Читаем без скачивания Инчик-Сахалинчик - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– На меня ругалась мамка или на них? На меня или на них? На меня или… На них! – радостно решила я и побежала в магазин, разглядывать болотные сапожищи.
– Мала ты ещё для них! – фыркнула продавщица.
– Скоро вырасту! – выдохнула я.
Переученная левша
Пошла, значит, наша детонька в школу. Тырк-пырк, оказалось, что она левша. Папка рад:
– Моя дочка! Я ведь тоже левак!
Мать подозрительно покосилась на мужа, вспомнила не только Ванькину леворукость, но и его стремительно портящиеся отношения с левыми, то есть с коммунистами. А ещё перед её глазами зачем-то проплыл и лешак. Валентина тряхнула головой и строго сказала:
– Знаю, знаю я, как ты мне левой рукой письма писал из хаты в летнюю кухню: весь скрючишься, скукожишься. Окривел вона как! Не позволю ребёнка поганить. Бери, Инночка, ручечку в правую руку и начинай писать.
Дочечка не думая ни секунды взяла ручку в правую руку и… Нет, не написала свою первую виршу, а целый месяц училась карябать букву <А>.
Ведь школы тогда такие были, правильные были школы: не заставляли родителей учить пяти-шестилетних выкормышей читать и писать. А сами школы, вернее школьные стены бубнили и бубнили первоклашкам:
– Это, дети, буква «Бе», бе-бе-бе-бе-бе-бе! Это, дети, буква «Зю», зю-зю-зю-зю-зю-зю!
Вот так ваша Инна и стала правшой. Поглядите, как она старательно выводит каракули в тетрадках и мурлычет только ей знакомую песенку:
– Набиралась я ума, я читала где нельзя и где можно!
– Донь, покажи буковку <А>!
– Ой, мамуль, как сложно!
Кусочек сердца
Первая моя учительница Антонина Марковна Шарапова грозно встала у доски и сказала:
– Теперь я ваша вторая мама, любить и наказывать буду также, как и ваши родители!
Меня очень пробирали её слова и настраивали на философский лад. Я долго думала, сопоставляла и наконец пришла к выводу, что моя мама – Валя, а Антонина Марковна – просто строгая тётя и учительница. Потому что моя мама добрее, и у неё нет столько пасынков, для которых приходится резать своё сердце на тридцать три кусочка.
«Если моё место в тридцать третьей части ее сердца, – рассуждала я. – То какая я там? Небось, стою в углу – в том самом красном уголочке, как ненужный гвоздик, мешающий ему биться, да еще сверблю своими ненужными вопросами! Корябаю, а может быть даже и раню.»
Мои вопросы и правда не нравились учительнице. Она пыталась спорить с ершистой ученицей, нервничала, раздражалась. Я держала контр оборону и замечала все недостатки школьной системы, посёлка Мгачи и всей планеты в целом.
Но благодаря усилиям всех учителей начальной школы, я научилась держать язык за зубами, и теперь, будучи уже взрослой женщиной, очень благодарна им за это. Но с той поры что-то обломилось внутри, я стала равнодушно смотреть на всю планету в целом и ждать смерти.
– Мама, когда я умру, то улечу отсюда навсегда-навсегда, туда где кипит самая что ни на есть настоящая жизнь и где не надо притворяться убогой.
Мама Валя обнимала меня и говорила:
– Ну доня, ты же Пуп земли, забыла? Ты и убогая – знаешь какая!
– Какая? – спрашивала я.
– Ты моя умочка! А давай поменяемся, ты будешь моей мамой, а я твоей дочкой.
– Нет, – говорила я. – Там, в другом мире моя душа и так наверняка старая-престарая. Дай хоть тут немножко побыть дочкой. Ладно?
– Ладно, – тихо соглашалась Валентина Николаевна. – А я не верю ни в какие души, я же практически коммунистка, сама ведь знаешь…
– Знаю. Не верить проще.
– Угу.
Дави по капельке раба
Антонина Марковна тяжёлой грудью нависла над первоклашками и с загадочным выражением лица, изрекла:
– Антон Павлович Чехов сказал: «Надо каждый день, изо дня в день по капле выдавливать из себя раба.» А что это значит, ребята? Это значит, что вы должны каждый день заставлять себя работать. Только рабский труд сделает вас людьми. А что в вашем случае труд? Учёба! Так вот, по капельке, по капельке и зубрите. Урок окончен. Завтра проверю ваш рабский труд, то есть домашнее задание. До встречи.
Я усталая приползает домой:
– Мам, а я тоже должна трудиться, как раб? Иначе не стану человеком. Так сказал Антон Павлович Чехов.
– А как же доча! Вон, мы с твоим отцом после работы бегом на грядки и пашем, пашем до ночи!
Я подозрительно покосилась на папку с лопатой, на мамку с ведрами картошки в руках и тихо спросила:
– А ты точно уверена, что вы оба стали людьми?
Валентина внимательно оглядела мужа, перевела взгляд на тяжёлые вёдра, вздохнула и сказала:
– Иди, Инна, учи уроки. Не надо тебе на нас смотреть.
Как я в октябрятах ходила
Вся школа парадно выстроилась, первоклашек принимают в октябрята, а я воплю громче всех:
– Мы, вступая в ряды октябрят, торжественно обещаем учиться прилежно, не оставлять в беде товарища, быть чуткими и отзывчивыми, стараться приносить пользу своей семье, школе, городу и Родине. Обещаем! Обещаем! Обещаем!
На наши груди прикрепляют огромные звёздочки с лицом задорного мальчика Владимира Ильича Ульянова (Ленина), но мой завистливый взгляд косится на стройные ряды пионеров, у которых пусть и маленькие значки на груди, но с такие модные, яркие, красные галстуки на шеях.
«Скорей бы вырасти!» – думаю я.
А когда я действительно выросла, то не смогла даже и вспомнить наши октябрятские дела, но они точно были. Наверное. Не уверена. Школу озеленяли? Так все классы её озеленяли. Ветеранов слушали? Так вся школа их слушала.
«Нет, октябрята – это полнейший бред! – рассуждала я маленькая. – Вот пионеры… Пионер – всем ребятам пример, а октябрята… Октябрята – поросята! Вон чего творят: все парты шариковыми ручками исписали! Нас же самих их раз в месяц отмывать и заставляют. Нет, мои морские свинки – это свиньи! А октябрята точно-преточно поросята. Ну скорей бы подрасти!»
Но зря я об этом мечтала. Ходил бы и ходил себе маленький человечек по планете горя не зная, бед не ведая. А?
Как Инна баянному делу училась
Я росла девушкой деятельной, за все дела сразу хваталась, во всех кружках, секциях перебывала
