Читаем без скачивания 1919 - Игорь Николаев

- Вы научились игнорировать танковые орудия? – спросил барон.

- Нет, мы насыщаем войска специальным оружием, включая Tank und Flieger - тринадцатимиллиметровые пулеметы с бронебойными патронами, автозенитные батареи, пушки Беккера, машин-пистолеты . Плюс новая тактика… Это хоть в какой-то степени нивелирует вражеское превосходство в танках, авиации и пехоте.

- И аэропланы-«боевики» ? – Гош проявил неожиданную осведомленность.

- Да. Но это наше чудо-оружие, последний козырь в рукаве о котором, как стоит надеяться, Антанта не знает.

- Учитывая, что Антанта господствует в воздухе, это «чудо-оружие» может и не подействовать…

- Надо постараться, чтобы оно подействовало. Потому что особого выбора у нас нет.

Гош помолчал, посверкивая глазками. Все так же, в ровном убаюкивающем ритме стучали колеса, но даже думать о сне для них было бы непозволительной роскошью. Людендорф дважды порывался что-то сказать, но оба раза останавливался.

Что вы хотите… - начал барон и немедленно поправился. – Что вы предлагаете?

Кёнен вдохнул побольше воздуха, так, будто запретное слово могло само собой вылететь на выдохе, подобно щепке, увлекаемой приливом. Он долго, не один день и даже не одну неделю думал над этим словом, примеряя на языке как горькую, но спасительную пилюлю. И все равно произнести его оказалось тяжело, почти невозможно.

Но он собрался с силами, и запретное слово прозвучало, повиснув в воздухе звоном похоронного колокола.

- Капитуляция.

- Разумеется, только после успешной обороны, - немедленно, без паузы уточнил политик. – Почетный мир перед лицом общего краха всего цивилизованного мира под тяжестью военных невзгод. Ну, или не совсем почетный, но все же мир на приемлемых условиях.

- Безусловно.

- Отбить последнее усилие - и тогда, если правильно разыграть карты, Антанте придется признать владение захваченным… - задумчиво произнес барон. – Не всем, конечно, от чего-то придется отказаться… Бельгия… Колонии… Но можно немного, самую малость откусить от австрийцев. Побольше от русских, за них все равно никто не вступится. Дела у наших оппонентов, конечно, лучше чем у нас, но не намного. Определенно, если пустить в ход немного хорошего блефа, откроется простор для интересных комбинаций и переговоров…

Политик немного помолчал, беззвучно шевеля губами, словно проговаривая условия будущих договоров.

- Что же… - Гош покрутил пальцами, словно наматывая невидимую нить. – Остался непроясненным главный вопрос… Просто мира будет недостаточно. Если у вас все получится, в этой войне не будет проигравшего, но будут вполне понятные победители. Неизбежна искупительная жертва - тот, кто ответит за все и выкупит наше будущее. Кто же станет козлом отпущения?

- Это же очевидно, - снова неожиданно вступил в беседу Людендорф. – Это человек, который своей недальновидностью вверг страну и цивилизованный мир в хаос.

Гош улыбнулся. При его тонких губах улыбка вышла очень неприятной – словно взмах острейшего канцелярского ножа вспорол лист бумаги, оставляя узкую прорезь с идеально ровными краями. В этой улыбке Кёнен прочел многое, чего предпочел бы не заметить. В первую очередь – невыразимое презрение к генералам, которые обещали кайзеру великие победы, солнце славы немецкого оружия, Великую Германскую империю от Атлантики и до самых русских границ, которые, конечно же, переместятся много восточнее, богатейшие колонии в Африке, в Азии, в Америке... И все это – быстро, в ходе череды молниеносных операций рассекающих неповоротливые туши вражеских армий подобно ударам хирургического ланцета.

И эти же самые генералы теперь готовы были предать своего кайзера, принеся его на алтарь судилища, выкупая собственные карьеры и судьбы, маскируя страх за собственное положение заботой о благе державы.

- Я полагаю, мы поняли друг друга, - сказал Кёнен.

- Нет, мы пока еще не достигли взаимопонимания, - четко и жестко произнес Гош. – Я хочу, чтобы вы сказали – кто заплатит, быть может, своей жизнью, за наше с вами будущее.

- Кайзер Вильгельм Второй, поджигатель войны, интриган и враг человечества. Тот, кто следуя своим авантюристичным, безрассудным планам, организовал эту ужасную, бесчеловечную бойню. Человек, облеченный всей полнотой власти и ответственный за все, - так же четко и жестко ответил Кёнен. – Итак, теперь вы довольны?

- Вполне, - Гош снова одел маску веселого толстяка. – Как вы понимаете, я не могу говорить за… всех моих коллег и друзей. Сейчас не могу, мне нужно провести несколько встреч. Но я уверен, что они будут солидарны со мной.

