Читаем без скачивания Бомба для дядюшки Джо - Эдуард Филатьев

— Ты там спишь, а я из Москвы должен разбираться, что у тебя там случилось. Разберись и доложи!

И хотя был приказ о любом происшествии немедленно докладывать директору, Берия почти всегда опережал его».

Весной 1948 года чекисты обнаружили на Урале ЧП. Оно показалось всем настолько серьёзным, что 29 марта на заседании Спецкомитета случившемуся происшествию посвятили отдельный пункт повестки дня: «О т. Музуркове». В обсуждении приняли участие Берия, Абакумов, Маленков и Вознесенский. Постановили:

«Поручить т. Абакумову в 5-7-дневный срок произвести тщательную проверку имеющихся сведений о нарушении секретности директором комбината № 817 т. Музурковым и о результатах доложить Специальному комитету.

Вызвать т. Музуркова в Москву для дачи объяснения по имеющимся данным о нарушении им секретности и установленного порядка подбора кадров для специальных объектов».

Борис Глебович Музурков прибыл в Москву, и 5 апреля состоялся «суд», а точнее, особое заседание Спецкомитета, на котором вопрос «о т. Музуркове» был единственным. В качестве судей выступали Берия, Вознесенский, Маленков, Завенягин, Первухин и Махнёв. Были также приглашены министр госбезопасности Абакумов и заместители Председателя Совета Министров СССР генералы Александров и Сазыкин.

Вина Музуркова состояла в том, что он, «будучи назначенным начальником комбината № 817», пригласил работать на комбинат «заместителя начальника центральной заводской лаборатории Уралмаша Д…». Кроме этого, он «обратился к упомянутому Д. и через него к непроверенному лицу некоему проф. С. с просьбой подобрать для него литературу по химии редких элементов, в том числе по урану.

Тем самым т. Музурков перед случайными непроверенными лицами Д. и С. рассекретил характер своей будущей работы и характер работы завода, куда назначен был т. Музурков».

Проштрафившемуся директору (между прочим, уже носившему звание Героя Социалистического труда) был объявлен строгий выговор со следующей зловещей оговоркой:

«Внести настоящее решение… на утверждение Председателю Совета Министров СССР товарищу Сталину И.В…».

Тем временем руководство КБ-11 вдруг осознало, что стоит на пороге колоссальных трудностей. Предстоял переход к промышленному производству атомного «изделия», а у создателей грозного оружия не было необходимого производственного опыта. Ждать возникновения крупного ЧП никому не хотелось. И тогда…

Вот как этот инцидент описан в книге «Апостолы атомного века» (её автор, напомним, рассказывает о своём отце Кирилле Щёлкине, который тогда был заместителем главного конструктора КБ-11):

«Настала необходимость детально разобраться в организации работ в конструкторском секторе, которым руководил В.А. Турбинер. Убедившись, что организация конструкторских работ такова, что в производстве бомбу изготовить будет невозможно, отец обратился к И.В. Курчатову с просьбой немедленно заменить В.А. Турбинера на конструктора, зарекомендовавшего себя известными разработками и опытом внедрения их в серийное производство».

Любопытное признание! С просьбой о замене ведущего конструктора Кирилл Щёлкин обратился не к своему непосредственному начальнику — главному конструктору КБ-11 Юлию Харитону, а через его голову прямо к Игорю Курчатову!

Почему?

Может быть, Харитон не пользовался авторитетом у своих непосредственных заместителей? Или не обладал способностью быстро решать кадровые решения?

Вопросы трудные! И вряд ли на них можно найти однозначные ответы. Поэтому сразу перейдём к тому, как отреагировал на просьбу Щёлкина Курчатов. Об этом в «Апостолах…» сказано:

«Игорю Васильевичу понадобилось всего несколько дней, чтобы решить этот вопрос».

Так в самый разгар «экспериментальной отработки первой атомной бомбы в мае 1948 года» в КБ-11 появился Николай Леонидович Духов, знаменитый конструктор тяжёлых танков «ИС» («Иосиф Сталин»), получивший за их создание звание Героя Социалистического труда. У главного конструктора советской атомной бомбы появился ещё один надёжный и весьма компетентный сподвижник. Юлий Борисович Харитон впоследствии писал:

«О лучшем помощнике, чем Духов, нельзя было даже мечтать. Он — истинный, от природы, конструктор… Его конструкторская гениальность — врождённая».

