Читаем без скачивания Летописи Святых земель - Полина Копылова

В уме ее сам по себе стал складываться некий вердикт. Чеканно, строчка за строчкой. И было редким наслаждением сочинять его самой, плотно пригоняя слово к слову. Сочинив вердикт до конца, она ушла в круглый раззолоченный кабинет и села записывать, сладостно вычерчивая крупные наклонные буквы, оттененные ровными утолщениями от нажима на перо.

Тем временем врачи, солидно и горестно покачивая головами, пришли к выводу о печальном и необратимом изменении в ее естестве.

«Именем ее королевского величества объявляется, что по истечении седмицы… – Колокольная площадь, что перед большим собором, казалось, вся гудела от ликующего голоса герольда. Небо было синим, повсюду пестрели яркие одежды – лето, по обычаю, было временем обнов. – … по истечении седмицы в своих владениях будут преданы казни недостойные и презренные Лээлин и Элас, урожденные Аргаред, за то, что запятнали себя ужасающими преступлениями против ее величества. Во искупление оных преступлений будут они сожжены на медленном огне в виду замка Аргаред, а соумышленники их повешены на плотах и также на деревьях леса Аргаред. Сам же лес будет предан огню, равно как и замок, дабы земля не носила следов этого мерзостного рода».

Родери, Раин кисло улыбался одной стороной рта, стоя у раскрытого окна в своем доме. Окно как раз выходило на Колокольную площадь.

Дела Раина при дворе шли неважно. Королева окончательно предпочла всем Ниссагля, нигде без него не появлялась и была с ним на людях прямо-таки до неприличия нежна. Это уже не бесило, как прежде, лишь усиливало ненависть, которая копилась неумолимо и должна была когда-нибудь выплеснуться. Вероятно, именно ненависть внушила Родери престранную мысль, которая целиком сейчас им владела.

Душу его не отягощала толком ни одна вера. Он презирал Бога простаков за всепрощенчество, а Силу не принимал из неприязни к Этарет – это учение оставалось для него малопонятным и чуждым. Зато он с большим уважением относился ко всяческого рода суевериям, верил в приметы, ведовство и колдовство, в черную магию, и даже сам иногда упражнялся во всем этом, когда желал подшутить над кем-нибудь.

Именно такую шутку, правда на сей раз довольно-таки злую, он готовился сыграть с Аргаредом: он собирался пронизать мыслью расстояние и таким способом известить врага о беде с его детьми. Если бы это удалось сделать, Аргаред успел бы появиться в Хааре до начала казни. То, что Аргаред и ему приходится отцом, Родери не особенно трогало. Затея казалась занимательной игрой.

Вспоминая то, что он знал о колдовстве, Раин сразу отверг сложные обряды ведьм из простонародья, от которых было много шума и мало толка. Смутные представления об этаретских магических церемониях тоже не давали подсказки – он слишком мало знал. Даже если в конфискованных книгах и можно было бы найти подходящие заклинания, Этарон он все равно не понимал.

Здравое чутье подсказывало ему, что не надо ничего усложнять. Были бы только желание, сознание и воля. Правда, требовался и какой-нибудь усилитель – талисман, шар или зеркало. Талисман и шар казались наиболее недоступными – подобные вещи пришлось бы выискивать в темных норах лавчонок Нового Города, пререкаясь с крючконосыми торговками и рискуя потерять все, что может потерять дворянин. – от кошелька до чести и жизни. Оставалось зеркало, и этот вынужденный выбор тешил Раина тем, что посредством домашнего, да к тому же женского предмета обихода можно совершить то, на что другие тратят множество воска, слов, а то и крови, например Шарэлит, всемогущий идол которых за исполнение желаний не берет иной платы, и чем важнее дело, тем больше крови ему надобно.

Посмеиваясь над собой, но и наполовину уверившись в серьезности предстоящего предприятия. Раин отыскал в доме пустую и тесную комнатенку, Бог весть для чего устроенную строителями. В ней было узкое окно под сводчатым потолком, голые неровные стены и холодный пол. Он перенес туда высокое серебряное зеркало, кресло, затворил двери и уставился в глаза своему отражению.

Он не загадывал специально кого-нибудь увидеть, он сам толком не понял, как возникло из мерцающей сизой пустоты строгое красивое лицо с лучистыми глазами, густые завитки пепельных волос над сияющей белизной лба, как бы облитые блестящим атласом плечи, сложенные на груди руки.

Окер встал перед ним во весь рост – так ясно, что Раин боялся шевельнуться.

Очень медленно, очень осторожно, по капле он начал переливать в сознание жертвы свои мысли. Это были изощренные намеки, подсказки, двусмысленные насмешки – Раин испускал их из себя, чувствуя, как что-то горячо щекочет лоб изнутри, и это ощущение уже едва возможно было терпеть.

Комната с неподвижным отражением в зеркале уже давно бессмысленно отпечаталась в его опустевших, словно повернутых внутрь глазах. Раин поймал себя на том, что дышит тяжело, словно после совокупления, и вдруг вспомнил, что это зеркало пришло к нему из аргаредского дома – по чеканной раме бежали сухопарые волкоподобные звери – какие-то давние жители легендарного Этара, выложенные из матово-белого перламутра. У него слегка закружилась голова при мысли об этом совпадении. Что оно может означать? За дверями слышались голоса – вернулась из собора мать, дама Руфина, и искала его. Снова сядет за вышивку, будет молчать и смотреть укоряюще. Но он ничего не может сделать. Власти не стало.

Маленькая Лээлин в бархатном платьице цвета весенней травы сидела возле костра и тихо чем-то играла. Золотистое нежаркое пламя мягко стелилось в непроглядной чернильной ночи. До самого горизонта не видать было ни огонька под низким черным небом. Это была не земля, а один из миров, судя по плотности мрака – нисходящий. Пламя высвечивало только близкое – платье и личико Лээлин, да еще расшитый край его столы. Как они с Лээлин здесь оказались и зачем? Он этого не знал.

Лээлин играла. Он пристально следил за ней. Что-то в ее игре было страшное, но оно ускользало от понимания. Пламя нежно тянулось к ручкам Лээлин, извиваясь нежаркими искристыми языками.

В середине ночи Окер Аргаред с диким криком вскочил на постели, задыхаясь и смахивая с лица ледяной пот.

В углу завозился и заворочался оруженосец, подошел, стал что-то спрашивать… Он не слышал.

Костер… От отрывала… Отрывала, свои пальчики, точно лепестки ромашки, и бросала их в костер. И пламя тянулось к ним…

В мозг ворвалось предчувствие такой жуткой беды, что у него застыло сердце, а уши наполнились звоном. Сила! С его детьми что-то случилось!

Ему кричали в ухо, с лица отирали пот, его трясли за плечи – он расширенными глазами всматривался в темноту, тщась, в пучине нарастающего предчувствия угадать нужный ответ.