Читаем без скачивания Новый Мир ( № 5 2004) - Новый Мир Новый Мир

И тут с апокалиптическим грохотом и звоном подлетает голубой поезд, спасительный голубой вагон, двери раскрываются, станция принимает в мраморные объятия десятки людских потоков, Фоска вскакивает в ближайшую дверь, осторожно , двери закрываются, и расслабляется только тогда, когда состав въезжает в тоннель.

Впрочем, в то же самое мгновение Фоску начинает преследовать другой кошмар: шахидка же тоже может войти в этот поезд, возможно, она едет в соседнем вагоне, что будет, если она приведет в действие боевой механизм во время движения? Две минуты, разделяющие станции, кажутся ей вечностью, холодный пот выступает на лбу и под одеждой, ноги у Фоски подкашиваются, и она прислоняется к надписи “Не прислоняться”, на следующей станции пулей выскакивает из вагона и тут же бежит к переходу на радиальную. Потому что эскалатор — он опаснее, опаснее и дольше.

XXXI

Все это Фоска рассказывает Нодельме, сидя в кафе “Культ”, длит безумный сердца разговор, прикуривая одну от другой тонкие, длинные дамские сигареты с ментолом. Вы когда-нибудь видели, как Фоска курит, по-гусарски отставив локоть? Пепел с кончика сигареты она томно сбивает кончиком своего белого ноготка, отполированного, с тупым, как у туфель, мода на которые прошла несколько лет назад, концом. Пепел еще не догорел, не остыл, Фоска сбивает его, как корочку с незажившей раны, воплощенная раннехристианская великомученица, укрощающая огонь ценой собственного здоровья. Фоска и есть такая страдалица — заложник массы маний, комплексов, фобий и страхов, которые она коллекционирует, холит и лелеет.

Фоска странная, непонятная и непредсказуемая, в сумочке она носит фотографию Делёза и маленький спортивный пистолет, она любит дарить Нодельме цветы и безделушки. Между прочим, у них были кое-какие совместные сексуальные эксперименты, и нельзя отрицать, что подобные фенечки не ждут их в будущем; хотя сейчас, конечно, Нодельма будет против, у нее же теперь Кня есть, не забыли?

Здесь так душно... Фоска нервная и впечатлительная богемная девица, вполне возможно, что вся эта история с шахидкой привиделась ей накануне очередных месячных или очередного полнолуния. Фоска — преувеличенная киноманка, практически каждый вечер она ходит в “Музей кино” смотреть японские фильмы 30-х годов или позднего Рене Клера, навскидку перескажет тебе тысячу и один сюжет, решенный так или иначе, с поправкой на Делёза или Барта. Недавно Фоска наконец признала афганский кинематограф, возможно, история с чеченкой оттуда?

XXXII

— Вот ты весь день сидишь в Интернете и ничего не знаешь, скажи, куда ты ходишь? — Фоска “включает хозяина” и становится агрессивной.

— Не понимаю, это что за наезд? — Нодельма чувствует подвох: как будто Фоска что-то пронюхала про Кня и хочет выведать подробности.

— Потому что, если бы мы с тобой встретились завтра, я бы захватила с собой газеты. Но завтрашние газеты выйдут только завтра. Телевизор ты не смотришь, радио не слушаешь. Тут тоже нет ни радио, ни телевизора. Так вот, надо иногда интересоваться новостями, сходила бы на Яндекс... Дело в том, что через пару минут после того, как я выскочила из метро, на той самой кольцевой станции произошел теракт, понимаешь? Погибла масса народу, понимаешь? — Фоска приподнимается над столом и начинает кричать: — Она все-таки замкнула эти проводки, понимаешь? Все люди погибли — лица, сумки, затылки, дети, которых я предала, понимаешь? Которых я не спасла, я могла бы их спасти, точнее, у меня был такой шанс, но я им не воспользовалась, потому что решила, что смогу уцелеть только я. Если поскорее уберусь из этой преисподней. Я могла бы найти мента, но не факт, что он успел бы обезоружить смертницу, понимаешь? А я бы все равно погибла вместе с ними, понимаешь? Но теперь я сбежала, а они все мертвы, вот в чем дело...

Неправильный, небрежный лепет... Тут Фоска падает на стол, закрывая лицо руками, начинает плакать, громко, истошно, стучит ногами о каменный пол и плачет, плачет. Нодельма, дщерь добродетели природной, смотрит на нее недоуменно и совершенно не представляет, что нужно в таких ситуациях делать и как себя вести.

