Читаем без скачивания Бредовый суп - Слава Бродский

Где растут кривые ножки

И растрепанные кошки

Горько плачут о судьбе.

Вспоминали мы о лете

В заколдованном берете

В год, когда тебя я встретил

И понравилась ты мне.

И решили поначалу,

Что начнем мы все сначала,

И немного помычали

И гуляли при луне.

А потом решили здраво:

Я – налево, ты – направо.

Светит солнце ярко. Прямо

В спину мне, в лицо – тебе.

Г л а в а   6

– Простите? – сказал я.

– Что вы имеете в виду? – спросил Веня.

– Что?

– Что значит “простите”?

– Скажите это еще раз, пожалуйста.

– Вы опять ничего не поняли? – спросил Веня.

– Нет, – сказал я.

– С какого места?

– Я не знаю, – сказал я.

– Вы хотите, чтобы я повторил все с самого начала?

– Да, – сказал я.

– I want you to drop dead! – сказал Веня.

Бостонские парадоксы

Кембридж, 22 октября 1991 года

Я посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что уже половина второго. А это означало, что в комнату отдыха давным-давно уже принесли печенье. Я заспешил туда. И когда я вошел, увидел Альку, Никиту и Вадима, которые сидели около громадного подноса со сладостями и пили кофе.

– Илюша, давай скорее, – сказала мне Алька, – а то ты все самое вкусное прозеваешь.

Я налил себе кофе и сел на диван рядом с Алькой.

– А у нас тут разговор интересный, – сказал Вадим.

– Про великих математиков? – спросил я.

– Как ты догадался?

– А о чем еще вы, математики, можете говорить? Либо о математике, либо о математиках.

– Почему ты так думаешь?

– Потому, что у меня есть уши.

– Точно, точно, – сказал Никита. – Я тоже замечал, что все люди говорят, о чем только можно себе представить, а мы даже на вечеринках забиваемся все в один угол и весь вечер – только о своем.

– Разве? – сказал Вадим.

– Каждая профессия накладывает какой-то отпечаток на людей. Боюсь, что математика сужает интересы, – сказал Никита.

– Все-таки, – сказала Алька, – Виктор – очень великий.

– Надеюсь, с вашим Виктором ничего такого не случилось, – сказал я.

– А что с ним могло случиться? – спросила Алька.

– Наверное, ничего. Просто “великий” обычно говорят о тех, кто уже умер. А “очень великий” – даже и не знаю, о ком.

– С чего ты это взял?

– А откуда ты знаешь, что он великий? Может, лет через пятьдесят о нем вообще никто помнить не будет.

– Быть такого не может, – сказала Алька. – Я точно знаю, что он великий.

– Великий математик или вообще великий?

– Великий математик и, значит, великий вообще.

– Вы, российские математики, все немного помешанные, что ли, – сказал я.

– Почему это?

– По-моему, вы думаете, что математики – это какой-то особый народ.

– В каком-то смысле – да, – сказала Алька.

– В каком? – спросил я.

– Математики все очень умные.

– Вот, я что-то в этом духе и подозревал.

– Конечно, – сказала Алька. – Даже рядовой математик не может быть глупым.

– А как же тогда все эти большие и маленькие начальники – мастера математического дела с погонами полковников Кей-Джи-Би в карманах? Как же тогда все эти ублюдки с математическими извилинами и профессорскими мандатами, которые затаскивали мальчиков и девочек в специальные “еврейские аудитории” и под видом вступительных экзаменов устраивали над ними экзекуции?

– Досадные и неприятные исключения, – сказала Алька.

– А я бы поддержал Илюшу, – сказал Никита. – Мы приехали сюда из такого места, где все понятия о престижности профессий перевернуты с ног на голову. Вот и у нас все набекрень перевернулось.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Вадим.

– Как везде престижность профессий определяется?

– Как? – спросил Вадим.

– Естественным образом.

– По заработку, что ли?

– Да, – сказал Никита, – но не только. Важны еще защищенность от стресса и многое другое. А в России еще со школы все знали, что торговать или в ресторане работать – просто позорно, а быть математиком – престижно.

– Да, – сказал я, – а почему так считалось, никто не знал.

– Я как-то слышал, – сказал Никита, – как одна знакомая моего отца делилась с ним своей бедой. Она пожаловалась ему, что ее сын работает в ресторане, и призналась, что ей не так стыдно было бы говорить людям, что ее сын сидит в тюрьме за воровство, как говорить им, что он работает официантом. В такой ситуации куда вы прикажете думающему народу идти, как не в математики или в физики?

