Читаем без скачивания Цветы тянутся к солнцу - Лябиба Ихсанова

«И чего они здесь сидят, чего слушают? Вовсе и не интересно это», — подумала она. Но в это время дядя Николай закончил свою речь. На скамьях, на подоконниках и в проходах все дружно захлопали в ладоши.

— Правильно, молодец, Николай Николаевич! — крикнул кто-то прямо над ухом у Закиры.

Она оглянулась. Прислонившись к стене, стоял молодой рабочий в войлочной шапке. Многие смотрели на него. Вдруг он сорвал шапку с головы, рванулся вперед, вскочил на сцену и стал на то место, где только что стоял дядя Николай.

— Это что же получается, братцы? — громким голосом обратился он к залу. — Царя мы скинули, а ярмо на шее оставили. Вот сегодня потребовали мы у хозяина восьмичасовой рабочий день. А он говорит: идите в мечеть, просите у своего аллаха. Если аллах согласится вам жалованье платить, тогда хоть весь день отдыхайте… Кричим «свобода», а на что нам такая свобода, если спину разогнуть некогда? Правильной говорю? — И, не дожидаясь ответа, он быстро отошел от стола, спрыгнул со сцены в зал и затерялся в толпе.

Закира обернулась, провожая его взглядом. Тут она заметила волнение в толпе. Рабочие, стоявшие в проходе, теснясь, пропускали кого-то вперед. Послышались голоса:

— Муллахмет приехал…

— Вот уж этот всю правду скажет!

— Молодой, а башка варит у парня!

Потом показался и сам Муллахмет. Молодой, стройный, в черных поношенных галифе, в начищенных сапогах, он легко поднялся на сцену, одернул суконную гимнастерку, поправил волосы на голове и, подняв обе руки над головой, звонким голосом крикнул:

— Товарищи, братья, отцы!

Сердце Закиры сразу часто забилось. Голос показался ей знакомым. Она посмотрела на сцену и тут же узнала Муллахмета.

Так вот кто, оказывается, ночевал на сеновале у деда! Значит, его не схватили. Все наврала Газиза! А может быть, это не он? Нет, он, конечно. Только бороду сбрил. И хорошо, что сбрил: без бороды он стал моложе и красивее.

— Мы много молились аллаху, — неторопливо сказал Муллахмет. — И отцы наши много молились, и деды много молились, и все ждали исполнения наших желаний. А чего мы дождались? Ярмо не свалилось с нашей шеи. Мы по-прежнему льем пот, и по-прежнему голодают наши дети. Довольно ждать! Довольно молиться! Настало время силой отнять у богачей то, что принадлежит трудовому народу. Пора с оружием в руках выступить против грабителей.

— Правильно! — раздалось со всех сторон. — Даешь восьмичасовой рабочий день! Если не дадут — остановим фабрику!

— В бой пойдем за свои права!

— Голыми руками много не навоюешь!

Потом крики утихли. Заговорил новый оратор — парень с волнистыми русыми волосами и с орлиным носом. Он тоже говорил, что пора браться за оружие. Тем временем Муллахмет подошел к дяде Николаю и торопливо сказал ему что-то. Тот поднялся и вместе с Муллахметом стал пробираться к выходу.

— Пошли, — тихонько, но властно сказала Закира, сжав Лидину руку.

Обе молча встали, кинулись за уходившими, но толпа сразу сомкнулась за ними, и Закира поняла, что сейчас они потеряют и Муллахмета и дядю Николая.

Тогда, поднявшись на цыпочки, во всю силу своих легких Закира отчаянно крикнула:

— Дядя Николай!

Стоявшие поблизости сразу оглянулись. Кто-то засмеялся, кто-то зашикал на Закиру. Дядя Николай остановил Муллахмета и поманил девочек рукой. И сразу, как по волшебству, толпа раздалась, девочки догнали слесаря, Лида что-то шепнула ему на ухо, а Закира незаметно сунула в его руку записку Абдуллы.

Дядя Николай не таясь прочитал записку, потрепал девочек по головам.

— Спасибо, девочки, — сказал он и, обернувшись к Муллахмету, добавил негромко: — Молодцы, ребята, не ждал я оружия сегодня. Абдулла просит послать надежного человека.

Оба торопливо зашагали к выходу, девочки, едва поспевая, спешили за ними и скоро оказались на улице.

Не успели они надышаться свежим осенним воздухом, как к ним подбежали Матали и Совенок.

— Кто это? — спросил Матали. — О чем вы с ним говорили?

