Читаем без скачивания Собачья голова - Мортен Рамсланд

«Ну что ж, посмотрим, у кого сильней воля к жизни, — предложил Майер, — устроим небольшое состязание — или убьем их обоих?» Это была какая-то темная история, которую Аскиль никогда не рассказывал полностью, хотя и возвращался к ней всякий раз, когда напивался. Я представляю себе, как еще одно истошное «НЕТ!» рождается внутри Аскиля. Блестящий пистолет Майера сверкнул в утреннем сумраке, и две пары глаз уставились друг на друга: Германа Хемнинга и Аскиля, бросившихся после побега в разные стороны. «Удачи тебе, приятель», — было последнее, что они сказали друг другу, и вот они снова встретились, избитые, дрожащие от холода, оба готовые драться за свою жизнь в альтернативном театре Майера. «Ну, давайте же», — закричал Майер, — «los Ihr Schweinhunde»[8], — закричал рядовой, которому хотелось хоть какой-то компенсации за целую ночь тяжкого труда. Аскиль и Герман посреди поля на востоке Германии… Мгновение каждый из них оценивал неожиданно появившегося противника, и Аскиль собирался уже было прокричать «НЕТ!» в лицо роттенфюреру Майеру, но опомнился и вместо этого направил свое «НЕТ!» на прежнего соседа по нарам барака 24, Германа Хемнинга, согревавшего его холодными ночами и поднимавшего ему дух скабрезными анекдотами и разными байками из своего детства в рабочем квартале Осло. Теперь он стоял, охваченный ужасом, отказываясь ударить Аскиля, уже готовый умереть, «нет», шептал он, «нет…». Тут над их головами раздались пистолетные выстрелы, Герман сделал шаг вперед и ударил Аскиля, который уже был готов к бою. Аскиль отпрянул, нанес Герману сокрушительный удар в печень и набросился на него как взбесившийся пес…

Он всегда просыпался в этом месте. Посреди бешенства. Он спасался бегством от собак-ищеек, и вот теперь сам стал бешеной собакой.

Уже на следующий день после его прибытия в Рамлёсу медсестра предложила ему написать домой, и Аскиль с отсутствующим видом взял лист бумаги и ручку, не очень хорошо понимая, какие слова следует написать Бьорк, маме Ранди и папе Нильсу.

Когда через некоторое время он передал медсестре письмо, оказалось, что оно адресовано вовсе не родственникам в Норвегии, а матери Свиного Рыла в Ольденбург. Он попросил медсестру отправить письмо как можно скорее, но она лишь с подозрением посмотрела на него.

— Разве вы не из Бергена? — спросила она. — А за что вас посадили?

— Ни за что, — прошептал Аскиль, — но мать этого педика должна знать правду.

— Педика? — переспросила медсестра.

— Да, — вздохнул он.

Неделю спустя Аскиль написал еще одно письмо, на сей раз жене Германа Хемнинга в Осло, но это письмо, как и письмо в Ольденбург, так никогда и не было отправлено.

Потом пришло освобождение, король Хокон VII и правительство вернулись из английской эмиграции, но в Бергене по-прежнему ничего не знали об Аскиле, совсем ничего, хотя папа Нильс и обивал пороги всевозможных инстанций, а Бьорк посылала запросы всюду, куда только можно было написать. «Наверное, он умер где-то в лагерях», — предположил доктор Тур, но Бьорк попросила его никогда больше так не говорить.

— Он когда-нибудь вернется домой? — спросил маленький племянник Аскиля свою бабушку, и Ранди ответила, что это только Богу известно. — А правда, что он плотник? — продолжал Круглая Башка, который не знал собственного отца и практически все время жил у бабушки с дедушкой, а его мать, Ингрид, жила в однокомнатной квартире в городе. — Так ребята на улице говорят. Говорят, что он плотник, потому что однажды ударил немца палкой по голове.

— Плотник? — переспросила мама Ранди. — Что еще за чушь?

— Аскиль! — кричала медсестра в Рамлёсе, склонившись над моим впавшим в апатию дедушкой. — Да встаньте же вы с кровати! Напишите письмо. Поезжайте к семье. Вы не должны проводить здесь остаток жизни.

«А почему бы и нет?» — подумал Аскиль, глядя на нее отсутствующим взглядом, а потом, повернувшись к ней спиной, снова погрузился в себя. В течение двух долгих лет образ Бьорк, кутающейся в розовый плед под березами на Калфарвейен, поддерживал в нем жизнь, он заставил его вылезти из зловонной ямы, заставил его убить охваченного ужасом Германа Хемнинга где-то посреди поля на востоке Германии, но теперь, когда он, свободный человек, мог наконец-то отправиться домой, то не спешил покинуть Рамлёсу. Неожиданно оказалось, что образ Бьорк в сквозяще-светлом березняке имеет отношение совсем к другой жизни, к тому времени, когда Аскиль был молод и наивен, был молодым человеком с юношескими мечтами, мечтами о контрабанде и богатстве, странствиям по морям… Да, Аскиль действительно всерьез подумывал о том, чтобы никуда не уезжать из Швеции и начать все сначала в стране, где его никто не знал. В одно прекрасное утро, когда объятый ужасом Герман Хемнинг не приковывал его к постели, он попытался разузнать, нет ли возможности остаться, и главный врач ответил, что это не исключено. Спустя неделю ему сообщили адрес шурина главного врача, который жил в Гётеборге и, возможно, мог ему чем-то помочь.

