Читаем без скачивания Всадник без головы - Томас Рид

Больше он ничего не слышит, не видит и не чувствует. Он был выбит из седла и, ударившись о землю, потерял сознание.

Глава XCVIII. ЕЩЕ ЖИВ

Убийца неподвижно лежит на земле. Его руки стянуты петлей лассо. Он кажется мертвым.

Но мустангер знает, что это лишь обморок — может быть, притворный, — и поэтому он остается в седле, держа лассо натянутым.

Гнедой, послушный воле хозяина, стоит неподвижно, каждую минуту готовый либо отступить назад, либо ринуться вперед.

На выстрел слетелись черные грифы — они вытянули свои голые шеи, чуя добычу.

Человеку в седле достаточно сделать одно движение шпорой — и они получат то, чего хотят.

— И он это заслужил, — бормочет про себя мустангер. — Страшно даже подумать, на какое преступление он решился! Убил своего двоюродного брата и отсек ему голову! Нет сомнения, и то и другое — дело его рук. Но зачем он это сделал? Это может объяснить только он сам… Я, кажется, догадываюсь. Я знаю, что он любит ее; может быть, брат мешал ему? Но как и почему? Это известно только ему.

— Ошибаешься, парень, — вдруг раздается чей-то голос. — Есть человек, который может ответить на все эти вопросы. Старый Зеб Стумп к нашим услугам. Но сейчас не время об этом говорить и здесь не место для таких разговоров. Мы должны доставить его к дубу, и там он получит, что ему полагается. Стоило бы проволочить его страшную образину на конце лассо!.. Впрочем, это так, к слову пришлось. Не нам с вами мстить за Генри Пойндекстера. Я думаю, этим займутся «регулярники».

— Но как мы доставим его? Серый уже ускакал.

— Очень просто, мистер Джеральд. Ведь это только обморок, а может быть, молодец просто притворяется. Если он не может дойти пешком, то пусть едет верхом — моя кобыла довезет его. Мне чертовски надоело седло. Кажется, и я тоже достаточно опротивел своей старухе — во всяком случае, моя «шпора». Если он не бросит валять дурака и не захочет сидеть, как полагается, то мы его взвалим поперек лошади, как тушу оленя… Стой! Он как будто приходит в себя… Вставайте-ка, дружище! — продолжает Зеб, схватив Колхауна за ворот и как следует тряхнув его. — Вставайте, вам говорят, и поедем! Вас ждут. Кое-кто хочет потолковать с вами.

— Кто? Где? — спрашивает пленник, приходя в себя и озираясь в недоумении. — Кто хочет говорить со мной?

— Прежде всего я.

— А! Это вы, Зеб Стумп? И… и…

— И мистер Морис Джеральд, мустангер. Вы как будто встречали его раньше. Он тоже хочет потолковать с вами. А кроме того, еще много всякого народа там, около форта, ждет вас. Так что лучше вставайте поскорее, и поедемте с нами.

Колхаун медленно встает на ноги. Его руки крепко стянуты лассо.

— Моя лошадь? — воскликнул он, вопросительно озираясь. — Где моя лошадь?

— Кто ее знает, куда она удрала. Может, вернулась к себе домой, на Рио-Гранде. Вы ее здорово загоняли; бедная скотина, видно, прокляла ваш обмен и побежала к родным пастбищам, чтобы малость отдохнуть.

Колхаун с изумлением смотрит на старого охотника. Обмен? Даже это он знает!

— Ну-с, — продолжает Зеб с нетерпением, — неудобно заставлять суд ждать. Вы готовы?

— К чему?

— Во-первых, к тому, чтобы вернуться вместе со мной и с мистером Джеральдом. Во-вторых, что особенно важно, чтобы предстать перед судом.

— Перед судом? Мне предстать перед судом?

— Да, вам, мистер Кассий Колхаун.

— По какому обвинению?

— По обвинению в убийстве Генри Пойндекстера, вашего двоюродного брата.

— Это ложь! Подлая клевета! И тот, кто осмеливается утверждать это…

— Молчать! — повелительно кричит Зеб. — Не утомляйте себя разговорами. Если только Зеб Стумп не ошибается, вам придется еще много говорить. Ну, а теперь поедем. Судья ждет, ждут присяжные, да и «регулярники» тоже.

— Я не вернусь! — упрямо отвечает Колхаун. — Кто дал вам право приказывать мне? У вас есть приказ на арест?..

— А как же! — прерывает его Зеб. — Вот он, — продолжает охотник, берясь за свое ружье. — Вы это видите? Так что лучше бросьте болтать. Мне это надоело. Садитесь лучше на мою кобылу, и давайте спокойно двигаться в путь. А то, пожалуй, придется привязать вас к лошади, как обыкновенный тюк. Так или иначе, а вернуться вам придется.

