Читаем без скачивания Кто ищет, тот всегда найдёт - Макар Троичанин

— Так вот ты какой, знаменитый Лопухов, — встретила экзекуторской полуулыбкой толстая тётка без колпака и в мятом халате, внимательно вглядываясь в жертву. — Жуков недавно был здесь, вспоминал, почему-то называл обоих взаимными крестниками и крёстными, наказывал заходить, когда будешь в городе. — Она показала рукой на знакомую кушетку, покрытую клеёнкой, и сама придвинулась к ней вместе со стулом. — Показывай. — Задрал штанину, куда денешься? Стала она сначала осторожно, а потом всё сильнее мять многострадальное знаменитое колено. — Будет больно, скажешь. — Не дождётся! Хотя и не больно. Помяла, помяла, в глаза мне поглядела — не терплю ли через силу? — потом отодвинулась и резюмирует, как бальзам льёт на сердце: — Ничего страшного. Может быть, микро-растяжение. Покой, и всё пройдёт. — Дался им всем этот покой, как сговорились. От покоя-то и дохнут. — Молись за Константина Иваныча. — Вот это она правильно.

А Марья, подружка-предательница, тут как тут, словно за язык подлый кто дёрнул:

— Он, — ябедничает, — геофизиком работает — целыми днями по тайге ходит с тяжёлым рюкзаком и прибором. Я ему уже говорила, что ноге нужен покой.

Пришлось опровергать:

— Никуда я не хожу, — вру во спасение, поскольку это не грех, — лежу целыми днями в палатке и даю ценные указания. Я — начальник отряда, — и тощую грудь выпятил.

— Ладно, начальник, — соглашается тётка, — нога твоя — сам и думай. А только, если начнёт ныть, советую: бросай ходьбу и снимай напряжение. И ни в коем случае не переохлаждай колено и не держи в мокроте. — Это я могу, у нас работёнка сухая, когда нет дождей, росы, туманов, не потеешь и не перебредаешь ручьи. И тепло как в Крыму, если сидеть у костра или у печки.

— Давайте, сделаем ему для профилактики… — что, не расслышал, лезет со своими полунедоквалифицированными советами полунедоделанный хирург.

— Не помешает, — соглашается тёханша.

— Можно, я сама? — навяливается Марья.

— Ладно, — улыбается чему-то хирургиня, — только недолго… с вашими процедурами. — На что она намекает? У Марьи выпуклые девчачьи щёки разом вспыхнули и стали ярче полных губ.

— Пошли, — зовёт меня, не отвечая нахалюге.

В физиоиздевательском кабинете, где в бледной немоте лежали доходяги, обмотанные проводами или обмазанные грязью, Марья и меня заволокла в тёмный уголок за ширму на топчан и ловко присобачила к колену пластинчатые электроды.

— Ты смотри, — предупреждаю, — осторожнее с высоким напряжением: я не аккумулятор, быстро выйду из строя.

Не отвечая, улыбаясь, она села рядом, ладошки сунула между колен и помалкивает как всегда.

— Марья, — не выдерживаю молчания, — ногу-то я саданул в этот раз там же, на той же горе.

Она повернула ко мне голову, растуманила глаза, спрашивает:

— Как так?

И я рассказал как, ничего не выдумывал и не привирал, как умел:

— Ты думаешь, — говорю, — что это мы с тобой вытащили меня из пропасти?

Она молчит, не зная о чём думает.

— Дудки! Это она, Хозяйка горы, меня подтолкнула.

— Какая хозяйка? — удивилась Марья.

— А такая, — объясняю, — Хозяйка Известняковой горы, вот какая.

Марья недоверчиво посмотрела на меня, но возражать и переспрашивать не стала, зная, что больным нельзя перечить.

— Я тогда ещё, — продолжаю, — почувствовал, как кто-то меня пихнул, не придал значения от боли. Теперь ясно, что это она.

Марья молчит, даже рассказывать неинтересно.

В этот раз я видел её, — вспоминаю Алевтину на горе, — бледная вся, белая как извёстка, и худая. По осыпи идёт легко, словно плывёт.

Марья шевелит губами:

— А вы сознания не теряли?

Во! Думает, привиделось!

— Выпихнула из пропасти, — не обращаю внимания на намёк, — и приколдовала к горе. Теперь всё время тянет туда. Скоро снова пойду. Там, наверное, и останусь навсегда, — хотел всхлипнуть, но только шмыгнул соплёй.

— А вы не ходите, — нашла рациональный и простой выход скучная сестричка. — Вы же сильный!

