Читаем без скачивания Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

— Что происходит?!

— Уважаемый плебейский трибун Тит Лабиен, присутствующий здесь, принес иск. Обвинение в perduellio против Гая Рабирия за убийство его дяди Квинта Лабиена и Луция Апулея Сатурнина, совершенное тридцать семь лет назад. Он хочет, чтобы слушание проводилось согласно процедуре, действовавшей во времена правления царя Тулла Гостилия. И после внимательного изучения соответствующих документов я решил, что, согласно моим собственных указам, опубликованным в начале моего срока городского претора, Гая Рабирия можно судить таким судом, — выпалил Целер на одном дыхании. — В данный момент мы ждем Гая Рабирия. Как только он придет, я предъявлю ему иск и назначу судей для слушания, которое начнется немедленно.

— Это смешно! Ты не можешь этого сделать!

— Нигде в соответствующих документах или в моих собственных указах не сказано, что я не могу, Марк Цицерон.

— Но это направлено против меня!

Целер деланно удивился.

— Как, Цицерон? Разве ты тоже был на крыше курии Гостилия тридцать семь лет назад, швыряя черепицу в беззащитных людей?

— Перестань притворяться бестолковым, Целер! Ты действуешь как марионетка Цезаря. Я был лучшего мнения о тебе. Не думал, что тебя могут купить такие, как Цезарь!

— Старший консул, если бы у нас существовал закон, записанный на таблицах, который под страхом большого штрафа запрещал бы голословные утверждения, ты немедленно заплатил бы огромный штраф! — свирепо прервал его Целер. — Я — городской претор Сената и народа Рима! Я выполняю свою работу! Именно это я и пытался делать, пока не вмешался ты, диктуя мне, как выполнять мою работу!

Целер повернулся к одному из четырех оставшихся ликторов, слушавших этот обмен любезностями с ухмылкой на лицах. Ликторы ценили Целера и рады были работать у него.

— Ликтор, пожалуйста, попроси Луция Юлия Цезаря и Гая Юлия Цезаря подойти к трибуналу!

В этот момент со стороны Карин появились два его отсутствовавших ликтора. Между ними еле-еле брел маленький человечек, выглядевший лет на десять старше своих семидесяти, высохший, тощий, непривлекательный. Обычно его кислое лицо хранило выражение тайного удовлетворения. Но когда он подошел к трибуналу Целера, в неприятных чертах застыло одно лишь недоумение. Несимпатичный человек, Гай Рабирий был чем-то вроде непременного римского атрибута.

Вскоре после этого подозрительно быстро появились оба Цезаря. Вместе они были столь великолепны, что растущая толпа так и ахнула в восхищении. Оба — высокие, светловолосые, красивые. Оба — в пурпурно-алых полосатых тогах религиозных коллегий: Гай — в тоге великого понтифика, а Луций к тому же держал в руке lituus авгура — изогнутый посох, увенчанный причудливой завитушкой. Да, они выглядели величественно. И пока Метелл Целер официально обвинял отупевшего Гая Рабирия в убийстве Квинта Лабиена и Сатурнина, классифицируя это как perduellio времен царя Тулла Гостилия, оба Цезаря стояли в стороне, слушая с равнодушным видом.

— Существуют ныне только четыре человека, которые имеют право быть судьями в этом слушании! — крикнул Целер звонким голосом. — И я по очереди буду вызывать их. Вызывается Луций Сергий Катилина!

— Луцию Сергию Катилине запрещено появляться в Риме, — ответил старший ликтор городского претора.

— Вызывается Квинт Фабий Максим Санга!

— Квинта Фабия Максима Санги нет в стране.

— Вызывается Луций Юлий Цезарь!

Луций Цезарь подошел к трибуналу.

— Вызывается Гай Юлий Цезарь!

Цезарь также подошел к трибуналу.

— Сенаторы, — торжественно обратился к ним Целер, — вы назначаетесь судьями по делу Гая Рабирия по обвинению его в убийстве Луция Апулея Сатурнина и Квинта Лабиена, согласно закону lex regia de perduellionis царя Тулла Гостилия. Я назначаю слушание дела через два часа на Марсовом поле, на территории, примыкающей к Септе. Ликтор, я приказываю тебе привести из твоей коллегии троих твоих коллег, которые будут представителями трех первоначальных патрицианских триб — латинов, сабинов и этрусков, образовавших древнее население Рима. Они должны будут присутствовать в суде как его слуги.

Цицерон снова попытался возразить, но уже более спокойно.

