Читаем без скачивания Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон

Рис. Флавий Валерий Аврелий Константин.

У Констанция было от второго брака шестеро детей - трое мужского пола и трое женского; благодаря своему высокому происхождению они могли бы заявить свое право на пред­почтение перед менее знатным по рождению сыном Елены.

Но Константину был тридцать второй год, и он был в полном цвете своих умственных и физических сил, тогда как стар­шему из его братьев не могло быть более тринадцати лет. Его притязания на высшие личные достоинства были одобрены умирающим императором. В последние минуты своей жиз­ни Констанций поручил своему старшему сыну заботы как о безопасности, так и о величии всего семейства и умолял его относиться к детям Феодоры с авторитетом и с чувствами от­ца. Их прекрасное воспитание, выгодные браки, спокойная и окруженная почестями жизнь и высшие государственные должности, которые были их уделом, - все это свидетельствовало о братских чувствах Константина, а так как эти принцы были кроткого нрава и склонны к признательности, то они охотно подчинились превосходству его ума и сча­стья.

II. Едва успел Галерий примириться с мыслью, что он дол­жен отказаться от своих честолюбивых видов на галльские провинции, как неожиданная потеря Италии нанесла и его гордости, и его могуществу еще более чувствительный удар. Продолжительное отсутствие императоров возбуждало в Ри­ме всеобщее неудовольствие и негодование, и римляне мало-помалу пришли к убеждению, что предпочтение, которое оказывалось Никомедии и Милану, следует приписывать не личной склонности Диоклетиана, а установленной им посто­янной форме правления. Хотя преемники этого императора и выстроили от его имени, через несколько месяцев после его отречения, те великолепные бани, развалины которых по­служили и местом и материалом для стольких церквей и мо­настырей, спокойствие этих изящных приютов неги и рос­коши было нарушено ропотом негодования римлян, между которыми распространился слух, что суммы, истраченные на постройку этого здания, скоро будут взысканы с них самих. Около того времени жадность или, может быть, государст­венные потребности побудили Галерия предпринять очень тщательное и строгое собирание справок о собственности его подданных с целью обложения налогами как их земельных владений, так и их личности. Осмотр поместий, как кажется, производился с самой мелочной аккуратностью, а когда воз­никало малейшее подозрение в укрывательстве движимой собственности, то, чтобы вынудить правдивое ее указание, правительство, не стесняясь, прибегало к пытке. На привилегии, возвысившие Италию над всеми провинциями импе­рии, уже перестали обращать внимание, а чиновники госу­дарственного казначейства уже начали производить пере­пись римского населения и определять размеры новых нало­гов. Даже там, где дух свободы совершенно угас, самые смирные подданные иногда осмеливаются защищать свою собственность от таких посягательств, которым еще не было примера в прошлом; но в настоящем случае к обиде присое­динялось оскорбление, а сознание личных интересов было усилено чувством национального достоинства. Завоевание Македонии - как мы уже имели случай заметить - избавило римских жителей от тяжести личных налогов. Хотя они ис­пытали на себе всевозможные формы деспотизма, они не пе­реставали пользоваться этой привилегией около пятисот лет и никак не могли вынести, чтобы дерзкий иллирийский кре­стьянин мог из своей отдаленной азиатской резиденции при­числить Рим к тем городам его империи, которые обложены податями. Эти первые проявления народного негодования нашли если не поощрение, то подачку со стороны сената, а незначительные остатки преторианской гвардии, имевшие полное основание опасаться, что их скоро распустят, вос­пользовались этим приличным предлогом и заявили о своей готовности обнажить меч в защиту своего угнетенного отече­ства. Всех граждан воодушевляла мысль, скоро превратив­шаяся в надежду, что им удастся изгнать из Италии иност­ранных тиранов и избрать такого монарха, который и по выбору своей резиденции, и по принципам своего управления будет достоин звания римского императора. Как имя Мак­сенция, так и его положение направили энтузиазм народа в его пользу.

Рис. Марк Аврелий Валерий Максенций.

