Читаем без скачивания Саваоф. Книга 1 - Александр Мищенко

«…наблюдая морскую жизнь, находишь гораздо больше, точно присматриваясь. здесь ее удивительно много. Особенно ясно чувствуешь установившееся равновесие в этой жизни и как-то больно чувствуешь свое незнание. В момент проявляется такое свойство жизни, какое являет собой взаимодействие между душой человека и природой. Фернан Бродель подчеркивал, что глвной сферой его исследовательских интересов является «почти неподвижная история людей в их тесной взаимосвязи с землей, по которой они ходят и которая их кормит, история беспрерывно повторяющегося диалога человека с природой, столь упорного, как если бы он был вне досягаемости для ущерба и ударов, наносимых врменем». И грех не привести из записей Вернадского в августе 1892 года это: «Гармония в природе – как следствие равновесий. Равновесие не есть ли основной механический принцип в сложных разнородных срединах?» Но ведь таковое, динамическое равновесие характерно и для всей разнородной Вселенной. Вчера поймал целый ряд самых разнообразных раков, рыбок и – не знаешь, не знаешь.

Я никогда не думал, чтобы на берегу была такая обильная жизнь. Здесь берег покрыт сплошь огромными и мелкими валунами, камнями. В большое волнение моря (так было и недавно) они перекатываются, изменяются. Слышишь тогда, кроме шума волн, грохот от движущейся громады камней. В зимние бури передвигаются камни в сотни пудов весом. и среди этих камней богатая жизнь водорослей, среди них многочисленные моллюски,… раки – крабы, креветки, раки-отшельники, актинии, нередки медузы; два сорта мелких рыбок – одни присасываются к нижней поверхности камней, другие держатся на плавниках по камням и ползают по ним. А приплывают посторонние пришельцы – камса, кефаль, медузы – появляется масса бакланов на камнях, вдающихся в море. А мелочи сколько! Подобное обилие жизни узрел я в живописаниях звезд и созвездий, звездностей, астероидов и комет в писаниях поэтов астрофизики Тхвана и Стивена Хокинга, в книге нашего И. С. Шкловского «Звезды: их рождение, жизнь и смерть». Так страстно хочется одно какое-нибудь лето посвятить изучению жизни моря, пожить около какой-нибудь станции. Так сильно чувствуешь недостаток этого образования. В жизни земли органическая жизнь моря – самое важное». Воочию убеждаешься, как разжигает человека разнообразие мирной жизни. И это ведь не случайность какая-нибудь или просто личные свойства натуралиста Владимира Вернадского: хомокриенсные искания присущи «человеческому веществу» и являют собой закон природы. Пишет же сам Владимир Иванович в своих дневниках о проявлениях сознания, когда «сами явления жизни получают характер непреложных з а к о н о в, слагающихся как под влиянием сознания отдельной личности, так и с о з н а т е л ь н о й однообразной работы массы мелких человеческих единиц». И далее о законообразном характере (выделение – А. М.) сознательной работы народной жизни. И что ж мы видим во всей истории? Отвечает Вернадский же: «…постоянную борьбу сознательных (т. е. «не естественных») укладов жизни против бессознательного строя законов природы, и в этом напряжении сознания вся красота исторических явлений, их оригинальное положение среди остальных природных процессов. Этим напряжением сознания, способностью «вслушиваться в пульс материи» (Маринетти) может оцениваться историческая эпоха». Миром она оценивается: все дела меча под силу перу, но мечу дела пера не под силу, как говорили древние…

– И рожь в такой колосище вымахала после нашей пастьбы! – продолжал Сеня. – Самый большой урожай с этого поля взяли. С землей работать – надо черепком думать.

Старик устроил самокрутку в расселину между зубов и попыхивает сиренево-сизым дымком, не вынимая ее изо рта.

– Верно, Сеня. В наших местах можно богатые урожаи брать. Я ж хлебосев и знаю, что пашеница у нас, как ленок, может быть, рожь прекрасная, овес, просо хорошо растут, надо знать только, как сеять. Подсолнухи я выращивал – стопка по пояс, а шляпка – во-о!

И Саваоф развел руки шире плеч, показывая это «во-о».

Сеня уткнул взгляд в землю, скосив его потом в сторону Саваофа, спросил:

– Кто такие подсолнухи вырастит сегодня?

И ответил себе ж страдательным голосом:

– Никто. Оболтусов много в совхозе. В городе стал работать я – как на ладошке вижу: посевная, уборочная – они торчат в Новопокровске. А хлеба, мяса, картошки, петрушки разной всем надо.

Старика разобрало на солнце, но он пьяно оживляется:

– Нам нужны и мяса, и рыба, и овощи. Надо поменьше выпивать и побольше закусывать. Выпивайте и закусывайте, и пусть вас не волнует этих глупостей, как говорил Беня. А потому тяпнем, Сеня-милок.

Они ныряют в избу и вскоре снова выбираются на вольный воздух. Лицо Сени подобрело, глаза его стали маслянистыми. Будто сменил маску и Саваоф: в уголках губ его застыла бесовская какая-то полуулыбка, взгляд старика стал огнистым, как у крольчихи.

