Читаем без скачивания Мифы и легенды народов мира. Т. 1. Древняя Греция - Александр Немировский

Сатиры и силены

Древнегреческие леса и горы, кроме нимф, наполняли также многочисленные демоны плодородия – сатиры и силены, настолько близкие по своему облику низшие лесные божества, что сами греки часто путали их друг с другом, а потом и вовсе перестали различать. Их неразрывная связь с живой природой проявлялась в козлиных или лошадиных копытцах и хвостах, острых торчащих ушах, а иногда и задорно поднимавшихся козлиных рожках. Буйные, неукротимые, неуемные в любви, вине и веселье, они с заселением Олимпа богами превратились в спутников бога вина и виноделия Диониса [46].

Впоследствии из массы силенов выделился один, обладавший явной индивидуальностью Силен, мудрый и музыкальный, но в то же время не способный устоять перед лишней чашей вина. Дионис, в свите которого он состоял, относился к нему с высочайшим почтением.

Однажды, когда во время продвижения через Фригию Силен пропал, Дионис посылает на его поиски сатиров. Прошло несколько дней, пока одному из сатиров удалось отыскать осла, на котором привык ездить Силен. Осел мирно пощипывал траву у ручья. Он, наверное, знал, куда делся хозяин, но, будучи бессловесным животным, не мог об этом рассказать, а только протяжно и возбужденно заревел, увидев существо, похожее на его господина. След к поискам пропавшего дал ручей. Когда сатир перед тем, как продолжить путь, решил напиться, он обнаружил, что вода ручья имеет вкус вина.

Узнав об этом, Дионис сразу понял, что кто-то влил в ручей много вина, чтобы напоить, а может быть, и поймать Силена. На это не мог решиться какой-нибудь пастух или земледелец. Но даже если бы у них хватило дерзости, откуда им взять столько вина? Так Дионис догадался, что Силена надо искать у Мидаса [47], и направился к городу Гордию, где находился царский дворец.

Дионис не ошибся. Мидас напоил заблудившегося Силена и увел его в свой дворец, чтобы узнать о том, что было неведомо никому из смертных. Силен рассказывал ему, что кроме Европы, Азии и Ливии (Африки), омываемых Океаном, имеется еще один материк, находящийся за пределами всем известного мира. По его словам, этот четвертый материк населен крупными животными и людьми-великанами, построившими множество городов с золотыми домами и золотой мебелью.

У Мидаса, слушавшего эти удивительные рассказы, от жадности загорелись глаза, и он лихорадочно начал думать, как бы добыть столько золота, чтобы возвести золотой дом, спать и есть на золоте.

Дионис, ворвавшись со своей свитой во дворец, увидел, что Силен находится в добром здравии, хорошем настроении и окружен подобающим почетом. Бог сразу же успокоился и даже обещал Мидасу выполнить любое желание.

Ни мгновения не раздумывая, Мидас воскликнул:

– Вот если бы ты мог сделать так, чтобы все, к чему бы я ни прикоснулся, становилось золотом!

Дионис удивленно посмотрел на Мидаса. Но, встретившись с его взглядом, в котором застыло напряженное ожидание и мольба, понял, что отговаривать царя бесполезно, и с жалостью произнес:

– Что ж! Пусть будет по-твоему.

С трудом дождался Мидас ухода Диониса и Силена. И как только они удалились, схватил он амфору, только что опустошенную гостем. Она на его глазах заблестела золотом. Облокотившись на стол, он с радостью увидел, что стол тут же стал золотым. Возбужденно заметался Мидас по дому, оставляя за собой золотые стены, золотые двери, золотую мебель и утварь. Теперь дворец его уже был недалек от тех, которые, если верить Силену, возводили на четвертом материке великаны.

Выбившись из сил, осчастливленный царь приказал принести фруктов и ключевой воды. Но не успел он поднести наполненную до краев чашу к губам, как превратилась она в удивительной красоты золотой слиток, с которого, подобно ожерелью, свисали золотые капли. Потянулся он к виноградной кисти, и она тотчас же застыла в его руках золотой драгоценностью; хотел откусить от спелого яблока, не дотрагиваясь до него, но едва коснулся губами кожуры, как ощутил твердый металл.

И пришел в отчаяние Мидас, поняв, что ему суждено погибнуть от своей жадности.

– Прости меня, Дионис! – крикнул Мидас что было сил. – Возьми свой дар и передай его кому хочешь!

Услышал Дионис эту мольбу и, возвратившись во дворец, сказал царю:

– Иди к верховьям быстрого Пактола и окунись в его воды.

