Читаем без скачивания Дюк Эллингтон Бридж. Новелла - Николай Климонтович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Малахай однажды подвел Теркина. Как-то в метро, в котором, по его словам, ему нравилось кататься, его остановил милицейский патруль. Это было вскоре после первых московских взрывов, и в нем заподозрили лицо кавказской национальности. Конфликт быстро уладился, у Володи с собой был американский паспорт, но инцидент потряс Теркина. Как можно мириться с такими фашистскими порядками, сегодня милиционеры останавливают по указке правительства, завтра найдутся добровольцы и будут убивать брюнетов, а там и до блондинов дело дойдет, не сомневайся, кричал он мне по телефону, который и в перестройку не прекращали прослушивать. Мне нечего было возразить. К тому ж довольно скоро эти мрачные прогнозы стали сбываться.
20
Он пропал недели на две, потом позвонил и попросился в гости. Оказалось, это был не простой визит. Маша — неосознанная рифма к Мэри, наверное, — была студенткой текстильного института предпоследнего курса. Познакомились романтично, как в старых русских романах или в добрых советских фильмах: бурная метель засыпала подъезд Большого, с фронтона то и дело срывались сугробы, он топтался на крыльце, вглядываясь в пургу, и она подошла к нему с вопросом, нет ли лишнего билетика. Билетик у Володи как раз был: архивариуса, которая выдавала ему папки с документами, замужнюю советскую женщину он обхаживал для пользы дела и пригласил в Большой, но она не пришла, потом объяснила — по семейным обстоятельствам. И Володя отдал билет симпатичной девушке. Та, взглянув на номер ряда в партере, ахнула для меня это дорого, но Володя принялся с жаром ее убеждать, что удовольствие посетить театр вместе с такой красавицей стоит много дороже. В гардеробе, когда Маша сняла дубленку и дубленую шапочку с пушистыми шариками на конце завязок, Володя увидел стриженную под мальчика светло-русую голову и очень худое, порывистое и гибкое, тело, которое перемещалось как-то боком. И все время нервно двигались по-юношески длинные руки с красными от мороза кистями. Будто владелица никак не могла решить, что со всем этим делать: и с руками, и со своим телом, и с самой собой. Давали Онегина. Во втором действии, сразу после бала, на сцене тоже пошел театральный пышный теплый желтый снег. После того, как с Ленским было покончено, в антракте Володя сказал, что отношения героев, баритона и тенора, показались ему двусмысленными. Вы так думаете, ответила Маша испуганно, она уж угадала, что рядом с ней иностранец. Конечно, иностранец, раз он никогда не слышал Онегина. К слову, Володя никогда Онегина и не читал, проболел ангиной, когда бегло проходили этот текст в школе…
Начался роман.
Спали у него в номере.
Они, на ощупь и случайно, нашли путь, удобный и приятный обоим, и их секс стал одной сплошной радостью.
— Я спасу тебя, спасу, вывезу, — бормотал Володя, сжимая ее хрупкое, извилистое тело, и с удовлетворением вспоминал, что маму он уже спас. Маша хоть и не понимала, от чего ее хотят спасать, ничего не знала о милиционерах-фашистах, все равно бывала благодарна. Становилась заботлива. Она относилась к Володе, как относятся русские женщины к детям и непонятливым иностранцам. Как-то спросила, читал ли Володя Чехова, тот воскликнул конечно, вспомнив Каштанку из хрестоматии. Маша оставила ему томик избранных рассказов для перед сном. Через две страницы на третью ему дважды попалась коричневая лысина, а потом сплошь какие-то сонные петухи. Размышляя о том, отчего ж они сонные, коли орут что есть мочи спозаранок, Володя и сам задремал.