— Я спросила, не видел ли он тетю Ханифу. Они вместе работают, — сказала Лида. — Мы с ним давно знакомы…

Когда Газиза пришла домой, отец, обняв колени, сидел на нарах, низко опустив голову. Мама, словно боясь, что кто-то увидит ее покрасневшие глаза, надвинув платок на самые брови, готовила ужин за перегородкой. И мать и отец молчали. Газиза сразу поняла, что была большая ссора. Такое часто случалось теперь у них в доме. А сегодня…

У отца Газизы, Хусаина, и прежде был нелегкий характер, а после гибели любимого зятя Шакира стал еще тяжелее. Хусаин раздражался по всякому пустяку и, что бы ни случилось — на работе, на улице, дома, — все равно злился и срывал свою злость на жене. А она молчит да плачет потихоньку. А что ей еще делать?

Соседи жалеют Фатыйху. Есть среди них и такие, кто помнит те дни, когда ее называли Красивой Фатыйхой. Газизе мама и сейчас кажется самой красивой, несмотря на морщинки и красные от слез глаза, несмотря на огрубевшие от тяжелой работы руки. Но, кроме Газизы, вряд ли кто назовет красивой эту маленькую белолицую женщину с мягким, покладистым характером.

Когда Фатыйха выходила замуж, ей казалось, что жизнь у нее сложится счастливо. И у нее и у Хусаина хватало и здоровья и силы. Богатством не мог похвастаться Хусаин, но пара умелых работящих рук — это тоже богатство, думала Фатыйха. А сверх того, у Хусаина были пышные черные усы да еще подарок бая — не очень новая, но уж очень красивая каракулевая шапка.

Какая девушка устоит, глядя на молодого черноусого красавца в лихо заломленной каракулевой шапке, когда тот подъезжает к дому в дорогом экипаже, на горячих лошадях?

Фатыйха не устояла… и скоро пожалела об этом.

Хусаин ездил на хороших лошадях, возил самого бая или его родню. Бывал он с хозяевами и на ярмарках, и на даче, и по гостям ездил. В одежде с барского плеча он всегда выглядел франтом и очень гордился этим. На других байских слуг Хусаин смотрел свысока, ни с кем не дружил, и они с ним не дружили. Они-то знали, что черноусый франт всего-навсего байский кучер, а вовсе не важный господин.

Зато дома Хусаин важничал как хотел. Он покрикивал на жену, на старшую дочь — Ханифу, на младшую — Газизу, не терпел возражений, а порой и рукам давал волю.

А время шло. Каракулевая шапка износилась, в усах появилась седина, лицо избороздили морщины. На работе он вел себя тихо, зато дома год от года с ним становилось труднее. Ссоры все чаще возникали в семье, и только мягкий характер Фатыйхи да ее молчаливость не давали этим ссорам разрастись в скандалы.

Вот и сейчас, как только Газиза переступила порог, Фатыйха взяла ее за руку и молча увела к себе за перегородку. А Хусаин, подняв голову, только и успел сказать два слова:

— Пришла, гулена!

Фатыйха стянула с рук озябшей дочки мокрые рукавички, положила их на печку, помогла девочке расстегнуть пуговицы на бешмете, с которыми та никак не могла справиться закоченевшими пальцами. Потом мать усадила дочку на нары поближе к теплой печке и только тогда сказала с упреком:

— Ну как же можно ходить так поздно? Время беспокойное, все может случиться. И отца нехорошо расстраивать: и так натерпелся он. Не нужно так делать, дочка!

— Ладно, — согласилась Газиза.

— Ну, а как там Ханифа? Уже вернулась с работы?

— Не знаю; наверное, вернулась. Я от них еще днем ушла.

— Да где же ты была столько времени? — испугалась Фатыйха.

— А мы ходили искать отца Матали.

Фатыйха не стала спрашивать дальше. Она боялась, что дочь такое расскажет, что старик опять расшумится.

— Ладно, — сказала она, — сиди грейся пока, скоро ужинать будем.

Не успели они сесть за стол, раздался стук в дверь, и вошел Исхак, и Газизе показалось, что сразу стало вдвое теснее в их и без того тесной комнате. Уж очень большой и широкий был дядя Исхак.

Ружья у него не было. Не было и той суровости на лице, с которой так недавно он загородил дверь перед Газизой. Посмотришь — большой деревенский мужик, вроде: тех, что приезжают на хлебный базар: такая же дубленая шуба на нем, и так же рукавицы засунуты за пояс, и шапка так же надвинута на глаза. Вот только кнута нет.

— Мир вашему дому! — поприветствовал Исхак хозяев.

Хусаин поднял голову, ответил на приветствие.

— Вот встретил я дочку твою, Хусаин. Хорошая девочка растет. Удивился я! Когда, думаю, успел такую вырастить? Давно ли вот такой была… — Исхак показал рукой, какой была Газиза, и подсел на нары около Хусаина. — Ну, как живешь, старина?

— Живу кое-как…

Газиза ждала, что отец расскажет о том, как его забрали в тюрьму и как отпустили, но он не сказал об этом ни слова.

— А я вот увидел твою дочку и думаю: всех-то дел все равно не переделаешь. Хоть по дороге, думаю, зайду, проведаю. Ты все на козлах у Гильметдина?