Максенций был сын императора Максимиана и был женат на дочери Галерия. Его происхождение и родственные связи, по-видимому, давали ему право надеяться, что он получит в наследство от своего отца императорское достоинство, но его пороки и неспособность послужили предлогом для того, что­бы лишить его звания Цезаря, в котором было отказано Кон­стантину по причине его выдающихся личных достоинств. Из политических соображений Галерий предпочитал таких соправителей, которые не способны ни позорить выбор свое­го благодетеля, ни противиться его приказаниям. Поэтому на италийский престол был возведен ничем не прославившийся чужестранец, а сыну бывшего западного императора было дозволено наслаждаться всеми выгодами его личного богатства на одной вилле в нескольких милях от столицы. Мрачные страсти его души - стыд, досада и гнев - воспламе­нились от зависти, которую возбудило в нем известие об ус­пехе Константина; но общее неудовольствие оживило на­дежды Максенция, и его без труда убедили соединить его личную обиду и его притязания вместе с интересами римско­го народа. Два преторианских трибуна и один провиантский интендант взялись руководить заговором, а так как люди всех сословий сходились в своих желаниях, то успех предприятия не был ни сомнителен, ни труден. Городской пре­фект и несколько должностных лиц, оставшихся верными Северу, были умерщвлены гвардейцами, а облаченного в им­ператорскую мантию Максенция и сенат и народ признали охранителем римской свободы и римского достоинства. Не­известно, был ли Максимиан заранее уведомлен о том, что замышлялось, но, лишь только знамя восстания было подня­то в Риме, престарелый император покинул уединение, в ко­тором он влачил по воле Диоклетиана свое жалкое существо­вание, и постарался скрыть снова заговорившее в нем често­любие под личиной отцовской привязанности. Уступая просьбам своего сына и сената, он согласился снова принять на себя императорское звание. Его прежнее высокое положе­ние, его опытность и военная слава придали партии Максен­ция и силу и блеск.

Император Север, следуя совету или, скорее, исполняя приказание своего соправителя, немедленно направился к Риму в полной уверенности, что своим неожиданным появ­лением он без труда подавит мятеж робкого населения, руководимого распутным юношей. Но по прибытии на место он нашел, что городские ворота заперты, что городские стены покрыты людьми и военными машинами, что во главе бун­товщиков находится опытный генерал, а у его собственных войск нет ни бодрости, ни рвения. Значительный отряд мав­ров, прельстившись обещанной ему щедрой денежной награ­дой, перешел на сторону неприятеля и - если правда, что он был организован Максимианом во время его африканской экспедиции, - предпочел естественные чувства признатель­ности искусственным узам обещанной под присягою верно­сти. Преторианский префект Анулин объявил, что принимает сторону Максенция, и увлек вслед за собой большую часть тех войск, которые привыкли исполнять его приказания. Рим, по выражению одного оратора, снова призвал к себе свои армии, а несчастный Север, у которого не было ни до­статочных военных сил для нападения, ни умения взяться за дело, поспешно отступил или, скорее, бежал в Равенну. Здесь он мог некоторое время считать себя в безопасности. Укрепления Равенны были достаточно сильны, чтобы выдер­жать нападения италийской армии, а окружавшие город бо­лота могли воспрепятствовать ее приближению. Море, над которым господствовал Север благодаря находившемуся в его распоряжении могущественному флоту, обеспечивало ему неистощимый подвоз провианта и свободный доступ для легионов, которые пришли бы к нему на помощь с наступлением весны и из Иллирии, и с Востока. Максимиан, лично руководивший осадой, скоро убедился, что он напрасно бу­дет тратить и свое время, и силы своей армии на бесплодное предприятие и что нет надежды взять город ни силой, ни голодом. С хитростью, более свойственной характеру Диокле­тиана, нежели его собственному, он направил свое нападе­ние не столько на городские стены Равенны, сколько на ум Севера. Измена, с которой этот несчастный монарх познако­мился на своем собственном опыте, внушала ему недоверие к самым искренним его друзьям и приверженцам. Поэтому ла­зутчики Максимиана, пользуясь его легковерием, без большого труда уверили его, что против него составлен заговор с целью сдать город осаждающим; а пользуясь его трусливо­стью, они убедили его, что он поступит гораздо благоразум­нее, если положится на условия приличной капитуляции, вместо того чтобы попасть в руки раздраженного победителя. Сначала с ним обошлись мягко и почтительно. Максимиан отвез пленного императора в Рим и самым положительным образом уверял его, что он спас свою жизнь тем, что отка­зался от императорского достоинства. Но Север достиг этим путем только более легкой смерти и императорских похорон. Когда ему был объявлен смертный приговор, ему было предоставлено право выбрать способ его исполнения: он предпо­чел, по примеру древних, отворить себе жилы, и, лишь толь­ко он испустил дух, его труп был перенесен в склеп, устроен­ный для семейства Галлиена.