- Мы договорились? – спросил Кёнен.

- Я же сказал, что пока не могу…

- Мы договорились? – бесстрастно повторил генерал, и теперь Гош прочел в его глазах все, что военный думал о политиках и интриганах.

- Да… мы договорились, – сдался барон. – Мне понадобится примерно неделя для того, чтобы все подготовить и встретиться со всеми нужными людьми. Чтобы будущие нововведения и реформация не сопровождались разрушительными эксцессами. Но… господа, не будем забывать – все, о чем мы говорили, будет иметь смысл только в одном случае… Мы, политики, сможем купить мир для страны и… не слишком обременительные последствия для всех нас. Но только если вы, военные, выдержите удар и остановите Антанту.

Серебряный нож стукнул по граненой ножке бокала, богемский хрусталь отозвался протяжным звоном. Чистый мелодичный звук устремился ввысь, под высоченный потолок обеденной залы, чтобы рассыпаться там множеством звенящих колокольчиков.

- Господа, мы собрались здесь по весьма важному событию.

С этими словами Франц Кальвин, pater familia, тринадцатый барон из славного рода прусских Шетцингов, поднял бокал.

- Мой сын, мой славный сын, надежда нашей семьи, продолжатель традиций…

«Не хватает еще «опора престола и защитник веры»» - подумал виновник торжества.

- … возвращается на фронт, чтобы вновь послужить фатерланду. Как вы все знаете, я не поклонник современного словоблудия, и не могу, да и не собираюсь сплетать слова подобно газетным виршеплетам, - барон встал, всем своим видом подчеркивая значимость события и презрение к продажным виршеплетам. – Посему я буду краток. Сын мой, Рудольф, я горжусь тобой!

Все взоры обратились к Рудольфу Шетцингу, ранее младшему сыну семьи, ныне единственному наследнику. Стараясь сдержать вздох, Рудольф так же степенно встал и обвел собрание самым значительным взглядом, какой ему удалось изобразить.

Старый Шетцинг был поклонником истинно прусского духа. Причем, подобно японцам эпохи Эдо, поклоняющимся выдуманным самураям без страха и упрека, Франц ценил не столько истинную «прусскость», сколько собственное представление о том, каким должен быть настоящий пруссак в жизни, быту и, тем более, на войне. Выстроенный им четверть века назад - во времена процветания - дом больше походил на большой склеп, темный, мрачный, одним своим видом изживающий презренную тягу к мирскому комфорту. Сердцем дома и квинтэссенцией строительных предпочтений дома была, без сомнения, обеденная зала – большое помещение обшитое дубовыми панелями, составленное исключительно из углов, ни одной плавной линии. Даже солидная люстра на цепи под потолком была сколочена из деревянных брусьев, походя на огромную черную снежинку.

Рудольф еще раз оглядел знакомый с детства интерьер, вытянутое бледное лицо отца, четырех гостей – ровесников барона, таких же чопорных аристократов, затянутых в черное, похожих на тощих воронов. На торжественном обеде присутствовали только мужчины, мать Рудольфа осталась в своих покоях.

- Отец, мой благородный почтенный отец, - провозгласил младший Шетцинг и на мгновение испугался – не переборщил ли с пафосом? – Я с благодарностью принимаю сие напутствие и постараюсь достойно представить Шетцингов на полях сражений. Так же как делал это доселе, так же, как намерен делать и впредь.

Он склонил голову, чувствуя, как натирает шею жесткий воротник мундира и, приподняв бокал в торжественном салюте, сделал глоток. Краем глаза обозрел соседей по столу и убедился, что с пафосом получилось в самый раз. Гости одобрительно качали седыми головами, у старейшего по щеке ползла скупая слеза умиления. Даже Франц Кальвин задрал подбородок еще выше, преисполненный священного восторга перед торжественностью момента. Пусть блудный сын и не пошел по традиционной кавалерийской стезе, как его старший брат, но по крайней мере служит в армии, сражаясь во благо нации и кайзера.

Старый слуга, единственный оставшийся в доме, с трудом волоча ревматические ноги, обходил стол, разливая постный гороховый суп. Рудольф сел, снова глотнул вина, не чувствуя вкуса. Впрочем, это было бы затруднительно, так как жидкость в бокале имела весьма отдаленно родство с трокенберенауслезе и айсвайном , что некогда составляли гордость винных погребов Шетцингов. Подвалы давно опустели, так же как и шкатулки с семейными ценностями – жизнь в воюющей Германии дорожала с каждым месяцем, особенно после прошлогодних дополнений к «Закону о роскоши», а содержание огромного дома и до войны стоило очень дорого. Рента перестала приносить доход еще в пятнадцатом и с тех пор семья жила за счет распродажи достояния предыдущих поколений.