Читаем без скачивания У пристани - Михайло Старицкий

— Га! Моему примеру? — побледнел даже от дерзкого замечания посла Иеремия. — Так, значит, и твоя милость знаешь, к кому и зачем ты шел?

— Нам, ясный княже, смерть не в диковину, — покумились мы с нею; да не скучно и умереть, когда знаешь, что за твою голову лягут тысячи!

— Хам! — вскрикнул вне себя Вишневецкий, схватившись с места и обнажив саблю. Вся зала ахнула от ужаса; ближайшие вельможи занемели, некоторые рыцари заступили посла.

Конецпольский произнес побледневшими губами:

— На бога! Посол!

Князь обвел всех презрительным взглядом и, овладев собою, произнес насмешливым и злобным голосом, не глядя даже на посла:

— Я тебя щажу лишь для того, чтоб ты передал своему гетману, что он не всем моим послам головы рубит и не все письма мои перехватывает, что нам известно доподлинно, где король и какие у него силы. Недаром же мы пируем. Так я вот советую ему не возноситься слишком на колесе фортуны, чтобы не упасть низко; лучше начать приличные переговоры, пока мы снисходим их слушать, а то уже поздно будет.

Полный ужаса шепот пронесся по зале и замер.

— Вот и все! Ступай! — сделал князь повелительный жест.

Морозенко поклонился и вышел из комнаты.

— О боже! Он перехватил княжеское письмо! Что делать теперь? Погибель! Погибель! — раздалось во всех углах зала, лишь только дверь захлопнулась за послом.

— Пустое, пустое! — заговорил быстро и отрывисто князь Иеремия, стараясь ободрить падающих окончательно духом панов. — Что он казнил нашего товарища, это подло; но этой казнью он не принес нам никакого вреда, так как я послал еще такого посла, которого он не может казнить. Король уже близко, он знает о нашем положении; но мы пошлем еще и третьего посла, — из моих героев никто не откажется от этой чести!

Слова вылетали у Иеремии отрывисто, резко; лицо его было бледно, глаза казались почти черными, — видно было, что воля и разум князя были напряжены до последней степени.

— Друзья мои, дети мои! — обернулся он к своим офицерам. — Кто из вас решится жизнью за отчизну рискнуть?

— Все, все, выбирай кого хочешь, княже! — раздались дружные возгласы.

— Вот видите, панове, — подлый хлоп не принес нам вреда, — обратился Вишневецкий торжественно к шляхте. — Гей, слуги, вина! Выпьем за здоровье храбрейшего, который решится отправиться в опасный путь!

Снова в залу внесли пенистые вина. Когда прислуга засуетилась с жбанами и кувшинами, Фирлей тихо взял князя под руку и отвел его в отдаленный угол зала; к ним незаметно присоединились Остророг и Кисель.

— Однако, княже, — начал тихо Фирлей, — в словах Хмельницкого есть много правды.

— Да, да, — покачал головой Кисель, — он правду говорит: на короля мало надежды, через болота к нам доступу нет, и если его величеству посчастливится даже, так очень не скоро...

— Король уж близко, панове, вы сами читали записку, — ответил горячо Иеремия. — Известие это верно. Недаром же Хмельницкий пугает нас, он не решается на приступ; бесспорно, он боится удара с двух сторон.

— Не желает тратить сил на то, что само попадет не сегодня-завтра к нему в руки, — возразил, еще понижая голос, Фирлей, — малейшее его усилие — и мы погибли. Зба­раж не выдержит приступа: все окопы обвалены, стены разбиты; у нас нет ни пороху, ни пушек, люди наполовину больны... Только еще вот этот замок...

— Да, об него они поломают зубы!

— Но в замке поместится лишь горсть. Да и что дальше? Все запасы у нас вышли! — вздохнул грустно Фирлей. — Горожанам я уже второй день не даю порции, а войскам сегодня последнюю отдал. Выгнанные горожане расскажут врагам все о нашем положении.

Иеремия почернел как ночь и уставился глазами в землю.

— С каждой минутой наше положение становится невыносимее, — заметил Остророг, — так логика подсказывает не ждать последней минуты...

— Но, — поднял решительно голову Иеремия, — я добуду завтра провианта, — мы сделаем вылазку. Теперь же разойдемся. На нас обращают внимание... не будем возбуждать опасных подозрений. Гей, слуги, вина, вина панству! — хлопнул он в ладоши и отправился поддерживать веселье к своим гостям.

Кисель же остался с Фирлеем и Остророгом и начал им с искренним чувством доказывать, каким счастьем и мощью цвела Речь Посполитая, пока магнаты с иезуитами не ворвались в русский край и не обездолили примкнувший к ним дружно народ; что грабежи, насилия, утеснения веры породили это зло, что если не одумаются панове, то погубят вконец Речь Посполитую.

