Читаем без скачивания ТУ-104 и другие - Юрий Скоп

Девчонки засмеялись. Филиппов прикрыл рот рукой.

— ...да, портятся. И так пассажиры в салонах лезут с комплиментами, а тут еще и экипаж. — Вилька села.

— Кто еще? — Ручьева повела глазами по комнате. — И по существу собрания...

— Что по существу? — снова зашумели девчонки.

— Разрешите? — звонким голосом попросила слово Неля Бортвина, стройная, высокая бортпроводница. — Я вот о чем хочу сказать. Работаем мы, работаем в небе, а как в отпуск летом идти — нам даже билета бесплатно не положено. Будто не заслужили...

— Или вот, — с места подсказала Гретка Рекалова, — в профилакториях нас кормят за рейс три раза. А если задержка — отказываются...

Поднялась Алевтина.

— Тихо! Мне непонятно, для чего мы сегодня собрались здесь. Обсуждать поступки своих товарищей или фантазировать...

Алевтине не дали договорить. В службе загалдели, задвигали стульями. Алевтина сняла очки и положила их на стол. Дужки очков встали вопросительными знаками. Алевтина, подслеповато щурясь, посмотрела на Филиппова, словно ища помощи.

Ленка Пушкина, довольная, толкнула меня плечом:

— Сейчас заплачет...

Заливисто выдал трель телефон. Алевтина машинально приподняла и опустила трубку. Телефон продолжал звонить настойчиво, междугородным звонком.

— Послушайте, Алевтина Андреевна, — показал глазами Филиппов.

— Да, служба бортпроводников. Что? С «Синим озером»?..

В комнате стало очень тихо.

— Кого? Абдрашитову? У нас собрание. — Алевтина резким движением бросила трубку на рычаг.

Телефон тут же снова взорвался.

— Разрешите. — Филиппов потянулся к трубке. — Да... Абдрашитову? А кто ее спрашивает? Муж?!

Девчонки, как по команде, повернулись к Фаридке. Она, побледневшая, торопливо пробиралась из своего угла. Неуверенно взяла из рук Филиппова трубку, посмотрела на нее и медленно приложила к уху.

— Кто это? — пересохшим голосом спросила Фаридка. — Кто? А...

Если бы не звонок Аркадия, я, быть может, еще и размышляла бы над этим собранием. Может быть, призадумалась над ненужной, напыщенной речью Филиппова: «...французские стюардессы... Приятное сочетание красоты и рассудка... Имеют место...» Кому это все надо? Эта игра в честного, принципиального руководителя. Во всяком случае, я больше доверяю служебному рвению Алевтины. Она есть она. Алевтина не играет, а работает, как умеет. Филиппов же... А Клавка, видимо, не на шутку влюбляется в командира. Что ж, в конце концов даже интересно. Будет. Особенно в финале. Филипповское обаяние недолговечно. Уж кто-кто, а я с ним знакома!..

Под каблуками тонко взвизгивает снег. Скоро, очень скоро он затемнеет, разбухнет. Честное слово, я слышу, чувствую, как ветер, все еще, правда, морозный, сыреет, наливается теплотой.

Тетя Пана сидит на скамеечке возле ворот и кормит хлебным мякишем голубей. Они вспархивают из-под моих ног и тут же садятся. Я рывком открываю дверь. Клавдия стоит возле зеркала и переплетает косу. Майка с Кириллом на оттоманке, обнявшись, Фаридка возится у печки. Все молчат, Кирилл шутовски подмигивает мне.

— Ну, что, графиня, здорово вам досталось сегодня?

Я пожимаю плечами.

Клавдия, не вынимая изо рта шпилек, обращается к Фаридке:

— Так Аркадий приедет к нам или нет?

— Приедет. В одиннадцать часов...

— Ух, и трахнем мы с ним за возвращение, — подхватывает Кирилл, — в пределах комсомольской допустимости, естественно.

— Тебе бы только пить, — перебивает Кирилла Майка. — Давайте, девочки, пойдемте на десять сорок в кино?

Клавдия резко мотает головой.

— Это будет не совсем удобно. Аркадий подумает, что мы...

— Он ничего не подумает. Идите! — говорит Фаридка.

— Вот как! — вспыхивает Клавдия. — Значит, боишься?

— Клавдия, перестань, — останавливаю я ее. — Они разберутся во всем сами. Правда, Фарида?

У Фаридки по щекам ползут слезы. Майка подходит к ней, берет за руку, обнимает, прижимается к Фаридке и торопливо-ласково успокаивает:

— А мы ведь ничего не знаем... Правда, девочки? Не знаем... Чего уж тут... Наше же право не знать? Ну, конечно, наше.

Кирилл ничего не понимает и беспомощно водит глазами. Клавдия, прищурившись по-филипповски, холодно цедит:

— А я бы, Маечка, только за то, как вела себя на собрании Абдрашитова, все бы рассказала Аркадию...

Фаридка вырывается из Майкиных рук. Сейчас они стоят вплотную друг к другу — Фаридка и Клавдия:

— Неужели ты такая скотина, Клавка? Неужели... Да я...

