Читаем без скачивания Момент - Дуглас Кеннеди

Значит, это Йоханнес.

Он оторвался от книги, увидел, что я наблюдаю за ним, и сразу понял, кто я, поскольку смело кивнул мне. Я подошел и протянул ему руку. Он неохотно ответил самым слабым из рукопожатий и тут же отдернул руку.

— Я — Томас.

— Я знаю.

— Откуда?

— Я видел фотографию в ваших книгах.

— Ты читал мои книги?

— Не обольщайтесь.

— Я никогда не обольщался тем, что кто-то читает мои книги, поскольку они мало кому интересны. Могу я присесть?

Он кивнул, указывая на свободный стул напротив. Я заметил пустой стакан из-под пива, стоявший перед ним:

— Могу я купить тебе еще один?

Он пожал плечами, но все-таки согласился:

— Хорошо.

— Спасибо, что так быстро согласился встретиться со мной, — сказал я.

— Не могу сказать, что я в запарке.

— Ты студент?

— Вряд ли. Никогда не учился в университете.

— Это было твое собственное решение?

— В каком-то смысле, да. Если не учишься и плевать, как сдашь экзамены, обычно в университет ты не попадаешь. Но неужели вы проделали такой путь уж не знаю откуда, чтобы послушать о моих неудачах в учебе?

Он произнес все это ровно и монотонно. Я заметил и то, что он ни разу не посмотрел мне в глаза, его взгляд всегда был устремлен куда-то в сторону.

— Я хотел с тобой встретиться, — сказал я.

— Почему вдруг?

— Думаю, ты знаешь почему.

— Чувство вины?

И снова ни злости, ни надрыва в голосе.

— Да, это тоже отчасти объясняет, почему я здесь.

— Я читал дневники. Вы должны чувствовать свою вину.

— Я и чувствую.

— Если вам это интересно, она всегда говорила о вас.

— В самом деле?

— Вас это так удивляет?

— Да нет, просто… больше четверти века прошло…

— Это вы сдали ее ЦРУ?

Я замолчал, опустил глаза, а в голове стучало: я заслуживаю этого… и даже больше.

— Я не буду искать оправданий тому, что я сделал. Это была ошибка. И даже при том, что я не знал настоящую историю, пока не прочел дневники…

— Мама убила того парня. Я был впечатлен. Тем более что он был негодяем. Такой же болван из Штази, как тот тип, что пять лет держал меня под своей опекой.

— Ты пробыл с ним всего пять лет?

— Всего пять лет? Да для меня это была целая жизнь. Впрочем, вряд ли вам интересна эта история.

— Почему ты так думаешь?

— Лучше… про дневники. Они действительно тронули вас?

— Ты удивлен?

— Я вас совсем не знаю.

— Ну, кое-что уж точно знаешь.

— Я знаю то, что рассказывала про вас мама. Знаю, о чем она писала в дневниках. Я знаю, что вы сделали. Знаю, чего ей это стоило.

— И чего же?

— Это другая история.

— Как ей удалось вернуть тебя?

— Вы очень прямолинейный. Все американцы такие?

— Тот, что сидит перед тобой, — да. Так как же она тебя вернула?

Мне ужасно хотелось спросить: «Есть ли у тебя брат или сестра?» Но некоторая отстраненность и даже рассеянность Йоханнеса смущала меня. Тем более что на мой последний вопрос он ответил так:

— Вы разве не собирались заказать мне пива?

Я поднял руку. Подошла официантка. Йоханнес попросил «Хефевайцен». Я сказал, чтобы несли два. Когда официантка отошла от столика, он очень долго смотрел прямо перед собой, ни разу не взглянув на меня. Наконец он произнес:

— Яне хотел этого делать.

— Встречаться со мной?

— Посылать вам дневники. Но мама настояла. Это была ее последняя просьба. И она взяла с меня обещание, что я это сделаю.

— От чего она умерла?

— Рак.

— Долго болела?

Он покачал головой, потом добавил:

— Но она продолжала курить до самого конца, так что можно восхититься силой ее убеждений.

— Так это был рак легких, рак горла?

— Это был рак, вызванный радиацией, которую она получила в тюрьме. Или, по крайней мере, так думали врачи, поскольку около сотни других узников Хохеншонхаузена, находившихся там примерно в то же время, что и мама, умерли от разных видов рака крови. Мама говорила, что когда ее арестовали в первый раз, то фотографировали в специальной комнате, а после этого у нее остались красные ожоги. Радиация. Она незаметна. Эти негодяи думали, что пометят своих подопечных изотопами, а потом будут отслеживать их перемещения. Прямо как в плохом кино про сумасшедшего ученого. Все, кто получил дозу в Хохеншонхаузене, либо уже умерли, либо на подходе. Мама была одной из последних.

— Мне очень жаль.

— В самом деле?

— Ты даже не представляешь.

Молчание. Потом:

— Недавно я столкнулся на улице с моими другими «родителями». Им уже за шестьдесят. Все еще вместе. По-прежнему такие же сухари. Двадцать пять лет их не видел. С тех пор, как мама забрала меня. Они шли прямо мне навстречу. Я еле заметно улыбнулся им. Они прошли мимо, даже не узнали меня.