Немедля отправился Мидас к истокам горной реки и, раздевшись, погрузился в ледяную воду. Вспыхнули ее струи золотым блеском, и Мидас стал как все люди. С тех пор река получила название Золотоносной, и в ней стали добывать золотой песок.

Пан

В зеленых зарослях, убежище дриад,

Где сходят сети троп в таинственные логи,

Гроза нагих богинь, охотник козлоногий,

Неслышно крадется, завесив жаркий взгляд.

И нимфа слушает в смятении сторожком,

Как с ли стьев каплют в мох росинки по дорожкам,

И в девственную грудь пьянящий льется зной.

Вдруг шорох… бог… скачок, – и к ней из-за оливы…

Хлестнуло хохотом, сверкнуло бели зной -

И нет…

И чащи вновь темны и молчаливы…

Жозе-Мариа де Эредиа (пер. Д. Олерона)

Подобно Силену, выделившемуся из множества силенов, населявших лесные чащи, особое место среди демонов леса занял Пан.

Обросший курчавой шерстью с прицепившимися к ней колючками от кустов, через которые ему приходилось продираться, с козлиными копытцами и уморительными рожками на голове, он издали мог быть принят, как любой сатир, за одного из тех животных, которых пас, если бы не две ноги и свирель, с которой он никогда не расставался.

Рожденный от связи нимфы то ли с Гермесом, то ли с Зевсом, он был ею брошен, едва появившись на свет, ибо внушал своим видом матери ужас, но был подобран отцом и отнесен на Олимп, где при виде его все боги покатились со смеху [48]. Так наиболее распространенная поэтическая легенда рисовала происхождение имени Пана, объясняя его от греческого слова «все». Между тем Пан еще задолго до появления на Балканском полуострове греков почитался его древнейшими обитателями пеласгами, и, скорее всего, его имя происходит от пеласгийского слова со значением «пасти».

Пан – пастырь овец и коз. Пастухи считали его своим покровителем и приносили в дар молоко и мед диких пчел. Но он покровительствует также и охотникам и рыбакам – всем, кто общается с дикой природой и пользуется ее благами. Он охраняет неприкосновенность природы, ее мирный покой. Ему внушают отвращение все голоса и звуки войны – ржанье и топот коней, дребезжание боевых колесниц, бряцание мечей, свист стрел. Защищая свои владения от безжалостных пришельцев, он может испустить такой крик, что они побегут в ужасе, бросая бесполезное оружие, наталкиваясь друг на друга, падая со скал. Однажды, как рассказывали, он внушил страх целому войску, обратив персов в бегство под Марафоном, и за это афиняне воздвигли ему храм на северном склоне акрополя. Такой же страх наводил Пан на людей, если они тревожили его покой, когда в жаркое полуденное время он отдыхал где-нибудь в чаще или тенистом овраге. В эти посвященные Пану обеденные часы пастухи старались не шуметь, и даже их сторожевые псы остерегались лаять. Горе было тому, кто нарушал в «часы Пана» молчание. Выбегая из своего укрытия, Пан наводил тот безотчетный страх, который стали называть паническим.

Родиной Пана считалась гористая Аркадия, внутренняя часть Пелопоннеса. Ее первоначально называли «страной Пана» – Панией. Но почитали Пана повсюду, где пасли коз и овец, где сохранились не тронутые городской культурой уголки природы, главным образом в местах древнего расселения пеласгов.

Постоянными спутниками Пана были светловолосые голубоглазые нимфы. Часто они призывали его к себе, и он становился участником их хороводов, выходил на середину круга и плясал, неуклюже топая копытцами. Он – брат нимф, они – его сестры. Но никого не минуют стрелы Эрота. Раненный одной из них, полюбил Пан строгую и недоступную, а поэтому трижды прекрасную нимфу Сирингу, отвергающую, подобно Артемиде, мужскую любовь. Напрасно пытался Пан объясниться с Сирингой. Когда же он захотел ее обнять, она бросилась бежать. Погнался за нею Пан. Не догнать бы Пану быстроногой беглянки. Но впереди река. Заметалась нимфа. Сзади слышится горячее дыхание Пана, острый запах его козлиной шерсти. И взмолилась Сиринга богу реки:

– Спаси меня! Погибаю!

Внял речной бог мольбе и обратил нимфу в тростник. Ослепленный любовью Пан не заметил этого превращения и свел свои волосатые руки. Но вместо девушки он обнял стройный, колеблющийся от каждого порыва ветра, щекочущий своим нежным прикосновением кожу тростник. Поняв, что больше никогда не увидит любимую, Пан откусил тростинку своими острыми зубами, проткнул отверстия камнем и, поднеся к губам сирингу – так он назвал свирель, – извлек из нее полные грусти звуки.