Колхаун не отвечает. Он в отчаянии смотрит то на Стумпа, то на Джеральда, то вокруг себя, потом украдкой на свой второй револьвер, торчащий из нагрудного кармана сюртука; первый он выронил, когда его захлестнула петля. Он пытается достать его. Ему мешает лассо, а кроме лассо — старый Зеб, направивший на него дуло своего ружья.

— Пошевеливайтесь! — кричит охотник. — Влезайте на лошадь, мистер Колхаун! Кобыла ждет вас. В седло!

С механической покорностью, словно марионетка, подчиняется Колхаун приказу охотника. Он понимает, что всякая попытка сопротивляться означает неминуемую смерть. Зеб Стумп берет кобылу под уздцы и ведет за собой. Мустангер в задумчивости едет сзади. Он думает не о своем пленнике, а о той, чье самопожертвование сковало его сердце золотой цепью, разбить которую может только смерть.

Глава ХСIХ. ДВА ВЫСТРЕЛА

После второго неожиданного перерыва, менее длительного, чем первый, суд снова возобновил свое заседание под огромным дубом.

Наступил вечер. Косые лучи заходящего солнца проникают под густую крону.

На Мориса Джеральда уже не смотрят с угрозой со всех сторон — он полностью оправдан, и теперь он только свидетель.

Место обвиняемого занял Кассий Колхаун.

Но это единственная перемена. Судья тот же, те же присяжные, та же толпа. Разница в их отношении к обвиняемому.

Виновность подсудимого не вызывает сомнений. Все доказательства налицо; и, хотя большинство улик — косвенные, как это обычно бывает, когда разбирается дело об убийстве, они составляют неразрывную цепь, в которой не хватает только одного звена — мотива.

Что заставило Кассия Колхауна застрелить человека и потом отрубить ему голову? Показания Джеральда подтвердились при обследовании трупа — хирург форта установил, что голова была отрублена уже после того, как наступила смерть, причиной которой было пулевое ранение.

Почему Кассий Колхаун убил своего двоюродного брата? Почему он отрубил ему голову?

Никто не может ответить на эти вопросы, кроме самого убийцы.

Преступник скоро получит заслуженную кару, потому что выяснение мотива преступления не является обязательным. Судебное разбирательство закончилось быстро. Присяжные вынесли решение: «виновен». И судья, сняв панаму, уже собирается надеть черную шапочку — мрачную эмблему смерти, чтобы огласить приговор.

Соблюдая формальности, осужденному предоставляют последнее слово.

Он вздрагивает. Эта фраза судьи звучит в его ушах похоронным звоном. Он дико озирается, в глазах его отчаяние, но кругом он видит лишь суровые лица, на них не заметно ни сочувствия, ни сострадания.

Соучастники, подкупленные негодяи, которые до последнего момента поддерживали его, теперь уже не могут помочь ему — их сочувствие бесполезно. Они отступили перед величием закона и неумолимой очевидностью преступления.

Несмотря на свое богатство и высокое общественное положение, он одинок — у него нет ни друзей, ни сторонников. Такова участь убийц в Техасе.

Выражение его лица резко изменилось — вместо обычной надменности и заносчивости оно отражает малодушный страх.

Нужно ли этому удивляться? Он чувствует, что положение его безнадежно, что он стоит на краю могилы, перед лицом смерти, слишком страшным, чтобы взглянуть на него.

И вдруг его погасшие глаза оживают, словно какая-то мысль осенила его. У него такой вид, как будто он хочет в чем-то признаться. Будет ли это признанием вины? Хочет ли он облегчить свою совесть от гнета, который давит ее?

Зрители, угадывая его намерение, стоят затаив дыхание. Кажется, что даже цикады притихли.

Тишина нарушена голосом судьи:

— Что вы можете сказать в свое оправдание, чтобы облегчить свою участь? — спрашивает он.

— Ничего, — отвечает Колхаун. — Мне нечего сказать. Приговор справедлив. Я заслуживаю смертной казни.

Еще ни разу в течение дня, полного волнующих происшествий, присутствующие не были так ошеломлены, как сейчас. Они не в состоянии даже говорить. В полной тишине раздается голос осужденного; все ждут, что это будет исповедь.

— Это правда, — продолжает Колхаун, — я убил Генри Пойндекстера — застрелил его в чаще леса.

Зрители испускают невольный крик. Это скорее крик ужаса, чем негодования.

Так же непроизвольно вырывается и стон, — все знают, что это стон отца убитого.

Когда замирают эти звуки, ничто больше не мешает осужденному говорить.

— Я знаю, что я должен умереть, — продолжает Колхаун с показным безразличием. — Таков ваш приговор, и, судя по вашим лицам, вы не намерены изменить свое решение. После моего признания было бы нелепо рассчитывать на помилование. Я был плохим человеком и, несомненно, заслужил свою судьбу. Но все-таки я не такой злодей, как вы думаете, и не хочу уходить из жизни с позорным клеймом братоубийцы. Правда, он пал от моей руки. Вы спрашиваете, что толкнуло меня на преступление? У меня не было причины убивать его.