Читаем без скачивания Моё настоящее имя. Истории с биографией - Людмила Евгеньевна Улицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, я стала быстрее уставать и ослабела память.
Но память никогда не была особо цепкой – не хотела учить иностранные языки, зато замечательно сберегала мелкие детали и подробности, которые прекрасно теряются. И хотя более всего у меня претензий именно к моей дырявой памяти, но я благодарна тем не менее и ей, бедняге, потому что отдельные картинки, иногда невероятно ранние, она сохранила. Так что спасибо ей, моей памяти.
На самом деле память – это самое таинственное в нас, довольно хорошо известно теперь, как работает сердечная мышца, каким хитрым образом накопленный зеленым миром хлорофилл открыл дорогу к существованию животной жизни и как работает, скажем, наше пищеварение и выделительная система. Никто не знает, как происходит эта грандиозная перезапись слуховых и зрительных картинок в те воспоминания, которые мы храним пожизненно.
Про это мне рассказывает мой друг Никита Шкловский, но я не все понимаю из его возвышенной и восторженной речи.
Боюсь уходить в эту область, потому что она расплывается и уже не вполне понятно, о чем идет речь – о теле или о душе…
Подозреваю, что душа несет на себе отпечаток тела, а тело, особенно лицо, мимика, жесты, отражает особенности души.
В сторону любви…
Приехали русско-итальянские друзья, привезли в гости на несколько дней к моему четырнадцатилетнему внуку Лукасу свою тринадцатилетнюю дочку. У них взаимная симпатия. Общаются современным образом – спят в одной комнате в разных углах и переговариваются по планшету и по телефону – прикосновений не заметно. Зато друг друга фотографируют. Голос пола меняет регистр?
А про любовь-то, про любовь… Первый раз отчетливо мне понравился мальчик в пятом классе, когда женскую школу слили с мужской. Старостин Витя. Не могу сказать, что я страстно в него влюбилась, но глядела в его сторону непрестанно: глазки голубые, ресницы девичьи, миловидность девчачья… Ничего не было в нем мужского, этого Витю я еле-еле из памяти вытащила, забылась эта любовь. Страдал ли он, бедняга, от моих пылких взглядов или не замечал их, не знаю. Я-то к тому времени была опытная относительно взглядов – несколько мальчиков уже прицеливались глазами в меня, но без всякой взаимности.
А позже возникло соображение об античном юноше, столь притягательном для матерых мужиков афинской школы: в юношах есть некий период половой неопределенности. Я прежде считала, что осознание себя женщиной или мужчиной происходит лет в пять-семь, но, возможно, гораздо позже. Миловидность бесполая.
Первым прицелился Володя Быковский.
Все знакомые мальчики до пятого класса, когда произошло слияние мужских и женских школ, брались на днях рождения Саши Хелемского. Его одноклассник Володя был генеральский сын, но генерал умер к тому времени, только генеральская квартира на Тверской осталась да мама, бывшая генеральша, очень растерянная от неожиданности вдовства.
Володя был белесый, с обещанием лысины уже в детстве, и худенький, а я упитанная, черненькая и умеренно кудрявая. Володя умер очень рано, едва закончив институт восточных языков. Бедная генеральша! Всех потеряла – и мужа, и сына. Аминь.
Был еще Витька Бобров во дворе, дворничихи Насти сын. Отец у него был, но почти всегда сидел, только один раз я его видела в перерыве между посадками. С Витькой мы всегда дрались, он ко мне постоянно приставал, однажды подстерег меня в парадном и полез, может, и не драться, а так, побаловаться. Но я его схватила за плечи и трахнула башкой об стенку. Он лицо мне несколько поцарапал.
Мама моя, увидев мою расцарапанную морду, решила пресечь Витькино хулиганство и торжественно повела меня в хибарку с земляным полом, в которой жила дворничиха Настя со своими тремя детьми. Мамочка моя Насте указывает на мою расцарапанную щеку и предъявляет претензии, а Витька лежит на койке и блюет от сотрясения мозга, которое я ему устроила.
Но поняла я это через много лет.
Спустя лет десять-пятнадцать иду я по Каляевской улице мимо своего бывшего дома, а навстречу Витька Бобров, со стальными зубами и лысый, уже после первой ходки, очень обрадовался мне, руки расставил с намерением обняться и говорит:
– Как же я в тебя влюблен был в детстве. А мамку мою трамвай зарезал…
Обнялись. Больше я его никогда не видела.
Аминь.
В русском языке нет нейтрального слова, обозначающего половые органы, только матерные страшные, запретные, заборные “хуй” и “пизда”, а все остальное либо латынь, либо стыдливо-ханжеская попытка дать обозначение, прозвище, намек, тень слова вроде “пиписька”… интересно, а что в других языках? В детстве эти страшные слова отбрасывали ужасную тень на всяческую любовь. Такая у нас была культура-антикультура… И что по этому поводу думают дали и зализняки?
Вспомнила первое свидание в пионерском лагере. Я нравилась гармонисту Васе, он был цыганистого вида с сильными кудрями и бровями, может, и в самом деле цыган, – он назначил мне свидание после отбоя. Вася мне совершенно не нравился, но как было не пойти? Ведь первое свидание! Я ночью вылезла из окна и проскользнула к оврагу, который и был границей лагерной территории. На дне оврага тек ручей, но к середине лета он уже высох.
Там мы и встретились – темной ночью он предложил мне дружить, и это было уже второе предложение за ту лагерную смену. Первое я уже отвергла без свидания, теперь отвергла и это, сказавши, что у нас слишком большая разница лет – ему четырнадцать, а мне двенадцать.
Это было лукавство – на самом деле замечательно, когда дружишь с таким взрослым мальчиком. Но я отказала, потому что тот, который мне нравился, мне дружить не предлагал. Тот был почти ровесник, может, на год старше, светлый, славянский, с тонким дерзким лицом. Наверное, мой муж Андрей в двенадцать лет был на него похож…
Самое забавное забыла, только сейчас вспомнила: когда нас вывозили в конце смены в город, вместо двух автобусов пришел один, и набилось очень много ребят, и я сидела у этого мальчика на коленях. Он ерзал все дорогу, а я слегка удивлялась: зачем он положил в карман огурец?
Вспоминаю себя – самое начало жизни в женском теле, в женском поле. Совсем маленькая – меня уложили спать в разгороженной надвое комнате тети Сони – я в большой кровати красного дерева, напротив меня зеркальный шкаф. Трехстворчатый. На двух крайних створках маркетрические ромбы, в середине большое зеркало.
