Читаем без скачивания Блатной (Автобиографический роман) - Михаил Дёмин

— Тот самый, — кивнул я.

— Ну, вот видишь, — скупо усмехнулся Левицкий, — видишь сам, какова цена этим изречениям? Да и вообще трудно, мой милый, рассчитывать на лучшее… Но все же имей в виду, старый уговор остается в силе.

Он пристально, остро, из-под нависших бровей глянул на меня, царапнул сощуренным глазом:

— Понимаешь? По первому сигналу… Мы надеемся.

— Но неизвестно ведь, куда нас теперь загонят, где мы окажемся.

— Неважно. Если в пределах стройки…

— Ладно, — кивнул я и спросил, понижая голос: — Скажи-ка, только честно. Эта ваша затея, по-твоему, реальна? Ты сам-то веришь в нее?

— А ты? — спросил он тотчас же. Я молча пожал плечами.

— Со своими ребятами ты уже говорил? — поинтересовался Костя.

— Только с некоторыми — с самыми близкими друзьями.

— Люди надежные?

— Еще бы, — сказал я. — Но погоди, ты мне так и не ответил…

— Что я могу тебе сказать, — наморщился он. — Я же человек маленький, подчиненный. Все зависит от главного штаба, а он далеко. Но вообще, если хочешь, я считаю, что все реально. Вполне реально! Последний случай это как раз подтвердил.

Он придвинулся ко мне, глаза его блеснули мрачным юмором:

— Знаешь, сколько времени прошло от начала стрельбы до того момента, когда была объявлена общая тревога?

— Ну, черт его знает. Ну, сколько? — затруднился я. — Ну, вероятно, немного…

— Двадцать с лишним минут, — торжествующе объявил Левицкий, — почти полчаса! В штабном бараке, оказывается, все дежурные спали. И спал даже один из часовых на вышке. А другой часовой — смех, ей-богу! — растерялся, услышав пальбу, ничего не понял, стал звонить на вахту, а там тоже спят. Ты понимаешь? Спят, как сурки… У них с вечера была грандиозная попойка — ну, и вот.

— Но теперь, — возразил я, — все будет иначе. Новая метла чисто метет…

— Пустяки, — отмахнулся Костя, — люди везде люди. Обживутся, привыкнут, и все вернется на круги своя. Да и не такая уж это метла новая! Прибывшие с комиссией мусора — старые северяне. Работали в Лабутнанге, в соседнем управлении. Нравы и привычки у всех у них одинаковые. Новый кум, как я уже выяснил, любит спирт… Стало быть, я ему буду нужен. А начальник лагеря — бабник. К этому мы тоже ключи подберем. Для почина, конечно, придется подсунуть ему Вальку…

— Д-да, Валька, — я вздохнул тягуче, — хорошая баба. Жалко ее… Где она, кстати?

— На главном складе. Сбегай — может, еще успеешь повидать.

На мгновение с какой-то сосущей, сладкой тоскою представил я себе эту женщину, ее дыхание, запах ее кожи. Метнулся было к двери… Но тут же понял: нет, нельзя! Лучше уйти так — не видя ее. Иначе потом воспоминание о ней не даст мне житья — одолеет в пути, заломает.

— Передай ей привет, — сказал я. — Пусть не забывает! И всем остальным передай тоже. Всем вашим: Оболенскому и Бороде, и Вите. Хотя Витя и не терпит меня… Я, между прочим, так и не понял: за что? И сейчас не понимаю. Что он, собственно, против меня имеет?

— Да нет, — устало сказал Левицкий, — он не против тебя — он вообще против всех блатных. Не любит их, что ж поделаешь? Но к тебе он за последнее время как раз неплохо стал относиться. Особенно после того, как я ему показал твои стихи.

— Какие стихи?

— Ну те, которые ты в тетрадку переписал. Помнишь?

Когда-то я, валяясь в больнице, действительно решил записать для памяти несколько новых стихотворений. Выпросил у Левицкого тетрадку. И потом, уходя, забыл ее, оставил на тумбочке в своей палате. Развернувшиеся затем события были столь катастрофичны и стремительны, что мне вообще стало не до стихов. Теперь, вспомнив о них, я проговорил небрежно:

— Чушь это все, старик, мура. Хотя, конечно… Слава Богу, что хоть Вите понравились.

— Не только Вите, но и мне, — ответил он веско. — Не прибедняйся, пожалуйста! Там есть запоминающиеся вещи, особенно среди миниатюр. Тебе вообще удаются лирические пейзажи. Ну, вот, например.

И он процитировал строки: «Выемка. Трещат морозы. След копытный — поутру… Видно, ночью ходят козы греться к нашему костру». Или вот еще: «Мгла смотрит на мою планету. И в оперении рассвета трепещут и звенят стволы трех сосен тонких, словно это — три с Марса пущенных стрелы!». Ей-богу — неплохо. Так что не пижонь, не кощунствуй.

Он умолк. И потом:

— Тетрадочку я сберег… возьмешь?

— Не знаю, — сказал я, — на штрафняке будет шмон — все равно ведь отберут. А впрочем, давай! Пригодится в дороге на курево.

— Ну, нет, — заявил он. — Если так, я ее себе оставлю. И знаешь, что я попробовал бы на твоем месте?

— Что же?

— Послал бы стихи в какую-нибудь редакцию…

— Да ты что, смеешься? Кому они интересны — мои пейзажи? Там своих стихоплетов навалом. Нужна им эта самодеятельность!

Я спорил, топорщился, возражал, но это все больше для виду. В действительности же разговор был приятен мне. При слове «редакция» у меня даже дух захватило… Все же я сдержался. И, помедлив, спросил безразличным, как мне казалось, голосом:

— И… куда же примерно ты бы послал?

— Куда угодно можно… Например — в Красноярск. В краевую газету, в местное отделение Союза писателей. Да Господи, вариантов множество!

— И ты думаешь, там заинтересуются стихами из лагеря?

— Зачем же из лагеря? — удивился Левицкий. — У меня на воле есть друзья, вот они и пошлют… Ну, как, — мигнул он, — согласен?

— Ладно, — сказал я, — попытайся, если успеешь. Мы ведь с тобой — как на вулкане. Сам понимаешь. Сегодня жив, а завтра — жил.

— Ну, мой милый, об этом лучше не задумываться, — сказал Левицкий. — Живи как солдат! Наперед не загадывай. Суждено пропасть — пропадешь, не отвертишься. Но покуда еще цел, делай свое дело. Прорывайся к удаче. Используй каждый шанс. А там, как судьба решит, все в ее руке.

— В данном случае, если говорить о стихах, то в твоей руке…

— Что ж, пожалуй, — рассмеялся Левицкий и положил на плечо мне сухую крупную ладонь. — Считай, что это тоже рука судьбы!

Мы обнялись на прощание, и я заторопился. Этап уже давно собрался на вахте, и, как только я появился, колонна дрогнула, загудела. Подскочил конвойный, щелкнул затвором и завопил, срывая голос, сыпля сверхъестественными словами:

— Шляешься, мать твою. Ждать заставляешь, так-рас-протак… и всяко… Станови-и-сь!

55

По острию ножа

Восемь суток гнали нас по тундре, по «черному» редколесью — к низовьям Енисея. Колонну сопровождал санный обоз. Впереди тащились розвальни с укрепленным на них пулеметом, сзади, замыкая шествие, ехало еще четверо саней. Там везли продукты, аптечку, все нехитрое имущество арестантов. И там же, в ворохе овчинных шуб, отсыпались, сменяясь, конвоиры.