Читаем без скачивания Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942 - Генрих Хаапе

Каждое подразделение, вплоть до роты, взвода и отделения, было обучено при необходимости вести бой на английской территории, полагаясь целиком и полностью только на свои силы. Большие запасы боеприпасов и продовольствия можно было бы переправить на остров только значительно позднее. Но мы были абсолютно уверены в том, что сумеем добиться решающей победы над англичанами уже в первые дни после высадки, сумев прочно закрепиться на их территории. А поскольку наши подготовленные к вторжению 9-я и 16-я армии были оснащены наилучшим образом и по своей численности значительно превосходили изгнанные с континента войска англичан, мы с полнейшим спокойствием ожидали боев, которые должны были последовать после создания плацдарма. Даже в случае больших потерь мы бы все еще находились в лучшем положении относительно остатков английской армии.

Поэтому нас не могло обескуражить сообщение, что англичане якобы готовились к тому, чтобы использовать против наших десантных частей горящую нефть, которую они собирались разлить на поверхности моря. Так же мало впечатляли нас и отдельные бомбардировки их военно-воздушных сил, которым время от времени удавалось потопить какие-то суда нашего десантного флота, стоявшего в многочисленных портах и бухтах. Впрочем, эти воздушные налеты ограничивались лишь портами, которые были расположены гораздо ближе к английскому побережью, чем тот участок, который занимал наш полк.

Единственными визитерами с воздуха, которые постоянно посещали нас, были несметные стаи морских чаек. Они летели в глубь материка, как только небо начинало темнеть и огромные волны с грохотом разбивались о прибрежные скалы. Становилось все очевиднее, что проводить операцию «Морской лев» в этом году было уже поздно. Мы предполагали, что нападение на Англию произойдет в январе или феврале следующего, 1941 года, в зависимости от ветра, погоды и волнения на море…

Двадцать три года спустя германские войска снова готовились к тому, чтобы провести Рождество во Франции. Многие военнослужащие получили отпуск, среди них и Дехорн. Счастливый, он отбыл домой, как Дед Мороз, нагруженный подарками для своих близких, для семей Вегенера и Мюллера и для моей Марты.

Кагенек великодушно обещал раздобыть для праздничного ужина в нашей офицерской столовой рождественское жаркое. Для этого он отправился на охоту на оленя в лес Баллеруа (в районе замка Баллеруа близ Байё) и пригласил меня сопровождать его. То обстоятельство, что охота в этом месте Нормандии являлась исключительным правом командира корпуса, а для всех остальных была строго-настрого запрещена, совершенно не волновало его, более того – очевидно, это служило для графа своего рода спортивным стимулом. К моему ужасу, мы встретили в лесу майора-артиллериста, по-видимому находившегося там с такой же браконьерской целью, что и мы. Но Кагенек настолько заморочил ему голову и запугал бедного майора, что в конце концов тот был рад отделаться полученным от графа предупреждением. Когда, поспешно удаляясь, он продирался сквозь густой подлесок, то ненароком выгнал прямо на нас великолепного оленя. Отныне мы воспринимали это рождественское жаркое не иначе как личный подарок от нашего недосягаемого генерала, командира нашего корпуса.

За несколько дней до Рождества выпал глубокий снег. В Рождественский сочельник командование батальона организовало традиционный праздничный ужин в офицерской столовой. Однако я никак не мог настроиться на праздничный лад, поскольку до сих пор не получил письма от Марты. Кагенек, Штольце и другие офицеры, не входившие в штаб батальона, сразу после ужина ушли, чтобы отпраздновать Рождество в своих ротах. Ламмердинг и я решили побродить по заснеженным улочкам живописного городка Литри. Услышав музыку, мы вошли в маленькое кафе, где собралась группа горожан и танцы были в самом разгаре, хотя уже наступил комендантский час. Но Ламмердинг заверил встревоженного хозяина, что тот может рассчитывать на продление комендантского часа. Взяв бутылочку вина, мы уселись за столик в углу зала, чтобы поглазеть на танцующих.

В зале царило буйное веселье. В конце концов темноволосая симпатичная француженка, проносившаяся в танце мимо нашего столика, схватила фуражку Ламмердинга и, водрузив ее себе на голову, закружилась в ритме танго. Ситуация приняла щекотливый оборот, когда один из французов грубо сорвал с ее головы фуражку, швырнул ее назад Ламмердингу и с вызовом посмотрел на него. Побледнев и плотно сжав губы, Ламмердинг вскочил со своего места и выхватил пистолет. Музыка тотчас оборвалась, и в зале повисла напряженная тишина. Взоры всех присутствующих были прикованы к нам. Шепотом я настойчиво посоветовал Ламмердингу уладить дело на следующее утро, когда француз снова протрезвеет. Хозяин кафе пообещал позаботиться о том, чтобы виновник инцидента рано утром явился в штаб нашего батальона. Мы довольствовались этим и покинули кафе. На следующий день француз извинился перед Ламмердингом за оскорбление немецкой военной формы.