Ночь уж проходила. Некоторые гости собирались расходиться.

— Ну, панове, — воскликнул весело князь Иеремия, — быть может, наступающий день принесет нам с собою славную битву! Проведем же этот последний час с нашим старопольским весельем! Мазура! — махнул он платком на хоры и, подхвативши за руку одну из дам, добавил с удалою улыбкой: — Спартанцы, говорят, с песнями шли на смерть!

Грянули с хор увлекательные, удалые звуки мазурки; вино сделало свое дело — приглашение князя было шумно принято. Суровый, отважный Иеремия, никогда не знавший танцев, двинулся впереди, за ним зазвенели шпоры его офицеров, и пары полетели по залу. Чаплинский молил Марыльку принять участие в танцах, но та с негодованием отказалась. Вдруг двери сильно распахнулись и на пороге появился седой пан ротмистр; увидя такое неожиданное зрелище, он остановился как вкопанный.

— Пан ротмистр! — воскликнули сидевшие и поднялись с своих мест.

Музыка оборвалась; пары занемели посреди зала.

— Что, не прорвался? Не удалось? — бросился к ротмистру Иеремия.

— Нет, был, и видел, и прорвался назад, — ответил глухо ротмистр. — Круль козаками и татарвой окружен, осажден...

В зале наступило гробовое молчание, и вдруг среди него раздался дрожащий голос пробоща:

— Finis[27]... finis... finis!..

Никто не отвечал ни слова.

Наконец Фирлей прервал молчание.

— Что делать? — произнес он.

С минуту никто не отзывался на его вопрос.

— Сдать Збараж, просить перемирия у Хмеля, — произнес первый Заславский.

— Сдать, сдать! — подхватили за ним сотни голосов. — Спускайте флаг, готовьте послов!

— Что? Что говорите вы, вельможное панство? — вскрикнул Иеремия. — Сдать Збараж и открыть ворота в самое сердце Польши? Или вы от страха потеряли последнюю отвагу, или хотите вместе с Хмельницким стать губителями отчизны?

— Что говорить нам об отваге, княже! Удержать Збаража мы не можем. Хорошо показывать свою храбрость в поле, а не в этой тюрьме! Упорство наше поведет лишь к тому, что Хмельницкий всех нас перебьет, как кур, и все-таки войдет в Збараж!

— Упорство может повести к этому, но храбрая защита — нет! — заговорил горячо Вишневецкий, бросая на Заславского презрительный взгляд. — Ужас увеличивает в глазах ваших опасность. Отцы наши бились три года в московских стенах, питались кожей да землей, а не пошли на подлый позор!{66} Не мы ли их дети, панове?

— Тогда было откуда ожидать помощи, — заметил Лянцкоронский, — а тепер мы должны обречь себя и войска на верную смерть!

— Га! Так пан боится пожертвовать жизнью для отчизны? — вскричал запальчиво Иеремия.

— Обида, княже! — поднялся с своего места Лянцкоронский. — Я подставлял свою голову не раз за дорогую отчизну, но не из-за безумной вспышки, достойной мальчишек, а не зрелых умов! Король разбит, в отчизне нет больше войска, а мы станем губить последние силы и бесполезно оставим отчизну на жертву козакам...

— Какая это храбрость, сто дяблов! — вскричал Заславский. — Это трусость. Боязнь встретиться с Хмелем!

— Как, пан гетман пилявецкий{67} меня упрекает в боязни встретиться с Хмелем? — побагровел Вишневецкий. — Ха— ха-ха! Смеюсь над княжьими словами. Ведь это, кажется, не я на каретных лошадях убежал от войска?

— Сатисфакции, княже! — заревел Заславский, срываясь с места и хватаясь за саблю.

— К услугам панским! — вырвал и Вишневецкий свою шпагу.

Все в зале заволновалось. Противники уже готовы были устремиться друг на друга, но между ними бросился пробощ.

— О, concordia, concordia[28] панове! — заговорил он, подымая к небу руки. — Господь покарал нас за несогласия наши, не будем же гневить его в такой ужасный час! На весах лежит теперь судьба отчизны и веры; нам надо защищать ее, но сохранить для этого и ее героев. Быть может, можно заключить перемирие? О fiat pax![29]

— Мир, мир, панове! — встал с своего места и Кисель.

— Пора прекратить эту страшную распрю! Дадим побольше прав народу, оградим его веру, прекратим кровопролитие и водворим благо!

— Какой мир? — вспыхнул Иеремия. — Кто может говорить о мире? Дать хлопам равные с нами права? Уничтожить все костелы на Украйне, отдать по Вислу все земли? Это не мир, панове, это измена и предательство! Изменник тот, кто подпишет его!