Читаем без скачивания Островитяния. Том второй - Остин Райт

— Однако, как мы мудры, когда все уже позади!

— Но вот одного, — начала Дорна, словно сомневаясь, говорить ей это или нет, — одного я никогда не могла до конца понять. Вы хотели жениться на мне, я знаю. Такова была ваша цель, верно?

— О да, Дорна.

— Вы знали, как ненавистна мне мысль о том, чтобы Островитяния подстраивалась под чужой образ жизни. И это мое желание вы поддерживали в ущерб собственным интересам. Ради меня вы пожертвовали своей алией. Когда вы сказали, что не прилагаете никаких усилий, чтобы найти для себя место, создать себе алию, которую я могла бы разделить с вами, я не могла этого понять. Вы лишили вашу анию самого главного, в чем она нуждалась. И я до сих пор пытаюсь понять; мне это трудно, потому что у нас алия для каждого — высшее благо, основа жизни, тогда как то, что заменяет алию в вашей стране, отнюдь не высшее благо и постоянно меняется. Подумайте только, как выглядит в глазах островитянки мужчина, который собирается жениться на ней и в то же время сам лишает себя всех прав!..

— Но вам была ненавистна и та алия, во имя которой я мог бы трудиться.

— Да, конечно, и все же это было бы лучше, чем ничего. Она поддержала бы во мне анию, а без нее все было впустую. Джонланг, я помню ту минуту, когда вы открылись мне. Мы шли тогда на веслах… Потом я плакала, горько плакала. И в то же время я торжествовала: по крайней мере один враг был обезоружен. Я была тронута до глубины души… И неужели вам до сих пор не ясно: именно тогда, когда мне больше всего хотелось простых, недвусмысленных отношений, вы сами все спутали своим ужасным поступком… впрочем, теперь я лучше его понимаю. Наши жизни безнадежно расходились все дальше и дальше. Но ваша ошибка состояла в том, что вы пытались угодить мне, вместо того чтобы трудиться, отвоевывая место в жизни для меня. Если бы я хотела выйти за вас, что я бы предложила, как вы думаете?.. По-моему, двух мнений быть не может.

— Вы очаровательны, Дорна. Слушая вас, я чувствую, что вы во всем правы, хотя у меня появляются и возражения. Но только я собираюсь их высказать тут же все забываю.

— Каждый из нас старается понять логику другого, но образ мыслей, глубоко укоренившийся в нас обоих, мешает нам понять чужой ход мыслей до конца.

Она взглянула на меня, слегка запрокинув голову, словно ожидая подтверждения, и я кивнул. Дорна улыбнулась, затем выражение ее лица изменилось; подперев щеку, она поставила локоть на ладонь, лежавшую на подлокотнике кресла. Руки ее отличались от таких знакомых мне маленьких, чувственных рук Наттаны. Я поспешил отвести глаза.

— Позвольте сделать вам упрек, — сказала Дорна, покачивая головой.

— Разумеется!

— Ах, Джон, позвольте мне сказать вам это, пожалуйста. Когда вы приехали прошлой весной, я была расстроена, совершенно подавлена. Я очень много думала о вас. Признаюсь: я ездила к Ронанам, чтобы не видеть вас, чтобы снова не проникнуться к вам привязанностью, которая могла бы смутить мой душевный покой… Ах, мой душевный покой! Моя безмятежность! Я просила вас беречь их, и вы исполнили просьбу, но я же почти открыто предлагала вам нарушить их! Вы томились по мне, но, поверьте, быстро надоедает, когда кто-то постоянно и страстно желает вас, даже если все это выглядит изысканно и красиво. Вы так заботились обо мне, были так нежны. Но ведь скучно, когда человек все время безупречно тактичен.

Помните тот вечер, когда вы отвозили меня к Ронанам? Я хотела уехать одна, но вы настояли и отправились меня провожать. Это взволновало меня. Я и хотела, и не хотела этого. Тогда, на ступенях, когда мы в темноте искали лодку, я, пользуясь вашим словом, — я почти «любила» вас. Я действительно любила вас! Это была наша ночь, наш час. Мы отплыли, и я сказала: «Бедные Ронаны!» Почему вы не увезли меня тогда куда-нибудь? Неужели вы не видели, что всякий раз, как вы проявляли решительность, я становилась кроткой и подчинялась вам? Помните, как я не хотела, чтобы вы сходили на берег? А ведь я боялась, что могу позволить себе какую-нибудь дикую выходку! И все же, когда вы сошли, я не противилась. И что же вы сказали?.. Что единственное, чего вы желаете мне, — это мирных радостей. Вы сами ничего не захотели! И если вы скажете, что это не так, я вам не поверю. Если мужчина желает женщину, он хочет, чтобы и она желала его, и ему безразлично ее спокойствие! Вы спросили, не помешал ли ваш приезд моей спокойной жизни. И про себя надеялись, что помешал. И скажи я «да», это тронуло, это взволновало бы вас! Да, да, Джонланг, и мне хотелось сказать «да». Конечно, я стремилась отдалить вас от себя, но это, увы, оказалось так несложно. Почему вы даже не постарались добиться меня? А ведь я давала вам такую возможность — дважды! Я дважды спрашивала, что вы хотите от меня услышать. Вы не настаивали, хотя я прекрасно понимала, чего вам хочется. А вы… вы были сама тактичность, сама нежность! Вы спросили, рада ли я видеть вас на Острове. Вдумайтесь хорошенько! Не завоевать меня, а лишь угодить мне — вот чего вы хотели. Полагаю, вы могли и не знать, чего вам действительно хочется, иначе бы не боялись причинить мне боль.

— Я хотел, чтобы вы стали моей женой! — воскликнул я. — Я думал сказать вам об этом, но мне не хотелось делать вам больно. Я знал, что вы мучитесь, и не хотел усугублять ваши страдания. Вы просили… предупреждали меня.

Она снова наклонилась вперед:

— Что вы имеете в виду, говоря, что хотели жениться на мне? Скажите, не бойтесь. Это не будет для меня ударом.

Я молчал.

— Вы хотели обладать мною?

— Да, Дорна.

— Чего вы хотели еще?

— Жить, никогда не разлучаясь с вами.

Она нервно сжала руки:

— И вы хотели, чтобы я стала матерью ваших детей?

— Да, Дорна, — ответил я не раздумывая.

— И тогда вы тоже думали об этом?

— Нет! — крикнул я. Вопрос Дорны рассердил меня. — Я любил вас. Я желал вас. Я полюбил бы и наших детей, но тогда мысль о них просто не пришла мне в голову, да и почему я должен был обязательно думать об этом? Все было так прекрасно, так ново, так полно жизни!.. Ваш вопрос напоминает что-то вроде экзамена, которому вы, островитяне, подвергаете друг друга. У нас любовь уже подразумевает радость отцовских или материнских чувств. Она вырастает с ходом времени, с ростом любви. Мы не думаем о детях заранее!

— Да, — сказала Дорна, — не думаете, а мы — думаем. Эта мысль всегда с нами, потому что нет ничего прекраснее, чем, глядя на человека, всем своим существом ощущать, что «именно этот человек, такой не похожий на меня, объединив свои усилия с моими, может дать начало новой жизни».