Моя рождественская почта прибыла только 31 декабря, и я решил провести канун Нового года в одиночестве. Мюллер, исполнявший в отсутствие Дехорна обязанности моего денщика, растопил камин пахучими еловыми поленьями. Из посылки с рождественскими подарками я вынул присланную Мартой миниатюрную новогоднюю елочку, украшенную крохотными свечами, поставил ее на стол и разложил вокруг нее присланные подарки. Пахнущая медом рождественская свеча давала столько света, что я мог углубиться в чтение ее писем, а несколько свежих еловых веток, брошенных в огонь камина, наполнили комнату настоящим рождественским запахом, который я так любил с детства.

В моей памяти всплыл сочельник, проведенный с Мартой у моих братьев и сестер. Я с радостью вспомнил, как Марта пела своим чистым, звонким голосом рождественские песенки. Прошло лишь несколько месяцев с тех пор, как я впервые увидел ее в роли Маргариты в «Фаусте» Гуно на сцене Дуйсбургского оперного театра. С тех пор юный врач станции скорой помощи больницы Кайзера Вильгельма проводил каждый вечер в кресле партера оперного театра, если, конечно, не дежурил в этот вечер в ночную смену. Меня просто очаровали нежность ее мадам Баттерфляй, проникновенность ее Мими и темперамент ее Кармен. Артистизм Марты вызвал мое восхищение, а когда я познакомился с ней ближе, ее неподдельная искренность пробудила во мне любовь. Но вскоре я должен был идти на военную службу, и поэтому мы с ней не успели даже обручиться…

В конце концов вопреки моей воле мысли снова вернулись в Литри.

На улице было по-зимнему холодно и сыро, густой снег все еще лежал на крышах домов, но на улицах он превратился в грязное месиво. Резкий, сырой ветер дул со стороны пролива, и длинные, свисавшие с крыш сосульки начали таять. Под тихий шорох сползающего с крыш снега незаметно подкрался 1941 год…

Постепенно батальон начал признавать нового унтерарцта, не имевшего фронтового опыта. Нойхофф полностью передал мне руководство медсанчастью. После того как я предъявил Хиллеманнсу ультиматум, мне даже удалось получить вполне презентабельного коня. Мне передали жеребца по кличке Плут. Правда, его лучшие годы уже давно были позади, он оказался не слишком послушным, и, когда шел рысью, она не была удобной и мягкой для седока. Но этот конь обладал темпераментом и любил размашистый галоп гораздо больше, чем неторопливый, размеренный шаг. Когда Плут скакал вместе с другими лошадьми, его невозможно было сдержать. Он всегда стремился быть первым. Раньше Плут принадлежал майору Хёке, командиру 2-го батальона. Он привык скакать под градом пуль на фронте; спокойная жизнь в тылу под каким-то жалким унтерарцтом явно была ему не по нутру. Моя прежняя кляча, Западный Вал, деградировала до более подходящей для нее должности – теперь ее запрягли в санитарную повозку.

Мой возросший авторитет в батальоне получил наконец и официальное благословение. Полковник Беккер сообщил, что подал ходатайство о присвоении мне очередного воинского звания ассистенцарцт – лейтенант медицинской службы. Эту новость он сообщил мне после окончания «внезапной проверки» в 7 часов утра, о которой Кагенек по-дружески заранее предупредил меня. Я знал, что эта проверка была назначена после жалобы капитана Ноака, командира 9-й роты. С Ноаком я слегка повздорил еще во время нашей первой встречи. Как бы то ни было, но благодаря посредничеству Кагенека и Штольце мы уладили наши разногласия. Вскоре после этого Ноака перевели в 14-ю противотанковую роту нашего батальона.

Его место командира 9-й роты занял обер-лейтенант Титьен, щупленький, но очень старательный офицер, который был полон решимости хорошо исполнить свой солдатский долг. По своей гражданской профессии он был чиновником в городском управлении, всегда по-товарищески относившийся к своим солдатам, но чрезвычайно пунктуальный и корректный. Он всегда был чем-то занят, очень приветливый, но каждую минуту чрезмерно загруженный работой и официальный. Титьен вознамерился отобрать звание лучшей роты батальона у 10-й роты Штольце, которая всегда была на хорошем счету. Поэтому он постоянно стремился развить в своих солдатах чувство собственного достоинства и гордости. Титьен попросил меня выступить в его роте с докладом об оказании первой медицинской помощи и о правилах личной гигиены в полевых условиях. Когда я вошел в его роту, он как раз проводил занятия с личным составом и закончил свое выступление словами: «Ребята, мы никогда не будем последними, а всегда только первыми, так как мы солдаты 9-й роты!» Титьен всегда был приветливым товарищем, но у меня постоянно возникало чувство, что он относился к нашим совместным посиделкам в офицерском клубе как к своего рода служебной обязанности, которую необходимо было исполнять. Если позволяли нормы приличия, он постоянно извинялся и тотчас уходил, чтобы заняться решением проблем своей роты.