Пыхтя новой самокруткой, Саваоф стал говорить, распевно обращаясь к Сене и домам на противоположной стороне улицы, привычному для него теперь клочку вселенной, открывающейся ему с лавочки:

– Все сго-рит, так и знай-тя. Не стали почитать отца небесного Саваофа. Гре-шим, пьем, ру-га-емся, стираем друг друга с лица земли, с говном мешаем. Забыли, что от бога пришли на землю. О своем брюхе, о своем веселии думаем. А почему б и не прославить и – имя Господ-не? Почему б и не уважить всевышнего. Доколе так жить! Пока жары велие в пепел не обратят нас, так что ли? Чем Земля наша будет, милок? Оскудеют реки, и каналы Египетские обмелеют и высохнут; камыш и тростник завянут. Поля при реке, по берегам реки, и все, посеянное при реке, засохнет, развеется и исчезнет. И восплачут рыбаки, и возрыдают все, бросающие уду в реку, и ставящие сети в воде впадут в уныние (Ис. 19:6—8).

Поворот к богу не был неожиданным для Сени. Он не раз уже за те годы, что жил в Таловке, накоротке говорил с Саваофом, наступательная набожность которого не распространялась дальше лавочки у его дома. Вел он беседы о вопросах веры, как авторски я это понимаю, подобно тому, как вел их, размышляя с поселянами о боге в Березово именитый столичный ссыльный к черту на кулички, высокородный и светлейший князь Александр Данилович Меншиков, пока не затурынькал его Петр Первый по обвинению в государственной измене и хищении казны (и это не коррупция, чем ни чем, а прикрытая, а прямое и наглое воровство, как я разумею это из нового тысячелетия). Саваоф ничего ни у кого не крал, и ему, ясно, больше пристало говорить о божественном.

У старика были свои отношения со всевышним. В вере его сквозила какая-то целомудренность. За бога он агитировал редко и активничал лишь на старости лет, когда пропускал от тоски и одиночества рюмку-другую. А так-то он тихо, сам себе верил в бога и правее римского папы себя не выставлял. «Правее них была только стена», – говорил британский политик Рандолф Черчилль о парламентариях-консерваторах. Ни боже мой, он был рядовой послушник веры, самый распростой, как любой российский пахарь на земле-матушке. В данном случае пахарь на ниве веры. Свой храм имел Саваоф, в себе самом, и как поэт веры жил в мире грез, в мире трубящих архангелов и рядового воинства их, ангелов добра и зла, о сатанинском отродье последних, дед-богомолец говорил мало. Оно и ясно: душа играет, когда в дружеском хоре ты с ангелами, живешь божественными мелодиями и напевами. Глубоко вникал некогда Саваоф в вопросы веры, начитанным был по этой части. Богатое воображение позволяло ему в минуты особого просветления воочию будто видеть, как рядовые трудящиеся духи, когда подготовлены к небу, снимают свои рабочие робы и одеваются в новые сияющие, становясь ангелами. Это как бы подобие такого, известного многим в России в ХХ1 веке ритуала, как торжественный процесс инаугурации мэров и губернаторов. В ангельском мире действо являлось красочным. Ангелы получали одеяния с крыльями синего, желтого и серебристого или золотого цвета. И готовы теперь летать по воздуху, вкушать в садах райских приятный и сладкий нектар и аромат различных цветов. Люди-птицы становятся реальностью. Видел я в Интернете снимок двух аэронавтов, сфотографированными в воздухе рядом с самолетами. По словам руководителя команды Пола Штайнера, это был первый случай, когда люди и самолеты летали вместе настолько близко. Экстремалам, разогнавшимся до скорости 193 км/ч, удавалось даже обогнать планеры. «Как правило, весь смысл заключается в том, чтобы остаться как можно дальше от других летающих объектов, – рассказывает Штайнер. – Вместо этого мы направились прямо к ним и даже смогли посмотреть пилотам в глаза. У меня до сих пор мурашки по коже. Это первый в своем роде трюк». Сеня по наивности и воспринятому в школе был чисто стихийный материалист, что являлось для него как нечто само собой разумеющееся: нет бога и все тут. Не об чем, как говорят хоперцы, гутарить. Удивлялся Сеня с искренностью ребенка, как это можно верить в какого-то идола, который не существует, и ему давно чисто по-соседски хотелось потолковать с Саваофом о церковных делах и о вере. Момент, кажется, наступил. Но позыв души Сени омрачило одно обстоятельство. Ему показалось, будто старик подморгнул всевышнему, глянув зырком на небо и сказав будто глазами распорядителю вышних милостей: «Извини, милок, надо наставить на путь истинный эту овечку». «Это я-то овечка?», – вскипел внутренне уязвленный Сеня. Понятна вспышка моего героя. Пастух Сантьяго у Коэльо думал: «Хорошо овцам, ничего не нужно решать». Такой овцой Сеня не желал пребывать на этом свете: не для того рожден был как человек. И только поддержать его можно в этом.