На следующее утро Аскиль в течение полутора часов сидел на кровати, покачивая ногой. «Ехать — не ехать, да или нет…»

Затем он отправился в Берген.

Плотник

Улица Калфарвейен выглядела как обычно, но уже возле вокзала он стал ловить на себе удивленные взгляды, и когда, опираясь на палку, прохромал по дорожке сада и постучал в дверь дома, из которого его когда-то, тысячу лет назад, выдворил Торстен, он вообще перестал что-либо понимать.

— А, это вы? — с изумлением воскликнула открывшая дверь женщина, увидев худого, как щепка, Аскиля. — Плотник!

— Я инженер, фру, — ответил Аскиль, который что-то не мог припомнить, чтобы он прежде встречал эту женщину, — извините, мне хотелось бы видеть Бьорк Свенссон.

— Вот уж, ей-Богу, — продолжала она, с восхищением глядя на Аскиля, — здорово вы отделали эту немецкую собаку!

Аскиль, конечно же, не мог знать, что, пока он отсутствовал, ему дали прозвище «Плотник» из-за заметки в газете о том злосчастном эпизоде в порту.

— Что за чушь вы несете? — пробормотал он. — Она дома?

— Нет, Боже мой, нет, — воскликнула женщина, — немцы потопили все суда, и у несчастного господина Свенссона случился инсульт. Они теперь живут на Шивебаккен, дом-то пришлось продать…

— Эй, послушайте, — продолжала женщина, когда Аскиль повернулся, чтобы уйти, — расскажите мне… Как там было?

— Ад кромешный, — ответил Аскиль и пошел по дорожке, на которой он когда-то по четвергам ожидал Бьорк. Пройдя немного по Калфарвейен, он вынужден был остановиться, потому что сердце бешено колотилось и потому что внезапно вспомнил об отце. Может, его уже нет в живых? Может, его судно потопила немецкая торпеда где-нибудь в Норвежском море? В больном ухе стрельнуло, и Аскиль подумал, а не отправиться ли сначала на Скансен, чтобы повидать родителей, но потом все-таки пошел в сторону Шивебаккен, представляя себе Бьорк, сидящую в деревянном продуваемом насквозь доме, в кресле-качалке и меланхолично глядящую перед собой, но на самом деле она была занята совсем другими делами.

— Оп-ля! — сказал доктор Тур, вытаскивая монетку в десять эре из уха Бьорк. — Вот и наше хорошее настроение!

Бьорк громко расхохоталась; ее десны больше не кровоточили, после того как она доверилась Туру, который сразу же прописал ей ежедневный прием витаминов. Она положила руку на плечо Тура и сказала, что теперь настал черед фокуса со шляпой. Вообще-то фокус со шляпой был не из тех, что показывают в гостиной, но больной папа Торстен спал у себя в комнате, Эллен дома не было, сестра Лине сегодня к ним не приехала, а Эйлиф вскоре после войны устроился работать на лесопилку на озеро Бёркершё и, соответственно, жил теперь в Нурланне.

— Тут требуются некоторые приготовления, — сказал Тур и исчез из комнаты, чтобы взять в коридоре шляпу, а Аскиль в это время пыхтел как старик, поднимаясь в горку на Шивебаккен.

— Абракадабра, — засмеялся Тур, вытащив белые хлопчатобумажные трусики из высокой шляпы, которую Бьорк перед этим изучила на предмет потайных отделений и клапанов, — что скажешь? — На самом деле фокус со шляпой был скорее уместен где-нибудь в пивной: «Где ваша жена была сегодня ночью? — спрашивает фокусник, а потом вытаскивает трусы из цилиндра и восклицает: — У директора!»

Бьорк так смеялась, что даже не услышала осторожного стука в дверь. «Еще раз», — воскликнула она, и доктор Тур произнес «фокус-покус» и встал на колени перед Бьорк, делая рукой вращательные движения.

— Да сюда обычно просто так заходят, — крикнул Аскилю какой-то проходящий мимо мальчишка. Аскиль взялся за ручку двери и, внезапно покрывшись испариной, тихо вошел в коридор. Он ничего не слышал из-за своего злосчастного уха и вошел в гостиную как раз в тот момент, когда доктор Тур, во второй раз достав трусики из шляпы, помахивал ими перед носом Бьорк. Но вместо того чтобы засмеяться, она вдруг ни с того ни с сего громко закричала — напуганная видом Аскиля, исхудавшего так, что он стал похож на фотографии евреев из концентрационных лагерей, которые она видела в «Бергенских ведомостях».