясь попасть под обаяние этого милого лица, подавляя в себе внезапное щемящее сострадание, Есаул сипло, с жестоким клекотом воскликнул:

— Именем оскорбленного народа!.. Казнью, настигающей предателей и иуд!.. Ты вычеркиваешься из списка живых!..

Отошел от кровати. Капитан Яким хищным прыжком кинулся и вонзил в хрупкое тело кортик. Вогнал всей тяжестью набегавшего тела. Клинок, нежно хрустнув, погрузился в щуплую плоть, неся на своем острие пузырек боли. Президент Парфирий продолжал сидеть с торчащим в груди клинком, чувствуя, как расширяется в нем волна убивающей боли. На его тонких губах стал распускаться темно-красный пион. Выбрасывал наружу сочные лепестки. А потом вдруг распался, и ударила яркая кровь, заливая простыню, белый мундир капитана Якима, долетая до лица Есаула. Президент Парфирий рухнул лицом вперед. Капитан Яким перевертывал его на спину, выхватывая узкое лезвие.

В это время в дверях показалась мадам Стеклярусова. Разбуженная шумом, она покинула каюту и стояла на пороге, в пеньюаре, в ночном чепце, с маской из огуречной мякоти. С ужасом созерцала убийство. На ее лице, в жидкой огуречной кашице открылся испуганный рот. Круглые глаза, не мигая, смотрели на мертвое тело. Искушенная в превратностях большой политики, вдова умудренного царедворца и виртуоза интриг, пережившая не один государственный переворот, мадам Стеклярусова быстро овладела собой:

— Я ничего не видала!.. Ничего никому не скажу!.. Боже, какая тревожная ночь!.. — Повернулась, засеменила прочь. Помощники капитана Якима устремились ее догонять. Но Есаул остановил их:

— Ведьма будет молчать. Нас ждут другие клиенты.

Третьим, кого они навестили, был Круцефикс. Когда он увидел занесенные над собой ножи, он заверещал как заяц. Из него на кровать стала брызгать струйка мочи.

— Да у тебя недержание! — усмехнулся Есаул. — Надо показаться врачу! Доктор, осмотрите его!

Брезгливо отступил. Помощник капитана Якима осторожно приставил кортик к утлой ключице Круцефикса. Примерился и с силой вдавил. Лезвие погрузилось в худосочное тело, кольнуло сердце. Заячий крик прекратился. Круцефикс упал на кровать, маленький, тощий, с волосатыми кривыми ногами, с нелепым комочком седеющей бороды. Он был уже мертв, но мочевой пузырь продолжал сокращаться, выплескивая наружу блестящую струйку.

— Ведь говорил же: «Пользуйся памперсами!» — саркастически произнес Есаул и направился вон из каюты.

— Дай кортик, — попросил Есаул капитана Якима, принимая от него клинок, в ложбинке которого сочился красный язычок. Они остановились перед каютой Савла Зайсмана. Отомкнули замок. Есаул с силой толкнул дверь. В лицо ударил ветер из распахнутого окна, и в черном проеме с трепещущей занавеской мелькнула исчезающая тень Савла Зайсмана.