— Как же я не пойду, — горячусь, — когда я заколдованный. Неужели не видно? — и напрягаюсь, набычившись и выпучивая глаза. Но она ведь простая смертная и поэтому ничего заколдованного во мне не увидела. — Под горой у неё знаешь какие рудные богатства? Несметные! — я растянул длинные руки, наглядно показывая какие. — Многие рудознатцы пытались их открыть, чтобы передать народу, но Хозяйка ни в какую не хочет делиться с трудящимися. Многих, слабых духом, она заколдовала и окаменила, превратив в известняковые глыбы, что разбросаны памятниками по склону. — Хотел встать, чтобы показать свою мощь, свой дух, но Марья удержала, да и провода не пустили. — Вот и меня метит и манит, метит и манит… И так будет до тех пор, пока какая-нибудь прекрасная девушка не полюбит меня так, что пересилит чары Хозяйки. Тогда чары спадут, гора расколется, Хозяйка рассыплется в известняковый прах, а трудящиеся получат богатейшее месторождение на Ленинскую…

— Всё, — обрывает Марья на патетическом полуслове.

— Что всё? — спрашиваю в недоумении.

— Процедура закончена.

— Тогда пойдём в кино, — предлагаю без раздумья зачем-то вдруг, ни с того, ни с сего, чего и не собирался делать, как-то само вырвалось. Вырвавшегося воробья чёрта с два поймаешь!

— Не могу, — отказывается молодчина, и я вздыхаю облегчённо, потому что никогда не предлагаю дважды то, чего не хотел предлагать вовсе. — Я дежурю до шести.

— Пойдём в семь, на первый взрослый сеанс.

— Вы шутите! — она уже собрала аппаратуру и стояла передо мной, сидящим, и запросто могла врезать по физии, если что.

— Ни на грамм! — клянусь и удостоверяю известным движением ногтя по зубу. И тоже встаю. Бог ты мой! Она, оказывается, не совсем маленькая — выше моего плеча. И когда вырасти успела? — Договорились: жду у кинотеатра к семи. Замётано?

Марья почему-то покраснела — как она легко и быстро мимикрицирует! — и еле слышно пробормотала, опустив глаза:

— Хорошо.

Как и полагается, с без пятнадцати я уже торчал у киношки. Её, как полагается, конечно, не было. До чего они боятся оказаться в роли ожидающих! Красиво хожу, нервничаю, вокруг девки ошиваются, метят приспособиться к лишнему билетику. А Марьи всё нет и нет. Почти пять минут вышагиваю. Смотрю, приличные девчата вовсю спешат сломя голову… Вот, в белом платье с красной посыпкой бежит, запыхавшись… Вон, там, ещё одна в синем шпарит, аж в глазах рябит от мелькания белых туфель… Ещё… Обернулся, чтобы не прозевать с другой стороны…

— Опоздала?!

Оборачиваюсь — она, та, что мельтешила в синем платье, а я не узнал.

— Марья! — вскрикиваю неподдельно. — Какая ты красивая! — Она запунцовела и стала ещё сказочнее. Стройная, с тонкой талией, а отовсюду приметно выпуклая, так и хочется полапать. Коса по-взрослому венком на затылке уложена, школьный белый закрытый воротничок на открытый переделала, а глаза-то, глаза — без дымки, синие-пресиние и счастливые. — Если бы, — говорю в восхищении, — я не был заколдован, враз бы женился. — А что? Я тоже парень-ништяк: в почти новом костюме, в постиранной рубашке и в старых ботинках, ещё о-го-го! — если в темноте. На нас оглядываются, зырят, что за парочка — козёл да ярочка, она стесняется, я — тоже. Быстро шмыгаем внутрь, и мне приятно идти сзади девохранителем.

В нашем Голливуде, как и во всех порядочных кинозаведениях, места, конечно, пронумерованы, но все садятся там, где кому вздумается. Мы уселись, ясно, посередине. Но ненадолго. Сзади сразу кто-то забасил в полутьме:

— Эй, каланча, уйди на край, экран застишь.

Вступать с наглецом в перепалку или в драку при даме не хотелось и пришлось отсесть. С краю-то, оказывается, ещё лучше. И Марья вся в профиль видна, и экран в фас.

Кино показывали про меня, «Подвиг разведчика» называется. Я его раз сто видел, и всё равно интересно, как выкручусь из матовых ситуаций. Марье тоже интересно. Сидит, выпрямившись, глаз с экрана не сводит, не шелохнётся, боится пропустить самое захватывающее. Я было попытался ей кое-что объяснять, но она не обращает внимания, вся углубилась в экран.

Выгреблись из кина, спрашиваю удовлетворённо:

— Ну, как? Класс?

А она:

— Не люблю фильмов про войну. — На тебе! Не успели познакомиться, и сразу первая трещина обозначилась. Виню, конечно, себя, как мужчину: женщина никогда не бывает виноватой, это не в их природе. Хотел изящно взять, как гвардейский офицер, под ручку, но вовремя опомнился: светло ещё, сумерки только-только засерели, масса фланирующих без толку, так и глядят за другими, подумают ещё, что соблазняю малолетку, накостыляют по тощей шее, а то и в мильтонку сволокут от нечего делать. Доказывай тогда, что я ейный дядя. За ручку взять — тоже неудобно: выросла из того счастливого возраста, когда водили за ручку. Так и похиляли: рядом, а порознь, и молча.