Читаем без скачивания Остановка. Неслучившиеся истории - Роман Валерьевич Сенчин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть не хотелось. Надел треники, вышел во двор. Запрыгал на задних лапах, радуясь, Пират. Его лет пять назад завели вместо умершего Трезора. А до этого был Буран. До Бурана, кажется, Топаз…
Прошел мимо. Пират опустился на все четыре лапы. Наверно, обиделся… Через хоздвор – на огород. Да, сестра там. Конечно, полет грядки. Летом, каждое лето, это главное занятие – полоть. Рвать, рвать, рвать траву…
– Насть, ты собаку кормила? – крикнул, чтоб показать, что проснулся, включился в хозяйственные заботы.
Сестра поднялась с корточек – полола, слава богу, не как большинство, кверху задом, а присев, – кивнула:
– Да… Доброе утро!
– Доброе… А куриц?
– И куриц. Иди сам поешь. Там оладьи на столе, варенье. Молоко в холодильнике.
– Спасибо.
Медленно, натужно втягивался в ту жизнь, что была когда-то привычной, естественной. Никакой другой он и не знал. Но теперь за четыре с лишним месяца отвыкал, и она казалась не то чтобы тяжелой, а неправильной, что ли, устаревшей. Цивилизация давно ушла вперед, а такие вот островки остались.
Нет, не так. Совсем не так. Их поселок был новой цивилизацией – коттеджи и многоэтажки, центральное отопление. Участки земли воспринимались не как источник пропитания, а… Как там англичане, американцы называют? – газоны, лужайки. Вот именно. Земля под мягкую красивую травку, а не под картошку. Но жизнь повернула так, что эти сотки – гарантия не умереть с голоду. Редиска, огурцы, морковка. Помидоры и перцы в тепличках. И картошка, картошка. Вареная картошка с молоком, с редиской и редькой в сметане, жареная, печеная, тушеная, пюре…
Илья застал время, когда родители держали свиней, кроликов, но потом с кормами стало туго – местная ферма закрылась, покупать комбикорм, зерно стало негде. Нет, его продают на окраине города, но по таким ценам, что кормить ими скотину – в убыток. А на траве и морковке даже кролики не протянут… Есть у них теперь десяток кур, и те вечно полуголодные – овес или пшеничные отруби сыплют им буквально по две-три горсти утром и вечером, остальное – трава, иногда недоеденное собакой, муравьиные яйца из обнаруженных на огороде муравейников…
Илья жевал оладьи, запивал голубоватым, со снятыми сливками, молоком, вспоминал, готовился к двум месяцам полузабытой и на самом-то деле чуждой ему теперь жизни. Боялся, что не выдержит и скажет: «Не могу. Всё». И этим убьет последние силы родителей.
Но пошли дни, и мышцы постепенно привыкали к физическому труду, кожа – к укусам, руки – к крапиве и иглам осота, мозг – к однообразной работе. Да и удачи родителей на рынке помогали. В первую поездку заработали пусть не шесть тысяч, как планировал папа, но почти четыре, во вторую – снова повезли в основном землянику – три семьсот. Пошла жимолость, потом черника, «виктория» на огороде. Постепенно созревала клубника на увалах.
– Ничего, соберем, – бодрился отец, глядя, как мама кладет в конверт очередные тысячные бумажки. – Там брусника будет, грибы, ковыль… – Смотрел на Илью просящим поддержки взглядом, и Илья кивал, тоже бодро отзывался:
– Да, получится.
Уверенности, что всё у них тут прочно и надежно, добавляли известия из большого мира: в Иркутской области наводнения, есть погибшие, сотни домов разрушены, в Баренцевом море сгорела подводная лодка, в Киеве обстреляли здание телеканала, в Швеции упал самолет, в Африке вспышка вируса Эбола, много умерших… Погудины ужинали под программу «Время» и сочувствовали…
С Валей Илья встречался редко. У нее тоже хватало дел, да и не рвался он встречаться – не знал, как перешагнуть ту грань, что отделяет до сих пор полудетскую их дружбу от взрослых отношений. Понимал, пора перешагнуть, и не мог. А может, и не хотел. Не признавался в этом себе, даже мысли не допускал, что не хочет, но где-то там, в самой глубине того, что называют душой, тлело: «Не надо, ведь тогда придется навсегда с ней, а иначе станешь предателем».
Злился на себя, гасил это тление: «Валя – моя, и мы с ней навсегда вместе. Мы с ней – вместе. – Но тут же добавлял: – Просто сейчас не время. Доучусь, получу диплом, устроюсь работать. Тогда». Да, вот тогда и можно начинать взрослые отношения.
И в то же время очень хотелось Валю. Или вообще девушку, женщину. В двадцать лет оставаться девственником, тихим инцелом было – кроме всего прочего – стыдно. Тем более ему казалось, что все это видят. И он несколько раз объявлял в компаниях, что на родине у него невеста… Но невеста ли?
В прошлый приезд был уверен – да. Когда ехал сюда, тоже. А теперь… Теперь сомневался. Не хотел, запрещал себе, но – сомневался.
Оставшиеся в Кобальтогорске одноклассники, приятели не заходили. Не звали посидеть в единственной кафешке или просто на природе. Колька тоже не показывался. И Илья никуда не ходил. Лишь с Валей гулял, да и то раз-два в неделю. Заставлял себя. И во время прогулок тяготился ее молчанием, не знал, что сказать. Когда обнимал и целовал, она не сопротивлялась, но почти не отвечала губами, руками. И желание пропадало…
Как-то в свободный вечер решил перебрать скопившиеся еще со школы бумаги в ящиках письменного стола.
Стол был большой, основательный. Когда-то стоял в управлении комбината, но во время разорения дед, с разрешения уходящего начальства, его забрал. Сначала сам за ним сидел, а потом передал ему, Илье. Своего рода подарок на начало школьной жизни. И уроки за этим столом хорошо делались.
В ящиках было много всего. Школьные дневники с оценками, редкими замечаниями учителей, тетради, отдельные листочки с контрольными и диктантами, рисунки, журналы про историю и географию… А вот несколько соединенных веревочкой ватманов – доклад семиклассника Ильи Погудина «Мой родной Кобальтогорск». Имя и фамилия написаны синим фломастером, название – красным. Под названием распечатанная на цветном принтере фотография – панорама их поселка.
Илья перевернул лист и стал читать, иногда буксуя на самому себе непонятных и неясным почерком написанных словах, – учительница географии всегда требовала, чтобы доклады были от руки, а не набранные на компьютере:
«Кобальтогорск – поселок металлургов и горняков. Основан в 1953 г., чуть севернее реки Огнёвки, в красивом месте у подножья гор. Местный металлургический комбинат в советское время был главной достопримечательностью и гордостью области. В этом образцовом социалистическом поселке имелись больница на 125 коек, профилакторий, трехэтажная школа, Дворец культуры металлургов, Дом быта, современный по тому времени универсам, спортивная и музыкальная школы.
История основания Кобальтогорска очень
