Читаем без скачивания Только один человек - Гурам Дочанашвили

Он проговорил это так робко и смущенно, что, хотя женщин покоряет в мужчине сила, но этот его смиренный тон, последовавший за первым наглым выпадом, так тронул ее сердце, что она вот-вот готова была погладить его по темени, низко, как у нашкодившего ребенка, потупленной головы. Но раздумала: при всем том в нем чувствовалось нечто такое уж очень мужское, что она воздержалась переходить с ним на короткую ногу. Но, хоть и напуганная этим, она все же решилась спросить:

— Я тебе очень понравилась?

— Еще бы не понравиться! — метнул на неё взгляд Бахва.

— Ну и что же мне с тобой делать? — обвела она его взгля­дом, — а он-то, между нами, был очень и очень ничего себе. — К сожа­лению, ничем не могу помочь.

— Как так не можете помочь, — сказал Бахва и заглянул ей в глаза, но, встретив ее готовый вспыхнуть гневом взгляд, поспешно добавил: — Клянусь матерью, у меня и в мыслях не было ничего плохого. Просто разрешите мне немного на вас посмотреть, чтоб я мог в вас получше вглядеться и на весь век свой запомнил такую удивительную красоту. Больше мне ничего не надо.

Тут в женщине пробудился интерес, — Бахва не походил на других мужчин, — и она задумалась, что-то про себя взвешивая...

— И что ж, вы так и собираетесь разглядывать меня — при всем честном народе?

— С вашего позволения, присядем вон на ту скамью.

— Хорошо, — ответила она: кого из нас не увлекал порой шаль­ной случай.

Бахве казалось, что он попросил о чем-то невозможном, и он решил поначалу, что женщина, согласившись лишь для виду, на самом деле над ним подшучивает; но она пошла, пошла, пошла и села. Бахва, разумеется, тоже пошел, пошел, пошел и, подойдя к ней поближе, остановился в каком-нибудь шаге от нее, подумав при этом — глядите, какой паршивец, — что если эти несколько шагов дались ему так сравнительно легко, то что, мол, стоит те­перь в последний раз переступить ногой; но ах, нет, даже если бы он прошел километры, этот последний, соединительный шаг был бы для него неодолимо труден, ибо он разделял материки и мог суще­ствовать только в мечте. Смотрит, смотрит Бахва на женщину во все глаза и не знает, к чему бы в ней приглядеться раньше и в осо­бенности, а она одну изумительную ногу... «Интересно, за какими босяком она замужем?» — одну изумительную ногу (!) положила на другую такую же изумительную ногу и раскинула вдоль спинки скамьи руки, как-то хищно впившись пальцами с заостренными ногтями в окрашенное в зеленый цвет дерево; и какие же два пле­ча выступили над этими раскинутыми руками — одно другого луч­ше; грудь Бахва из стыдливости не разглядывает, хотя и знает, что это будет прекрасное зрелище; а какая точеная, в меру высо­кая у нее шея, об этом лучше и не спрашивайте! И кто только при­думал такое малоприятное название, как «подмышки», для тех со­кровенных местечек в подплечьях, которые, если и можно с чем сравнить, то только лишь друг с другом, и которые сам Бахва на­звал бы скорее редкоупотребляемым словом — бархотки, и снисходительнейший бассейный читатель должен ему поверить.

«Не мерещится ли мне все это?» — тревожно царапнуло что-то изнутри растревоженное сердце Бахвы; ему захотелось пощупать себе лоб, но, весь, с головы до ног, окаменевший, он не смог и ше­лохнуться, — вот что сделало с ним ее лицо.

Вот ведь известно, что нет лучше белой кожи, верно, ведь? Но эта женщина лишь местами была светлокожей, а больше ее тело было покрыто темным загаром; в общем, она вся была точно вылеп­лена из глины, и это ее очень красило. Да, в ней совершенно яв­но преобладала глина. И обреченный асфальту Бахва, который не одними ступнями, а всем существом своим жаждал земли, как зача­рованный, впился в глаза этой вылепленной из глины женщины, — в которых смешались все многообразные краски природы: желтый, синий, зеленый, сероватый и так далее, — обостренно воспринимая целый вместившийся в этих глазах маленький — до сих пор спокой­ный, а теперь растревоженный — мир, объявший все окрест и вклю­чавший в этот миг и его самого, Бахву. В этих глазах, завершавших собою божественную прелесть тела, отражались трава, лес, одо­машненные деревья — те, что давали плоды, но и бесплодные, пространно-тенистые, дарующие глазам влагу, тоже. И какое же все-таки это было чудо...

Как опоенный дурманом, стоял Бахва, вперившись взглядом в землю, и даже не почувствовал, когда кто-то легонько постучал пальцами по его спине. А сам стучавший, Андрадэ, никак не мог взять в толк, с чего это человек так остолбенел, уставившись в мокрую от дождя землю. Но вот, внезапно очнувшись, Бахва вздрогнул, обернулся и увидел Андрадэ, по выражению лица которого было ясно, что стряслось что-то неладное.

