Читаем без скачивания Раненый город - Иван Днестрянский

Поэтому многие другие, бок о бок с нами жившие, — не так думали о Союзе. Они поняли Союз не как одну, слагавшуюся веками и теперь покрашенную на карте в разные цвета страну, а вроде множества республик, которые кто-то насильно вместе сложил и держит. Откуда на самом деле большинство этих республик взялось, как их сверху насаждали, — это ведь вопрос, который многие люди себе не задавали. Потом вся эта демагогия началась о национальных суверенитетах… Вот и вышло, что формально все родились и присягали СССР, а на самом деле, кто как понял: кто большой, от начала времен многонациональной России, а кто тому огрызку, без Южной Сибири, Белоруссии и Украины, без добытого Петром Балтийского моря, который назвали РСФСР. Третьи вообще посчитали, что присягают только своей союзной или автономной республике…

Серж молчит, и по нему не видно даже, слушает или нет.

— Потому и разнобой? — неожиданно спрашивает он.

— Да. Не все ведь понимают, что Союз был возродившейся, но оторванной от многих корней и загодя поделенной под нынешний развал Россией. Даже прочитай «СССР» наоборот — получится «РССС». На искаженное слово «Россия» похоже. И мы тут все, кто был в одной пробитой снарядами каменной коробке: ты, я, Али-Паша, Гриншпун с Семзенисом, да Сырбу с Оглиндэ, невзирая на место рождения и национальность, — из этой самой, любимой нами, изувеченной, но все еще не убитой до конца страны. Страны, которая ни Молдове, ни Литве не противоречит. Национальное нас не раздражает. Нас раздражают подлость и злоба, которые убивают людей и воздвигают границы… Мы — рожденные в РССС.

99

Из фойе гостиницы выползает Жорж.

— Присаживайся, Жоржик, — гостеприимно приглашает Серж своего постоянного компаньона.

Колобок садится и нашаривает в кармане портсигар. Протягиваю ему недавно приобретенный свой. Он игнорирует.

— О чем грустят отцы-командиры?

Жорж достает и открывает свою табакерку. Ну конечно, нужно ему потрошить мои «Зимбру»! У них еще есть «Золотое руно»! По аромату Сержева дыма мог бы догадаться!

— Да все о вас, дорогие подчиненные!

— Ой, растрогал! У тебя-то какая забота?

— Сейчас Кацап снова как свинья нажрется. И Тятя, может быть, тоже.

— Пойти, что ли, помочь?

— Не сейчас. Чуть позже. Срань болотная отвалит с халявы, тогда пойдем.

— Вас ист дас,[69] как ты говоришь, «срань болотная»? — отзывается вопросом Жорж.

— Оперуполномоченные.

— А! Тогда понятно… Хорошая все-таки штука — мир. Бабье лето какое! Погодка — красота! Сколько раз мечтали так просто здесь посидеть! И вот теперь сидят, как сычи. — Глаголя этот жизнерадостный спич, Колобок поудобнее вкручивается в скамейку рядом со мной. Что-то он сегодня говорлив.

— Мы ж хотели после победы, а не черт знает как! — кисло бросает Достоевский.

— Ну, это не причина!

— Да отстань ты. Мы не грустим. Лень просто! — отзываюсь я.

— Умгу, — кратким отзывом подтверждает Серж.

— Классное было лето! Лучше бы я вместо этого городишки пролежал бы под яблоней у ставочка. В садах все ветки — до земли! В правой руке — удочка, левую протягиваешь — и грызешь джонатан или белый налив.

Колобок определенно настроен лирически. И несколько часов перед этим где-то пропадал. У девок был, что ли?

— Скоро от твоего поросячьего счастья в селах все коровы с козами передохнут!

— Это почему же?

— Почему-почему, — дразнит его Серж. — Сожрут их казаки, баста!

— Я же сказал сдохнут, а не сожрут.

— Тогда объясняй!

— Чего объяснять? Урожай в самом деле огромный. И не убирает никто. Не видели, что ли? Под деревьями красно от яблок и прочего. Осы кусаться перестали, от обжорства падают на лету! В сады скот забредает и жрет. И после травы переварить падалицу не может. Копыта у них крючит, животы раздувает — и капут, заворот кишок.

— Ужас! Неужто такое от фруктов бывает?

— Глянь! Признался-таки, что козел, — боится! — резюмирует опасения напарника благодушествующий Достоевский.

Жорж по старой привычке этой язвы не замечает.

— А местами падалица и вовсе слоем бродит, бакш от браги до небес стоит! Скотина, нажравшись, лежит пьяная в стельку. Последний раз ехал — десяток овец у осыпавшегося виноградника видел. Никакие. Даже стоять не могли. Хозяин с пастухом как раз подогнали грузовик и кидали их в кузов.

— Скоро и мы тоже… Подниматься не пора?!

Лениво делаю Сержу тормозящий жест рукой. Пропить остатки мозгов, как Федя и Тятя, мы успеем. Лучше еще немного подразним Жоржа, не успевшего охладеть от проявленного нами цинизма.

— Эх! Может, к воде лавку подтащим? — с другого боку заходит Колобок на тему. Но желающих тащить нет.

— А может, тебе и удочку принести?