— Это тебя удивило?

— Это меня порадовало. Потому что когда я был с ними, то не знал, что моя настоящая мама заперта где-то…

— Твоя мама опять попала в тюрьму после того…

— После того, что вы сделали? Конечно. Сначала она была в тюрьме, потом ее отправили в Карл-Маркс-Штадт, в ссылку. Этот город — наша Сибирь. Но вы перебили меня. Пять лет с теми людьми, которые считались моими родителями. Они были очень строгими. Я должен был называть своего нового отца «сэр». Моя «мать» тоже была офицером Штази и нежностью не отличалась. Или, по крайней мере, насколько я помню из того времени. По правде говоря, я помню очень мало, разве только то, что мои «родители» всегда были холодны со мной, официальны. Но… с самого начала я думал, что они мои настоящие родители. И мне казалось, что так и должны вести себя родители. Однажды какие-то люди в штатском пришли к нам домой — мы жили неподалеку отсюда, во Фридрихсхайне. С ними были двое полицейских. Один из мужчин заговорил с моим «отцом». Потом со мной. Он сказал, что хочет отвезти меня куда-то, чтобы я встретился с одной женщиной, которая мечтает познакомиться со мной. Все это было как-то странно. Мои «родители» стояли рядом, ничего не говорили, и один из тех, что в штатском, шикнул на них, а другой вручил им пачку бумаг… На самом деле они говорили моим «родителям», что те получили меня незаконно. И еще им было известно, что в своей «профессиональной деятельности» они совершили множество преступлений против человечности.

Он сделал паузу, и на его губах вновь появилась эта полуулыбка.

— Я слишком много говорю? — спросил он.

— Вовсе нет.

— Обманываете. Я знаю, что много болтаю. Учителя всегда жаловались на меня. Мои друзья то же самое говорят, хотя друзей у меня немного. Дитрих тоже постоянно ворчит.

— Кто такой Дитрих? — спросил я.

— Мой босс.

— Где ты работаешь?

— В книжном магазине недалеко отсюда. Вот уже семь лет. Мы специализируемся на комиксах, графических романах. Особенно японских. Манга.

— Мы ушли от разговора о том, как тебя вернули матери.

— Вы действительно хотите это послушать?

— Хочу.

— Мои так называемые родители — когда до них дошло, о чем говорят эти люди в штатском, хотя сам я ничего не понимал, — так вот, моя «мать» заплакала. «Отец» — как его имя, неважно — слушал их молча. Тот человек, который заговорил со мной — он был очень добрым, — спросил:

«Ты хочешь увидеть свою настоящую маму, Йоханнес?»

«Но вот ведь моя мама», — сказал я, показывая на женщину, которая до сих пор играла эту роль. И тут она разрыдалась. Громко. Муж утешал ее. Просил взять себя в руки.

«Нет… Клаусы опекали тебя, пока твоей маме нездоровилось. Но сейчас ей намного лучше, и она хочет встретиться с тобой».

«Но… это мои родители».

Даже мой «отец» — позже я узнал, что он помогал разрабатывать новаторские методики психологических пыток против диссидентов, — не сдержал слез, когда услышал это.

«Вот что я тебе скажу, — продолжал тот человек. — Давай мы поедем и познакомимся с твоей настоящей мамой, а там посмотрим, как тебе понравится».

Они привезли меня в какой-то дом — он был похож на школу, — и там была большая игровая комната. Помню, я зашел туда вместе с этим человеком, и нас встретила женщина, очень добрая. Она угостила меня соком и спросила, во что я больше всего люблю играть. Я сказал, что мне нравится собирать пазлы. Она принесла коробку. Кажется, это был пазл с Бранденбургскими воротами — из крупных деталей, как раз для малышей. Я устроился в углу и долго собирал картинку. Когда я поднял голову, то увидел, что женщина наблюдает за мной. У нее были короткие волосы. Кажется, она уже тогда была очень худой. Но я посмотрел на нее, и она мне улыбнулась. Я улыбнулся в ответ. Я не очень хорошо помню, что было дальше… но когда мама умирала несколько недель назад, я спросил у нее, что было в тот день, когда она впервые увидела меня после пяти лет разлуки, и она сказала, что изо всех сил старалась не расплакаться. Она очень боялась испугать меня. Но она справилась и даже помогла мне собрать пазл. А потом она рассказывала мне, как я родился, как мой папа писал рассказы, а она пела мне песни на ночь и… Я не помню ничего этого. Но мама пересказывала все так подробно, будто это было вчера. Она сказала, что, чем больше мы говорили в тот первый день, тем больше я проникался к ней доверием. В какой-то момент я устал и положил ей голову на плечо. Она сказала, что даже те мужчины в штатском — а все они были из БНД — не могли сдержать слез. Они оставили нас в этом доме на несколько дней, чтобы я мог привыкнуть к ней. Но я сразу поверил, что это моя настоящая мама, — может, потому, что она была такой доброй и нежной со мной. Потом, примерно черев неделю, они разрешили маме привезти меня домой.