Читаем без скачивания Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Эрмин уехала, Ханс. Жозеф Маруа грозил, что на правах опекуна не позволит ей выйти замуж за Тошана Дельбо. Я помогла ей бежать. Или, сказать точнее, помогла им.

— Господи, какая странная ситуация! Но куда они уехали?

— Они далеко отсюда и, надеюсь, в полной безопасности. Я очень расстроена, мой дорогой Ханс, этим новым ударом судьбы. Вы так радовались этой помолвке! Никто не мог предвидеть, что Тошан вернется. Простите меня за то, что я встала на сторону Эрмин. Как я могла помешать ей любить этого юношу? Запретить уехать с ним? Поверьте, она очень сожалела о том, что обидела вас, разбила вам сердце.

Пианист опустился в кресло, стоявшее перед креслом-качалкой. Он выглядел подавленным.

— В таком случае Эрмин подвергает себя опасности, живя во грехе, — тихо сказал он.

— Нет, что вы! Они поженились в часовне пустыни Святого Антония, у озера Лак-Бушетт.

Это известие уязвило Ханса.

— Что ж, если так, все кончилось хорошо. Но обо мне она совсем не думала!

— Простите меня, я сообщаю вам эти новости, зная, что они могут вас огорчить. Но я сама узнала об этом только сегодня утром. Дочь написала мне письмо. Ханс, нам нужно быть сильными. Признаюсь вам, я чувствую себя ужасно одинокой и каждую минуту опасаюсь визита Жозефа Маруа, который продолжает сердиться. Элизабет удалось его успокоить, иначе он мог бы причинить мне большие неприятности.

— Я думал, что увижу Эрмин, поговорю с ней! — отозвался Ханс. — Дорогая Лора, для меня это ужасный удар. Моя жизнь изменилась благодаря вам и вашей дочери. Каждый раз, приезжая в Валь-Жальбер, я попадал в мир нежности, красоты, музыки… Часы, которые я провел здесь, с вами и Эрмин, останутся самыми прекрасными в моей одинокой жизни!

— Но ведь я не запрещаю вам навещать меня! — удивленно сказала Лора. — Зима без Эрмин покажется мне бесконечной. Приезжайте так часто, как вам захочется, Ханс. Мы будем слушать ваши пластинки с оперными ариями.

— Которые вы любезно преподнесли мне в один прекрасный рождественский вечер, — уточнил он.

— Мирей с радостью испечет нам что-нибудь вкусное, приготовит десерт, — сказала Лора. — Мне тоже очень приятно общение с вами.

Она хотела добавить «я по вас скучала», но вовремя одумалась. Сначала эта мысль удивила ее саму, но Лора тут же поняла, что это был крик ее души.

Ханс достал из футляра безукоризненно чистый носовой платок, снял очки и тщательно протер их. В его блекло-голубых глазах стояли слезы.

— Я никогда не был гордецом, Лора. Признаюсь, я только что снова пролил слезы о своей потерянной любви, но думаю, в последний раз. Наш милый соловей обладает даром петь и очаровывать души. Я представил себя рыцарем, который будет защищать ее, решил всюду сопровождать и радоваться ее успехам, оставаясь в тени. Но ведь она так молода в сравнении со мной, тридцатишестилетним стариком! Я скоро приду в себя и вернусь к реальности. Так просыпаются после слишком прекрасного сна…

Ханс откашлялся, надел очки и посмотрел на нее с грустной улыбкой. Внезапно он осознал, что в мечтах о будущем, о которых он только что упомянул, присутствовала и Лора: на корабле, плывущем по озеру Сен-Жан, в поезде, несущемся по равнинам Франции и Италии, и даже в ложе Опера Гарнье в Париже.

— Мой бедный друг, — вздохнул он. — Как вы любезны и предупредительны! Я буду привозить вам книги, играть для вас на фортепиано. Что, если я приеду в четверг?

— В четверг? Прекрасно! — откликнулась Лора, обрадованная, что скоро они снова увидятся.

Мирей, принесшая поднос с чайным прибором, бесшумно вышла и вернулась в кухню. Она не хотела беспокоить Ханса и Лору.

За долгую зиму это вошло у нее в привычку.

Берег реки Перибонки, 12 января 1932 года

Мягкие хлопья снега, густо сыпавшиеся с неба, ослепляли Эрмин. Сжавшаяся в комок на санях, закутанная в одеяла, она едва различала присыпанных снегом собак, которые устало брели вперед, понурив головы. С утра они проделали большой переход.

— Тошан, — позвала она, — ты, наверное, заблудился. Скоро стемнеет. Вокруг ничего не видно. Как ты найдешь дорогу к хижине матери?

— Не бойся! — крикнул он сквозь завывания ветра. — И постарайся не замерзнуть!

