Читаем без скачивания Еврейские хроники XVII столетия. Эпоха «хмельничины» - Саул Боровой

Шляхетство Польши не очень спешило на помощь украинским магнатам. Большинство правящего панства долго недооценивало опасность, угрожавшую со стороны восстания всему феодально-крепостническому строю. Оно рассчитывало на сговор с казацкой старшиной, не понимая, что временами последняя сама была уже не в состоянии противостоять все более грозно вздымающейся волне крестьянской войны. Только следовавшие одно за другим поражения польских войск в войне с Хмельницким, превратившие этот очередной бунт на «крессах» в подлинную войну, непосредственно угрожавшую самому существованию польской государственности, только вырисовывающаяся реальная опасность, что крестьянская война на Украине, распространившаяся уже и на Белоруссию, поднимет против феодалов крестьянские массы «коренной» Польши, заставили позже правящие слои Польши перейти к более энергичным методам борьбы против восставших. Но и тогда еще не прекращаются трения в правящем лагере. Магнаты Украины борются за влияние на руководство военными операциями. Они с горечью отмечают неумение правительства мобилизовать на борьбу все «живые силы» феодально-крепостнической Польши. Они не одобряют стратегических планов командования, осуждают его недостаточную активность, ставя ему в вину военные ошибки и поражения. Магнатство ясно ощущало, что причина поражений польских армий лежала не столько, в бездарности ее командования — эта бездарность была неоспорима, — сколько в том, что многие наиболее влиятельные польские военачальники первого этапа войны принадлежали к той группировке, которая считала возможным и желательным достижение соглашения с Хмельницким. Магнатство в этом видело причину нерешительного характера военных операций и их полной неудачи.

Если к этому добавить происки и интриги всевозможных панских клик, борьбу магнатского честолюбия и претензий, если вспомнить все эти обычные для Речи Посполитой атрибуты политической борьбы, сейчас выступившие в особо подчеркнутом виде, нам станет ясным, почему под пером хрониста-современника, находящегося в контакте с политической жизнью командующих классов Польши, повествование о событиях крестьянской войны не могло не приобрести характера острого политического памфлета.

И с этой точки зрения хроника Ганновера представляет значительный интерес. Она откровенно пристрастна. Излагая военную историю «хмельничины», еврей-хронист не скрывает своих симпатий и антипатий к военным руководителям польской армии, критически оценивает их стратегические планы и дает в результате насквозь тенденциозное освещение событий.

Деятельность главнокомандующего князя Доминика, выдвинутого на этот пост кругами, ориентировавшимися на сговор с верхушкой казачества, получает у хрониста предельно отрицательную оценку. Ганновер считает Доминика прямо-таки злым гением Польши. «Этот князь[70] еще больше увеличил злосчастие евреев и всего королевства польского: он был знаменит своим богатством, и никогда в жизни не участвовал в войнах: он был труслив и мягкосердечен». И дальше по этому поводу Ганновер вспоминает талмудическую поговорку: «Когда пастух сердится на своих овец, то назначает их вожаком слепую овцу». И прибавляет: «И так за прегрешения наши великие случилось и в Польше»[71]. Что казацкая старшина склонна была действительно договориться с панством и что таким образом тактика Доминика не объяснялась только его личной трусостью и не была «бессмысленной», этого Ганновер не понимал. Маневры Хмельницкого, направленные на достижение сговора с панством, изображаются им только как военная хитрость, имеющая шансы увенчаться успехом из-за глупости и трусости польского главнокомандующего.

Но Ганновер был не только очень низкого мнения о военной доблести и политической мудрости Доминика[72].

Ганноверу ясно даже, что несчастный исход военных операций Доминика был обусловлен в значительной степени его примиренческой позицией по отношению к Хмельницкому. Очень показателен в этом смысле рассказ нашего хрониста о битве под Пилявцами. Так же как другой современник-летописец и панегирист князя Вишневецкого поляк Твардовский — Ганновер считает, что единственным виновником поражения был Доминик, заключивший, несмотря на решительные возражения Вишневецкого, перемирие с Хмельницким. Это, убеждает Ганновер, вырвало из рук Вишневецкого неминуемую славную победу. Желая еще нагляднее подчеркнуть тяжесть вины Доминика, Ганновер цитирует фантастическое благодарственное письмо Хмельницкого к Доминику: «Мир тебе, господин наш, великий князь Владислав Доминик, военачальник польского народа. Я и мой народ очень признательны тебе за милость, которую ты нам оказал, милосердно согласившись устроить во вторник перемирие» и т. д. И уже прямым обвинением в сговоре с неприятелем звучала последняя фраза этого вымышленного адресованного Доминику письма. «В благодарность за милосердие, нам тобою оказанное, — писал якобы Хмельницкий, — мы отплатим тебе добром и не разорим подвластные тебе местности, подобно владениям других польских панов»[73].