– Тем более что юриспруденции, как таковой, не существовало, – сказал я, – врачи еле-еле себя прокормить могли, про актуариев никто и не слышал ничего, а бизнесмены всех сортов по тюрьмам сидели.

– А потом мы приехали сюда и такую конкуренцию сами себе составили, что ужас просто. Гений на гении тут сидим, и уже университетов на нас на всех не хватает. Заодно местным математикам свинью подложили.

– Каким же образом? – спросил Вадим.

– Той же конкуренцией. Они в университеты почему подались?

– Почему?

– Жизнь спокойная, – сказал Никита. – Зарплата скромная, зато жизнь спокойная. Отпуск большой, и все такое прочее. А тут мы приехали, и вся райская жизнь кончилась. За должность профессора теперь надо еще побороться, и народ стал рваться из университетов.

– Что-то я не заметил, чтобы у нас кто-то ушел, – сказал Вадим.

– А в фирмах не очень-то любят нашего брата. Считается, что мы не умеем работать. Но те, которые смогли уйти, особенно в финансы, сразу стали зарабатывать в два раза больше.

– Да, – сказал Вадим, – парадокс, да и только.

– А вот тебе еще один парадокс, – сказал я.

– Ну, – сказал Вадим.

– В любой компании математиков почему-то всегда оказывается самый великий математик всех времен и народов.

В комнату вошел Пол. Он прошел мимо нас и помахал нам всем рукой.

– Hi kids. How’reweguysdoin’? – сказал он и направился к кофеварке.

Я проводил Пола взглядом и посмотрел на Альку.

– Что он сказал? – спросила она меня.

– Я не понял.

– Почему же ты не переспросил?

– Я не знаю.

– Ты помнишь, как нам говорили, что ни в коем случае нельзя стесняться переспрашивать?

– Да, – сказал я.

– Почему же ты не переспросил?

– А ты? Почему ты не переспросила?

– Спроси его сейчас, что он сказал.

– Теперь уже поздно.

– Нет, нет, так нельзя, – сказала Алька. – Надо всегда переспрашивать. Давай, спроси его скорее, пожалуйста.

– Пол! – позвал я.

– Да? – сказал Пол.

– Пол, что ты сказал?

– Что?

– Что ты сказал?

– Что ты имеешь в виду? – спросил Пол.

– Ты что-то нам сказал.

– Я?

– Да, когда ты вошел, ты что-то нам сказал?

– I dunno, – сказал Пол.

– Что?

– Прости? – сказал Пол.

– Ты что-то сказал нам, когда ты вошел?

– Да.

– Что? Что ты сказал?

– Я не помню, ничего такого. Наверное, я, знаешь, сказал “Hello” или что-нибудь такое. Ничего такого не сказал. Знаешь, обычные дела, что-нибудь такое типа “Hi” или что-нибудь еще в этом роде. Я не помню. Просто что-то сказал.

– Прости, – сказала Алька, – скажи это еще раз, пожалуйста.

– Я не понимаю, – сказал Пол. – Скажи это еще раз.

– Скажи это еще раз, пожалуйста.

– Что? – спросил Пол.

– Что ты сказал? – спросила Алька.

– Я?

– Да, когда ты вошел.

– Ничего такого, я сказал “Hi”. Просто “Hi”.

– А, – сказал я.

– Просто “Hi”, – опять сказал Пол.

– А, – сказала Алька.

– Okay? – сказал Пол.

– О'кей, – сказала Алька.

Пол повернулся опять к кофеварке. И мы несколько минут молча пили наш кофе.

– О чем мы тут говорили? – спросил я.

– О парадоксах, – сказал Вадим.

– Да, о парадоксах, – сказал я.

Мы продолжали молча пить кофе.

– А я, – сказал Никита, – тоже парадокс один интересный знаю. Только он очень сложный. Я над ним два года думал.

– Что за парадокс такой? – спросил Вадим.

– Вот, – сказал Никита, – ты в зеркало смотришь. Так?

– Так.

– Так вот, почему правое с левым всегда перепутаны, а верх с низом – никогда?

Алька пересела в кресло и закрыла глаза.

– Ну? – сказал Никита.

– Что “ну”? – спросил Вадим.

– Почему правое с левым всегда перепутаны, а верх с низом – никогда?

– У меня, – сказал Вадим Никите, – правое с левым никогда не путаются. Так что я даже не понимаю, о чем ты говоришь.