Но у Эрмин сдали нервы, и она расплакалась. Одежда на ней промокла и промерзла. Без конца шел снег, и это казалось ей невыносимым. Она говорила себе, что просто невозможно найти дорогу в этой непроницаемой для взора белой дымке, поглотившей мельчайшие детали пейзажа. От продолжавшейся два дня метели они укрылись в крошечной полуразрушенной хижине лесорубов. Костер дымил, не давая тепла, в проржавевшем бидоне, приспособленном под очаг. Устроившись под полуобвалившейся крышей, молодожены довольствовались раскрошившимся печеньем и теплым кофе. У Эрмин об этих днях остались ужасные воспоминания. Большую часть времени они с Тошаном спали, убаюканные завываниями метели, не занимались любовью и даже не разговаривали.

— До дома осталось немного, — сказал Тошан утром третьего дня. — Метель уходит.

И они отправились дальше, несмотря на сильный снегопад. Девушка не могла отделаться от мысли, что ее супруг едет наугад, без каких-либо ориентиров.

«Он боится сказать, что заблудился, — думала она, покусывая воротник куртки, чтобы сдержать рыдания. — Этой ночью нам придется спать под брезентовым навесом, а завтра все начнется заново. Мы никогда не приедем!»

Она сжала кулачки, отчего на лице появилась гримаса боли. Пальцы замерзли и почти не слушались. Медовый месяц превращался в кошмар.

— Мин! — позвал Тошан. — Собаки устали. Вылезай из саней, будет лучше, если ты немного пройдешься пешком.

«Это предел всему! — сказала она себе. — В сравнении с вещами, которые он погрузил, я почти ничего не вешу!»

Гнев вывел ее из состояния заторможенности. Она отбросила одеяла и медвежью шкуру. Однако, когда она попыталась встать, одеревеневшие ноги не послушались, и она упала набок. Влажный снег тут же окутал ее, обжигая лицо.

Эрмин с трудом встала. Тошан приказал собакам остановиться и подбежал к ней. Она оттолкнула его.

— Это из-за тебя! — пробормотала девушка.

— Нет, ты сама виновата! Ты не стала ждать, пока сани остановятся! — ответил он. — Мин, потерпи еще немного! Обещаю, что вечером мы отдохнем в тепле.

— Я тебе не верю. С меня хватит, — всхлипнула она.

— И это после малюсенькой метели и жалкого снегопада? — нежно сказал он, обнимая ее. — Все хорошо, потерпи! Я давно иду за санями, чтобы собакам было легче.

— Правда? — удивилась она.

— Ты займешь мое место, — вдруг сказал Тошан.

Он показал, как следует стоять на полозьях, держась за поручни. Эрмин почти утешилась, ведь она сразу же вспомнила об отце, Жослине Шардене, чьи руки когда-то касались этих поручней. Эта мысль ее успокоила.

— Вперед, Дюк! — крикнул Тошан.

Сани тронулись с легким толчком, и девушка еле удержалась на полозьях. Но она тут же выпрямилась, гордая, что правит упряжкой, как и ее отец когда-то.

— Вперед, Дюк, вперед! — звонко крикнул Тошан.

Плотная завеса снега и ветер больше не казались ей такими ужасными. Она смеялась, а муж потихоньку бежал рядом с санями.

— Мин! — позвал он, встряхивая своими длинными черными волосами.

— Что?

— Я не сбился с пути. Тем более что собаки знают дорогу к дому. Смотри!

Сквозь снегопад и сгущавшиеся сумерки блеснул желтый квадратик света. Девушка закричала от радости и облегчения. Через несколько минут они остановились перед заснеженной, довольно большой хижиной. Дверь тут же отворилась, и на пороге появилась женщина среднего роста, худая и с прямой спиной. Безмятежное лицо цвета хлебной корочки обрамляли две толстые черные косы. Она улыбалась, глядя на молодых людей ясными черными глазами.

— Мама, познакомься с моей женой, — сказал ей Тошан.

— Добро пожаловать, дочка, — напевным голосом сказала индианка.

— Добрый вечер, мадам, — прошептала оробевшая Эрмин, — очень рада с вами познакомиться.

— Зови меня Тала. На языке моего народа это означает «волчица». Муж называл меня Роланд. Это имя мне дал священник при крещении. Но муж мой умер, и я больше не хожу молиться в церковь. Входи, дочь моя. У тебя глаза еще более голубые, чем летнее небо.

Тошан увел упряжку в сарай, где обычно размещались сани. Даже не поцеловав мать, он стал выкладывать покупки и рыться в сумках.

— Входи и погрейся, — позвала Эрмин Тала. — Сын придет, когда управится. Я очень рада, что ты приехала.

Эрмин прошла вслед за ней в дом, показавшийся ей гаванью света и тепла. В обложенном галькой очаге танцевал, потрескивая, огонь. На полу вместо ковра были расстелены звериные шкуры. На крючках висели две керосиновые лампы, освещая комнату, в которой царили чистота и порядок. Убранство комнаты казалось непривычным, но при этом необыкновенно гармоничным. Предметов мебели, сработанных из светлой древесины, было немного. Стены были увешаны разноцветными тканями с загадочной символикой. На горячих углях стояла кастрюля, в которой булькало кушанье, приятно пахнущее мясом и овощами.