Но Ганновер идет еще дальше. Он не останавливается и перед прямым обвинением Доминика в предательстве: «Питая вражду к князю Вишневецкому по причине того, что все были очень расположены к князю и имя его было очень прославлено по всей стране, и народ считал, что по своей храбрости и воинскому искусству князь должен был быть гетманом, князь Доминик умышленно задерживал посылку войск на выручку Вишневецкого. Гетман Доминик надеялся, что князь Вишневецкий попадется в руки врагов»[74]. Военные неудачи, которые терпела ка полях Украины руководимая Домиником польская армия, обрекали на разгром и гибель все новые и новые еврейские общины, а всякая попытка сговора с казацкой старшиной могла пойти в первую очередь и главным образом за счет социальной верхушки еврейского населения Украины. Все это достаточно ясно объясняет, почему Ганновер занял такую ярко враждебную позицию по отношению к Доминику и в то же время предопределяет отношение нашего хрониста к другому крупному польскому военному деятелю той поры — к князю Вишневецкому.

Если у Ганновера не оказывается для Доминика ни одного светлого штриха, ни одного оправдывающего слова, то это вызывается стремлением еще рельефнее оттенить все высокие качества героя повествования — Вишневецкого.

Князь Иеремия Вишневецкий, ожесточенно и упорно борющийся с восстанием, совершенно непримиримо и решительно отвергающий всякие компромиссные решения, готовый биться до конца за восстановление «старого порядка» на магнатской Украине, — вот кто в глазах Ганновера олицетворяет воинскую доблесть, ум, благородство и даже высшую справедливость. Мерилом благородства Вишневецкого для Ганновера является, конечно, в первую очередь, его отношение к евреям. И здесь Ганновер впадает прямо-таки в безграничную апологетику. Он безоговорочно причисляет Вишневецкого к сонму «благодетелей Израиля»:

«Князь Вишневецкий (да будет благословенна его память), — повествует летописец, — был грозный в этот час со своим войском в Заднепровье. Он относился чрезвычайно благожелательно к евреям и как военачальник не имел себе равных в государстве. Князь Вишневецкий отступал со своим войском по направлению к Литве, а вместе с ним бежало около 500 хозяев-евреев… Когда грозила опасность с тыла — он приказывал евреям идти впереди; когда опасность была спереди, он выступал вперед, как щит и панцирь, а евреев оставлял позади»[75].

Так, на протяжении всего повествования еврея-летописца, Вишневецкий выступает как мужественный защитник евреев и благородный мститель за них[76]. Жесточайший и кровожадный «князь Ярема» украинских хронистов и народных песен превращается под пером нашего летописца в носителя высшей правды и милосердия. Кровавые «подвиги» Вишневецкого, его карательные экспедиции описываются Ганновером с глубочайшим сочувствием и подлинной радостью. В соответствии со своей классовой позицией он видит в этих расправах с восставшими казаками, крестьянами и мещанами не акт классового террора и мести, а восстановление попранной справедливости. Ганноверу настолько чужда была мысль о возможности оправданий восстания с какой-либо точки зрения, что он готов был даже утверждать, что и сами крестьяне признали кровавую расправу над ними вполне заслуженным возмездием…

Немало внимания уделяет Ганновер и описанию военных операций Вишневецкого. И тут апологетический тон не покидает хрониста. Если ему верить, Вишневецкий не знал ни одного поражения. Если он был вынужден отступить, то это только мудрый стратегический маневр[77]. Если битва, в которой он участвует, кончается поражением польских войск, это случается только потому, что ему помешали (так изображает Ганновер битву под Пилявцами); если Збараж устоял в долгой осаде, это опять-таки исключительно заслуга Вишневецкого[78].