Нас пара посетила недели через три после знакомства. Я предположил, что Володя хотел продемонстрировать новой подруге, как радушно его принимают в приличном московском доме — как желанного и важного гостя. А заодно показать нам Машу, устроить смотрины, так сказать. Но, оказалось, у них все уже было решено: мы получили приглашение на церемонию венчания в церковь Николы на Пыжах на Ордынке, это приход Машиной бабушки, было торжественно пояснено. Что ж, Володя, однажды потрясенный торжественным благолепием русских храмов, хоть и был агностиком, без слова согласился на эту церемонию. Тем не менее он украдкой объяснил моей жене, что в Америке потерял русский социальный код, и сейчас хотел бы знать ее, как женщины, честное мнение о Маше, видно, какие-то сомнения его все-таки мучили. Жена промямлила, мол, что ж, девочка домашняя. Однако мне потом обмолвилась, что какого-то эта Маша общежитского вида, одета бедно, туфли сношенные… Меня же тронуло, что юная гостья еще по школьному, верно, обычаю принесла эти самые старенькие туфли в отдельном тряпичном мешочке, а у нас в передней сняла зимние сапоги и переобулась. Колготки на пятках были протерты до катышков, она об этом знала и застеснялась, поджав ноги, я быстро отвернулся. И за столом Маша держалась застенчиво, как ребенок в гостях у чужих взрослых. Она же моложе его на полтора десятка лет, пожала плечами жена, когда дверь за гостями закрылась, как минимум.
21
Жила Маша с бабушкой. Мать разошлась с отцом, когда ей было двенадцать, вышла замуж вторично, родила сестренку. Что ж, жениться нужно на сироте, обронил как-то Володя, повторив старую французскую остроту, Ренана, кажется. Свидетелями на свадьбе были я и моя жена, нам пришлось держать над молодыми тяжеленные до дрожи в руках венцы, но батюшка закруглился быстро. Отмечали в ресторане Дома ученых на Кропоткинской, где я заранее заказал столик для нужд американского профессора. Кроме нас с женой и старенькой бабушки, все время утиравшей глаза, была лишь одна подруга невесты еще со школьных времен, тоже скромная, бедно одетая. За ужином с шампанским довольный Теркин поделился со мной своими планами: сейчас он уедет один, пришлет Маше приглашение, в Америке они оформят брак гражданский, и она останется с ним. На Америку Маше, конечно, хотелось взглянуть, но на банкете она призналась моей жене, что чуть-чуть побаивается своего мужа, он немножко… как это… странный, что ли, мужчина, все время говорит о какой-то конституции и не хочет иметь детей, у него, наверное, у самого было тяжелое детство… Видно, сомнения одолевали и ее.
И все вышло не так, как предполагал Володя Теркин, и свою молодую венчанную жену в Америке он так и не дождался.
У Маши уже был на руках иностранный паспорт с визой американского консула, но тяжело заболела бабушка. Она умирала долго, а когда умерла, истек срок визы. Маша, забежав как-то к моей жене, ее собственной матери, видно, было не до нее, плакала и говорила, будто бабушка заболела от ужаса, что ее любимая единственная внучка уедет за океан. Истек и срок приглашения. Володя звонил все реже и новый вызов не высылал. Нам он тоже перестал звонить. И однажды Маша — это было уже следующей осенью — поделилась с моей женой, что один молодой человек сделал ей предложение…
Володя Теркин мучился угрызениями совести, но ему было страшно привозить в Америку русскую девушку, не знающую языка, заботу о которой он должен будет целиком взять на себя. О том, как с прекраснодушием иностранца он горячо уверял, что такой замечательной девушке как Маша не место в России, Володя, по-видимому, благополучно забыл.
Той же осенью один из его новых молоденьких студентов приглянулся Володе. Он был тощий и тоже из Пуэрто-Рико, Володя так и не справился с латиноамериканской географией. Но тот, Мануэль, был тоньше, гибче, нежнее, и его музыку Володя слушал до сих пор. Володя часто приходил на берег ручья, вдоль которого они некогда бродили вдвоем. Он стоял на мосту Duke Ellington, смотрел в стремящуюся между скал быструю воду, темную от прошедших в верховьях дождей. Видел проплывающие лепестки неведомых чужеземных цветов. И листья травы, листья кустарников и деревьев. Но их имен он не узнает уже никогда.