— Нудятина! Зачем с удочкой сидеть, когда гранату бросить можно? — критикует мою идею Серж.

— От гранаты толку нет. С пацанами проверяли. Бултых, бабах — и одна дохлая жаба плавает.

— Надо было бросить две.

— Ну и две жабы было бы.

— Некультурный ты человек, Жорж! По французским меркам очень прилично! Такой деликатес всплыл!

— Вот сам и жри!

— Я в конце июня, когда жрать совсем нечего было, об этом уже подумывал.

— Фу-у!

— А что, раков жрать, что ли? Не знаешь, чем в Днестре они уже полгода питаются?!

— Ну и что? Мясо-то чистое!

— Я, — говорю, — ни разу в жизни этих противных раков не ел!

— Гонишь! Чтобы ни разу не ел раков?! И пиво с ними не пил?! Не верю!

— Это твое дело, верить-не верить. Я на самом деле их ни разу не ел.

— Все равно не верю.

— Почему? Я же верю, например, что вы с Сержем всю жизнь не читали ничего, кроме «Мурзилки» и обрывков газеты «Спорт», что в уборных всегда лежала вместо бумаги. Вот только где он там про царя вычитал, не знаю…

— Баста! — возмущается Достоевский. — А ну, замок, вали отсюда!

— Тогда пора идти пить!

Поднимаемся в комнату, а там Тятя уже приладился вздремнуть. Рядом Федя разлагольствует с красной, как семафор, рожей, обращаясь преимущественно к стенке. Хрипит из потасканного магнитофона «Водочка». Трезвее всех выглядит сидящий в дальнем углу рыбничанин. По комнате, как крысы, шныряет пара слободзейцев. Один из них как раз порывается залезть в шкаф. Типичный швайнфест[70] с мазуриками, обирающими впавших в прострацию пьянчуг.

— Эй, мент! Тебе чего здесь надо? — окрикивает его Серж.

Это тот самый белобрысый опер, который выпросил у меня «Наставления».

— Когда книгу отдашь? — спрашиваю у него.

— Скоро! Через день!

— А ну скройся! Мы с нашими алкашами поговорим!

Слободзейские оперы ретируются. Достоевский с грохотом отодвигает ногой стул от стола и садится напротив Кацапа.

— Охренели совсем?! Вы чего позволяете им здесь лазить? В шкафу гранат полно, хотите, чтобы стырили?!

— Я тут ни при чем, — отвечает сзади Игорь. — Их барахло, пусть они сами и караулят. Я против пьянки и против слободзейцев тем более. Федя же рот открыл: «Козел, жадина, наших друзей гонишь!»

— Сам он козел! Нашел себе друзей, г… дон штопаный!

— Опять нажрались, сукины дети? — поддерживаю разборку. — Совсем тормозов нет! Часа не прошло — и так надраться!

— Показывайте, что осталось!

Кацап изображает обиду. Но это не дело. Надо забрать, переложить в другое место свои гранаты. Продолжатся такие пьянки — точно сопрут. Или подорвутся.

Ревизуем остатки провизии и спиртного. Мало. Хорошо без нас друзья постарались. Серж идет к себе в номер за новой бутылкой и закуской. Кацап, гордый, уходит проветриться. Правильно. Ему и посапывающему в углу Тяте уже хватит. Садимся вокруг столика вчетвером коротать время за картами и беседой. Расписываем на листе бумаги из моей следственной папки «пульку» преферанса. Сколько раз играл в него в студенческих общежитиях и колхозных бараках на сборе винограда! Теперь играю здесь. Под вистующего — с тузующего. Под игрока — с семака. Кто играет семь бубен, тот бывает… удручен. Вот Жорж, поймав «паровоз» из трех вагонов на мизере, ругаясь, пытается сыграть следом «сталинград» — шесть пик. Серж осторожничает, свою игру не ведет и вистует. Судя по моей мелочи, карты на Колобка у него должны быть просто убойные. Ни марьяж, ни третьих валетов тот не разыграет. Давая приятелю шанс, объявляю второй вист и требую вистовать против него стоя. Но, даже не видя карт, Достоевскому удается оставить Жоржа «без лапы». На следующий кон в ощип попадает Рыбница. Мы с Сержем пока в выигрыше.

100

В восемь часов прерываемся на вечерние новости, выходим в холл, где стоит телевизор. Пока в Молдавии замирялись, задрожала от выстрелов земля Таджикистана и с другой стороны Черного моря вспыхнула еще одна, грузино-абхазская война. Надо посмотреть, послушать, что скажут о ней. Мы дружно желаем победы абхазам и поражения грузинским националистам. Но дела там нехороши. Грузинскими войсками захвачен Сухуми, бои идут под Гагрой… Кадры сменяют друг друга. Пролетают так охотно бросаемые националистами на свою же землю боевые самолеты. Вызывая общее удовлетворение, дымится развороченный грузинский танк. И тут же экран едва уловимо мигает, и на нем начинает приплясывать огроменная, весом килограммов сто пятьдесят, бабища. Кто она — грузинка, абхазка или цыганка — непонятно. Из глотки, в обрамлении которой явно не хватает пятачка, несется истерический, хриплый визг: «Мы будем стрелять!!! Мы будем убивать!!!»