Кирилл решительно встает с оттоманки и раздвигает девчонок.

— Суду, как говорится, не все ясно, но тем не менее сегодняшнее заседание прекращается. Успокойтесь, ненаглядные невесты...

И снова в зимовье густеет тишина. За окном уже совсем стемнело. В тети-Паниной половине поет «Еду, еду, еду к ней» Лемешев.

— Знаете что, девчонки, — очень звонко говорит Майка, — мы с Кириллом сходим в магазин, а вы картошки и прочее приготовьте. Ладно? Аркадий ведь голодный приедет...

Они уходят. Фаридка стучит соском умывальника, потом долго вытирается полотенцем.

— Вот что, Первухина, и ты, Соболь, я ухожу из зимовья.

— Куда, Фарида?

— Это, в общем, не твое дело, Соболь, но я ухожу жить в другое место. А ты, Клавка, переставь меня в другую «тройку». Хватит, пожили...

— Зря, — говорит Клавдия, — ни к чему это. Ты что, хочешь, чтобы я у тебя прощения попросила? Хочешь?

Фаридка как-то безнадежно отмахивается:

— В том-то и дело, что я ничего не хочу. Все мне надоело. Вот только Аркадия жалко... А из Аэрофлота я уйду, наверно. И хватит об этом. Давайте варить картошку.

Мы уже давно не летали, и стол сервирован очень скромно. Нет на нем столичных деликатесов — икры, фруктов, хорошей колбасы. Нет за столом и привычного веселья. Кирилл пощипывает гитару, Майка у зеркала все не может справиться с прической. Фаридка, она в нарядном светлом платье, сидит, опустив глаза, и теребит бумажную салфетку. Клавдия возится у радиолы. Чтобы ловить заграничную музыку, она еще давно изобрела оригинальное приспособление: присоединяет к приемнику утюг.

Мы ждем Аркадия. Уже одиннадцать. Он вот-вот должен постучать.

— А может, по рюмочке пропустим? — шепотом предлагает всем Кирилл. — По единой, чтобы дети грома не боялись...

— Успеешь, — говорит ему Майка. — Пока открывай бутылки.

На столе, украшая его, стоят запотевшие «Столичная», «Мускат» и шампанское.

— Шампанское не трогай. После...

Мимо закрытых ставнями окон скрипят по снегу шаги. Я смотрю на Фаридку и вижу, как она медленно бледнеет.

— Аркадий!..

Стук в дверь.

— Да, да, можно! — кричит Майка.

На пороге, откинув гобеленовую занавеску, появляется Аркадий. Он щурится от света.

— Разрешите? По вашему приказанию прибыл.

Фаридка подходит к нему, и мы все, как по команде, отворачиваемся. Шумит Кирилл:

— Хватит, хватит, не на свадьбе! Быстрее за стол!

Сегодня Аркадий в военной форме. Он весь светится. Улыбка не сходит с его раскаленных румянцем щек. Он похудел, осунулся, стала глубже ямочка на сухощавом подбородке. Лоснятся спереди, от снега, его гладко зачесанные назад темные волосы, правая рука на черной повязке.

Мы уже выпили, вино ударило в голову, но разговор почему-то все не клеится. Одна Майка усиленно ухаживает за Аркадием.

— Ты вот селедочку кушай. Или сыр.

— Ну, ладно грустить, — вмешивается Кирилл, — давайте еще по стопочке, а потом споем.

Фаридка, раскрасневшаяся, сидит рядом с Аркадием. Я понимаю, что им хочется поговорить, что мы мешаем, но как помочь сделать это — не знаю. У нас же одна комната.

Уже давно перевалило за полночь, и удивительное дело, тетя Пана не выключает свет.

— Вы все молчите, молчите, пьете и пьете, — улыбается Аркадий, — хоть бы рассказали, как жили тут без меня. Ты-то как, Кирилл?

— Я? Отлично. Поступил на работу.

— Куда?

— В стюардессы. Так что тоже теперь летчиком буду.

— Правда, Фарида? — спрашивает Аркадий.

— Да.

— А хотите, я вам песню сейчас спою? — предлагает Кирилл.

— Хотим, — за всех отвечает Аркадий.

Кирилл тянется к оттоманке, берет гитару, чуть подстраивает ее:

Улетают девочки в пилоточкахВ серебристых машинах вдаль.Ну подождите, подождите хоть немножечко.Ведь не закончен последний вальс...

Мы еще никогда не слышали этой песни. Майка восторженно смотрит на Кирилла. Клавдия, откинувшись, слушает, полузакрыв глаза. Левая рука Аркадия на плече у Фаридки.

Кирилл поет бернесовским голосом, а над нашим домом куда-то в ночь приглушенно грохочет самолет.

...Облака еще парами кружатся,Контрабасом поет гроза.Улетаете вы незамужними.А какими вернетесь назад?

Под лампочкой чуть заметно покачивается дяди-Костин «ТУ». Мне становится как-то хорошо и спокойно. Я думаю, а почему нельзя, чтобы всегда было так хорошо на душе, и люди бы не ссорились, не переживали, не влюблялись. Почему?