Впрочем, бывали кадровые ситуации совсем иного рода. Об одной из них поведал физик Михаил Григорьевич Землянов. Как-то в отдел Лаборатории № 2, которым руководил М.И. Певзнер, попросился на работу человек с очень непростым характером. Курчатов дал согласие на его перевод. Однако коллектив отдела взбунтовался. Все были категорически против появления нежелательного «чужака» и стали просить своего шефа доложить об этом Игорю Васильевичу:

«Певзнер согласился, но с условием, чтобы в этой встрече принял участие парторг Землянов.

Курчатов выслушал Певзнера и попросил меня более подробно изложить существо вопроса. Я сказал, что я молодой парторг. Лично этого человека не знаю. Но поддерживаю решение собрания, поскольку коллектив очень работоспособный, в нём нормальные взаимоотношения; приход нового сотрудника может существенно ухудшить рабочую атмосферу.

Игорь Васильевич сидел за столом и смотрел на меня. Затем встал и, подбрасывая бороду, сказал:

— Вот что, молодой парторг! Иди и передай научным сотрудникам, что у меня здесь не рыболовецкая артель. Митинговать я не позволю!

Я поблагодарил, вышел из кабинета и рассказал о нашем разговоре своим коллегам.

Игорь Васильевич высказал свою позицию решительно и со всей ясностью. Возражения исключались.

Однако новый сотрудник так и не был переведён в нашу группу».

Игорь Курчатов демонстрировал перед сотрудниками твёрдость характера необычайную. Но когда над физиками-ядерщиками начинали сгущаться тучи, его поведение резко менялось. Борис Дубовский писал:

«Если случались неприятности и аварийные ситуации, Игорь Васильевич всю ответственность брал на себя. Это требовало немалого мужества и личной храбрости. Никто из сотрудников Курчатова не был необоснованно обвинён, и никто не пострадал».

Плутоний и водородная бомба

5 июня 1948 года на заседании Спецкомитета рассматривался вопрос «О дополнении плана работ КБ-11». Его поставили в связи с тем, что первоначальный (его называли «пушечным») вариант атомной бомбы давно отвергли, а советские физики окончательно перешли на американский вариант — с применением имплозии или «взрыва во внутрь». Кроме этого Курчатов дал своей команде задание подумать над другим (более мощным) видом оружия, о котором тоже разузнали наши разведчики. Вот как это отразилось в строках июньского постановления Спецкомитета:

«1. Обязать КБ-11 (тт. Харитона и Зернова):

а) произвести до 1 января 1949 г. теоретическую и экспериментальную проверку данных о возможности осуществления конструкций «РДС», «РДС-3», «РДС4», «РДС-5» и до 1 июня 1949 г. — «РДС-6».

в) разработать к 1 января 1949 г. на основе имеющихся предварительных данных эскизный проект «РДС-6».

2. Для разработки «РДС-6» обязать КБ-11 (тт. Зернова, Харитона) организовать в составе КБ-11 специальную конструкторскую группу из 10 человек научных работников и 10 человек инженеров-конструкторов».

Под мало кому понятным индексом «РДС-6» подразумевалась водородная бомба.

И ещё Спецкомитет очень волновало так называемое «явление „НВ“», то есть «неполный взрыв» или взрыв с пониженным энерговыделением. Он вполне мог произойти из-за преждевременного возникновения цепной реакции. В две половинки атомного заряда, ещё не успевших сойтись и создать необходимую для полновесного взрыва критическую массу, могли проникнуть посторонние нейтроны. В результате цепная реакция начнётся раньше времени, и вместо мощного взрыва получится хлопок, «пшик».

Вот почему члены Спецкомитета потребовали от работников КБ-11:

«д) произвести проверку и сравнение всех имеющихся расчётных материалов по явлению „НВ“ и представить к 1 августа 1948 г. заключение по дан ному вопросу».

Через пять дней Сталин подписал представленный Берией документ, который обязывал физиков-ядерщиков приступить к разработке нового вида атомного оружия — РДС-6 (водородной бомбы). Особым пунктом в постановлении оговаривалось предоставление научным работникам «в первоочередном порядке» четырёх квартир в Москве и трёх комнат. Одна из комнат выделялась «кандидату физико-математических наук Сахарову А.Д…».