Глава третья

СУХОЙ ОСТАТОК

I

Нодельма живет вдвоем с мамой. Иногда к ним приходит бабушка, мамина мама, живущая на соседней улице, по московским меркам, это совсем рядом. В ее возрасте почти неприлично не иметь семьи или хотя бы устойчивой связи, Нодельма старается не обращать внимания на предрассудки, вяло отмахивается от редких вопросов о женитьбе: не очень-то и хотелось. Ей хватает работы и встреч с подругами. Время от времени Нодельма устает даже от подруг и тогда отключает мобильный телефон и включает автоответчик.

Самый большой страх девушек — остаться в одиночестве — она уже давно пережила, искоренила, вытоптала, как просо в русской народной песне. “Значит, судьба такая”, — говорит она в таких случаях и молча кивает самой себе. Сейчас собственное одиночество можно списать на мать, которую Нодельма не может оставить одну. Про отца она знает только то, что он умудрился провалиться в сортир типа “очко” на своей свадьбе. Дыра оказалась столь глубокой, что отец из нее не выбрался, запропал, больше его здесь никогда не фигурировало.

Мать Нодельмы, погрузившаяся в пучины религиозного эскапизма, намертво приросла к дочери, оторвать невозможно. Она не отпускала и не отпускает Нодельму во взрослую жизнь, капризничает и даже болеет, если Нодельма задерживается или отсутствует. О том, что таким образом она портит ей жизнь, мать не задумывается.

II

Это очень странные и непонятные со стороны отношения — между матерью и дочкой. Не подруги, не друзья, не конкурентки, сиамские близнецы, скованные едиными невротическими реакциями на проявления окружающей действительности. “Мама совсем разбаловалась”, — говорит Нодельма Ковзиковой, не желая вдаваться в подробности: на прошлые выходные она ездила с Фоской в Питер. Мама три дня ничего не ела, не выходила из комнаты, лежала зубами к стенке, молилась или ждала. Чего?

Вдруг мысль в душе ее родилась: “климакс”, дежурно сочувствует Ковзикова, занятая редактированием корпоративного дайджеста и не понимающая, что все в семье Нодельмы зашло совсем далеко: в один не зафиксированный сознанием момент мама и дочка словно бы меняются ролями, Нодельма ощущает себя кормилицей, ответственной за это беспомощное, лишенное воли к жизни существо.

Между тем март. Календарь сменил зиму на ожидание весны, незаметную пока и прозрачную, как российско-украинская граница. Ничего не изменилось в городе или в природе. Зато в Ираке начались военные действия. Точнее, американцы вошли в страну, не встречая особого сопротивления со стороны местной армии и населения. Телевизионные комментаторы растеряны: Россия не участвует напрямую в операции, поэтому кажется, что у страны нет ни интересов, ни собственной позиции.

III

Мама все время молится, кладет поклоны пустым углам, отказывается смотреть телевизор, ходит в церковь, отнимающую у нее последние силы. Нодельма отказывается соблюдать многочисленные посты, не чурается мяса, из-за чего возникают постоянные споры, обиды, многодневные молчаливые забастовки. Нодельма вяло сопротивляется: она очень похожа на мать. Не только внешне. Нодельма смотрит на ее православный психоз сквозь пальцы: у каждого человека должна быть отдушина. Каждый сходит с ума по-своему.

Когда Нодельма рассказала Фоске о том, что ходила на похороны депутата Юшенкова, та чуть сигарету из рук не выронила. Скромно потупившись, Нодельма призналась, что специально ездила на похороны депутата Старовойтовой, потому что хороший она была человек и вообще демократия нуждается в поддержке. “А ты что, демократка?” — простодушно удивляется Фоска и, не дождавшись ответа, начинает рассуждать о частном случае патологической некрофилии, в которую бросаются одинокие девушки, сублимируя сильные чувства. Со ссылками на Лакана, разумеется. И на Фромма.

На самом деле Фоска переживает отказ Нодельмы разделить с ней жизнь и судьбу. Фоска устала перебирать варианты, ей по душе сонная покорность Нодельмы, ее созерцательность и пассивность, ее душевная немота, прикрывающая целый невидимый миру мир — невыраженный и оттого бездонный.

IV

С другой стороны, Кня пишет госпоже Людковски в далекую Швецию: “ В этом городе можно быть богатым и веселым, можно бедным и одиноким, можно гореть на работе, можно пухнуть от безделья. Но ты никогда не сможешь здесь быть счастливым. Этот город никого не способен сделать счастливым. И люди не могут здесь сделаться счастливыми. Дело даже не в том, что Москва жестко стелет, или потому, что здесь множество соблазнов, а счастье есть сосредоточенность. Может быть, сосредоточенность на чем-то одном . Но до самозабвенья ”.