— Квинт Цецилий, — обратился он к Целеру официально, — ты не можешь этого сделать! Слушание дела по обвинению в perduellionis в тот же день, когда было выдвинуто обвинение? И через два часа? Обвиняемый должен иметь время организовать свою защиту! Выбрать себе адвокатов, найти свидетелей, которые будут выступать в его пользу!

— Lex regia de perduellionis царя Тулла Гостилия не предусматривает этого, — ответил Целер. — Я — просто инструмент закона, Марк Туллий, а не его создатель. Все, что мне разрешено, — это следовать процедуре, а процедура в данном случае ясно определена в документах того периода.

Цицерон молча повернулся кругом и отошел от трибунала городского претора, не имея понятия, куда он пойдет дальше. Они были серьезны! Они намеревались судить жалкого старика по древнему закону, так и оставшемуся на таблицах. Почему Рим так почитает все древнее и ничего не меняет в нем? От грубых хижин с соломенными крышами и законов, датируемых эпохой ранних царей до колонн в Порциевой базилике, колонн, которые только мешают всем, — всегда одно и то же. То, что было всегда, должно всегда и оставаться.

Конечно, за всем этим стоит Цезарь. Это Цезарь обнаружил фрагменты законов, которые имели значение не только для суда над Горацием — старейшего суда, известного в истории Рима, — но также и для его апелляции. Позавчера он цитировал их в Палате. Но чего именно он хотел добиться? И почему человек из boni, такой, как Целер, помогает ему? Тит Лабиен — это понятно. Равно как и родственник великого понтифика, Луций Цезарь. А вот Метелл Целер — непонятно.

Ноги повели Цицерона в направлении к храму Кастора, и старший консул решил идти домой, закрыться там — и думать, думать, думать. Обычно мыслительный аппарат Цицерона работал без перебоев, но сейчас великому оратору хотелось бы знать в точности, где спрятался этот аппарат — в голове, груди, животе? Если б знать! Тогда он мог бы снова запустить его, ударив по нему, полечив его, прочистив его…

В этот момент Цицерон почти столкнулся с Катулом, Бибулом, Гаем Пизоном и Метеллом Сципионом, торопливо спускавшимися с Палатина. А он даже не заметил их приближения! Что с ним случилось?

Пока они взбирались по бесконечным ступеням в дом Катула, ближайший к ним, Цицерон рассказал им свою историю. Когда наконец они расселись в просторном кабинете Катула, Цицерон сделал то, что делал крайне редко: он выпил целый бокал неразбавленного вина. Разглядев присутствующих, Цицерон вдруг сообразил, что один из завсегдатаев этой компании отсутствует.

— А где же Катон?

Четверо смутились, затем переглянулись — и Цицерон понял, что сейчас ему скажут что-то, о чем предпочли бы умолчать.

— Я думаю, его можно классифицировать как ходячего раненого, — сказал Бибул. — Ему располосовали лицо.

— Катону?

— Это не то, что ты подумал, Цицерон.

— Тогда что?

— У него была ссора с Сервилией из-за Цезаря. Она набросилась на него с когтями, как львица.

— О боги!

— Не говори никому, Цицерон, — серьезно предупредил Бибул. — Бедняге и так будет достаточно тяжело, когда он появится на публике. Еще не хватало, чтобы все в Риме знали, кто это сделал и почему.

— Настолько плохо?

— Хуже некуда.

Катул хлопнул ладонью по столу так громко, что все вскочили.

— Мы здесь не для того, чтобы обсуждать Катона! — резко сказал он. — Мы здесь для того, чтобы остановить Цезаря.

— Это уже становится рефреном, — заметил Метелл Сципион. — Остановить Цезаря здесь, остановить Цезаря там — но мы никогда не останавливаем его.

— Чего он хочет? — спросил Гай Пизон. — Я хочу сказать, зачем судить старика согласно какому-то древнему закону, по надуманному обвинению, которое он легко может опровергнуть.

— Таким способом Цезарь ставит Рабирия перед центуриями, — сказал Цицерон. — Цезарь и его кузен осудят Рабирия, а тот подаст апелляцию в центурии.

— Не вижу никакого смысла, — сказал Метелл Сципион.

— Они обвиняют Рабирия в государственной измене, потому что он был одним из тех, кто убил Сатурнина и его сторонников, и был заранее освобожден от ответственности за содеянное, так как в тот период действовал senatus consultum ultimum, — терпеливо объяснил Цицерон. — Другими словами, Цезарь пытается показать народу, что человек не может безнаказанно совершать преступления во время действия senatus consultum ultimum, даже по прошествии тридцати семи лет. Это его способ сообщить мне, что придет день — и он обвинит меня за убийство Лентула Суры и других.

Наступило гнетущее молчание. Катул не выдержал, вскочил и зашагал по комнате.