— Что такое, что случилось? — спросил Бахва, — только вопрос вопросу рознь, — вцепившись руками в воротник Андрадэвой ковбойки.

— Успокойся, все уже хорошо, — с напускной бодростью ответил Андрадэ, все еще хранивший на лице следы испуга. — Сейчас уже ничего, и настроение у него хорошее, только ты не нервничай, теперь уже все позади.

— Что уже позади... — похолодел Бахва.

— Не волнуйся! — собрав остатки бодрости, вновь попытался успокоить его Андрадэ. — Твоего сына кто-то стукнул маленькой палочкой по голове, но сейчас он чувствует себя отлично, и воду выпил, и все...

Вообразить себе бешенство Бахвы я предоставляю вам, мой помощник, читатель, сам же присовокуплю только, с вашего позволения, что Андрадэ чувствительно отстал от опрометью кинувшегося в сторону дома Бахвы, который на бегу размахивал все еще так и зажатым у него в руке воротником ковбойки друга.

Не воспользовавшись лифтом, Бахва скачками взбежал на шестой этаж.

Еще не успев рвануть дверь, он на миг представил себе непорочную (приобретаемую стараниями рачительных жен и напоказ плененную в серванте) посуду: «Все переколочу вдребезги!» — но, влетев в комнату, замер на кончиках пальцев перед лоджией — сидевший там подле тахты врач обстукивал тело мальчугана словно бы игрушечным металлическим молоточком. И каким же — оох! — худеньким и жалким выглядел ребенок, с которого полностью стянули одеяло! Стиснув зубы, Бахва — уух каким усилием воли, аж искусав все локти, — взял себя в руки и стал прислушиваться. Но широкая дверь в лоджию была закрыта, — это могло окончательно свести с ума. Однако Бахва, кое-как справляясь с собой, продолжал стоять, — не мог же он помешать врачу.

Тут в комнату ввалился Андрадэ; увидев живое существо, Бахва процедил сквозь зубы: «Это все твоя вина и таких, как ты...» — и швырнул прямо ему в грудь только что замеченный воротник. Андрадэ пригнулся, подхватил свой воротник, сунул в карман. Как всегда, первому досталось интеллигенту, но Бахва ненавидел сей­час весь мир, всех людей, кроме, конечно, своего сына. До него донеслись слова вышедшего в коридор врача: «Ничего страшного, рефлексы совершенно нормальные, но все-таки, на всякий случай, пусть полежит денька два-три...»

Когда жена посредственно (N рублей) проводила врача, Бахва уперся в глаза своей супруги (но отнюдь не его половины сейчас) пронизывающим взглядом:

— Женщинна?

Словно проглотив вдруг язык, она не смогла проронить в ответ ни звука, и тут вмешался Андрадэ:

— Он, оказывается, шел из школы и...

— Закрой рот! Женщинна?

— Зурико шел из школы, а у какого-то поворота...

— Замолчи! — и обернулся лицом к Андрадэ: — Потом?

— Там, у поворота, один человек подстерегал, оказывается, кого-то и по ошибке ударил палкой по голове Зурико.

— Кого подстерегал?

— Дразнили его, оказывается, какие-то мальчишки.

— Почему?

— Не знаю.

— Как?

— Что как?

— Как дразнили, спрашиваю!!

— Аддис-Абебой дразнили, оказывается.

Бахва даже растерялся:

— Кем?

— Аддис-Абебой.

— А что это значит? — спросил Бахва и сунул руку в карман.

— Есть такой город в Африке.

Бахва знал это, как не знать, он же в прошлом был геогра­фом, просто не сообразил с переляху.

— Так что же, — тихо, но с гневом, подавленным невесть каким усилием (читатель, выручай, читатель!) спросил Бахва, изорвав прямо в кармане платок, — из-за того, что в этой Африке существу­ет какой-то город, моего сына надо стукать палкой по голове?

Жена понурила голову и отвернулась, то же самое и Андрадэ.

— Убью!! — внезапно взревел Бахва и бросился к двери; но то ли холод дверной ручки его протрезвил, то ли еще что, только он вдруг опомнился: «Да, но кого же мне все-таки надо убить?» — и, обернувшись, спросил сурово:

— Кто он, вы знаете?

— Знаем, — признался Андрадэ, — он сам и привел ребенка.

— Кто же это? — снова спросил Бахва.

«Будь что будет», — подумал Андрадэ и:

— Нет, дорогой мой Бахва, сначала я тебе что-то скажу, и ты должен выслушать меня. Если ты...

— Кто он, я спрашиваю!! — так неистово возопил Бахва, что, по правилу, все трое должны были бы рухнуть на пол, и занес руку, но Андрадэ, сверх ожидания, не сробел: