Читаем без скачивания История моей возлюбленной или Винтовая лестница - Давид Шраер-Петров

Я не решался спросить, вернулся ли Васенька к жене и дочке. Слишком запутанно все получалось: Ирочка и вокруг нее Римма, Вася, Глебушка Карелин, Рогов, я. Хотя мы с Глебушкой временно отошли. Не знаю, как Глеб, но я внезапно понял, что этот долгий перерыв, это насильственное самоотсечение от Ирочки было актом искусственным, вроде любовного мазохизма, с которым надо было немедленно кончать, если я не хотел превратиться в существо, лишенное мечты о будущем. Проводив Римму до главного здания Лесной академии, я помчался домой, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию. Я промучился полдня, бродя из угла в угол, разогревая чай и поглощая бутерброды, но ничего лучшего не придумал, как отправиться в Химический корпус. Я разыскал Ирочкину лабораторию, на двери которой висела табличка с татарским словом ЧАГА, постучался и услышал: «Войдите!» Ирочка была в синем полотняном халате, какие носят химики. Комната была небольшая, с окном, двумя параллельными лабораторными столами, полками со штативами, колбами, фильтровальными насосами, пипетками и химическими реактивами в темных склянках с этикетками и химическими формулами. Что-то кипело, булькало, выпаривалось. Один угол комнаты был занят огромным холодильником. В другом, около окна, стоял письменный стол с полкой для книг, стопкой машинописной бумаги, ручками и карандашами. «Я так рада, что ты пришел, Даня!» — сказала Ирочка, и мы обнялись, словно не было полугодового отчуждения.

Я преподавал в школе по вторникам, средам и пятницам. Часов набиралось ровно столько, чтобы зарплаты хватало на еду, квартиру и кое-какую одежду. Гонорары за переводы уходили на бар в Доме Писателей, куда мы с Ирочкой отправлялись на такси после театра. Наверняка подобные вояжи в Филармонию и ресторан Дома работников искусств на Невском совершала Ирочка с Глебом Карелиным. Я об этом ее не спрашивал. Так же, как не спрашивал о ее встречах с Рубинштейном, Роговым и капитаном Лебедевым. По вечерам Ирочки не бывало дома. Или она не подходила к телефону, если не ждала назначенного звонка. Ирочка была влюблена в поэзию, музыку и живопись. Странно, что у нее не было среди поклонников ни одного художника. Или я не знал до поры? Однажды, когда мы сидели с ней за столиком в баре Дома Писателей, а за окном гудел и ухал ломающийся Невский лед, стремившийся в Финский залив и Балтийское море, Ирочка рассказала о своем давнем романе с молодым художником Юрием Димовым. Это было, когда она закончила 4-й курс медицинского института. Через многоступенчатые связи внутри академических кругов, к которым принадлежал Федор Николаевич Князев и его семья, Ирочке удалось устроиться помощником руководителя биологического кружка в пионерском лагере Академии наук на станции Комарово, Финляндской железной дороги. Любознательные девочки и мальчики среднего школьного возраста, вступавшие в возраст половой зрелости, на занятиях кружка бодро подсчитывали количество тычинок и пестиков у садовых и полевых цветков, рассматривали под микроскопом ток крови в языке лягушки и изучали регенерацию хвоста ящерицы, отторгнутого смертельно напуганным юрким животным. Особенно же были популярны наблюдения над развитием куриного яйца: от кровавого пятнышка-зародыша до вылупившегося желтенького цыпленка, сразу же готового приплясывать и клевать. Юные натуралисты делали зарисовки цветными карандашами и акварельными красками. По чудесному совпадению «Изостудия» студента Академии художеств Юрия Димова располагалась рядом с домиком, где Ирочка обучала пионеров и школьников живой природе. Юра был истинным художником. Человек с легкой рафаэлевской внешностью не мог не быть художником: золотисто-желтые солнечные кудрявые волосы светились, как небесный нимб. Ко всему: круглые очки в золотой тонкой оправе и легкая летящая рука, которая рисовала что-то в воздухе, на песке, на листе бумаги или на холсте. Иногда молодой художник заглядывал к Ирочке и давал кружковцам неоценимые советы по части пользования карандашами и красками для зарисовок с биологической натуры. Ирочка в свою очередь заглядывала к Юре Димову и даже пыталась нарисовать с натуры гипсовую голову Аполлона, но не обнаружила при этом ни малейших способностей к копиистике. «Вот и прекрасно! Ты, Ирочка, просто-напросто обладаешь внутренним художественным талантом, который и воспроизводится в твоей красоте. Тебе ничего не надо копировать! Ты сама себя лепишь и рисуешь. За тебя все сделала природа!» — говорил ей Юра в утешение, но не пустое утешение, а основанное на его наблюдениях за живыми моделями. Он уже четвертый год учился в Академии художеств, и работал со многими натурщицами.

Руководители многочисленных кружков и студий, пионервожатые и воспитатели, жили в маленьких домиках, и надо было договариваться с соседями по комнате задержаться в столовой, в клубе или читальне, чтобы дать возможность той или иной паре побыть в домике наедине. Прогуливаясь после отбоя по комаровскому пляжу, Ирочка слушала рассказы Юры о прекрасных натурщицах, которые прямо там в классе после сеанса или даже в перерыве заходят за ширму и занимаются любовью с молодыми художниками. «Как это прямо в классе?» — не поверила Ирочка, на что Юра ни минуты не усомнившись, клятвенно обещал привести Ирочку в класс, где она все увидит самолично. Когда же, вернувшись в Питер, Ирочка время от времени напоминала молодому художнику о том, что он обещал взять ее с собой на урок обнаженной натуры, каждый раз оказывалось, что очередная натурщица простужена, и сеанс переносится. Наконец, Ирочка, не терпевшая запутанности в отношениях со своими поклонниками, сама отправилась в Академию, благо путь был недалеким: от Кировского проспекта прямиком на такси до стрелки Васильевского острова, а после — по Университетской набережной, мимо крылатых львов-сфинксов — до здания Академии художеств. Ирочка узнала у вахтера номер учебной студии, поднялась по мраморной лестнице, нашла класс и заглянула. На стуле, установленном на возвышении, сидела старуха с распущенными седыми волосами, спадавшими на грудь и спину. Старуха была обнаженной, но возраст и жизнь настолько избороздили ее кожу и покривили ее кости, что никому и в голову бы не пришло назвать ее натурщицей. Ну, разве — моделью старой женщины. Какие тут ширмы и любовные сеансы! Ирочка тихонько затворила дверь, выбежала на набережную, схватила такси и вернулась домой. Юра звонил, но Ирочка отказывалась от встреч. Их дружба разладилась. «С тех пор мы не виделась с Юрочкой Димовым!» — вздохнула Ирочка. «А хотела бы?» «Сама не знаю, столько лет прошло. Не люблю друзей терять, а после разыскивать!» «Давай, я найду его!» В канцелярии Академии художеств дали мне адрес художественных мастерских при московской киностудии «Мультфильм», куда Юрий Львович Димов был распределен после получения диплома художника-живописца.

Да и сейчас, когда прошло около полувека от начала образования этой необычной компании, мне очевидно, что Ирочка была силовым стержнем винтовой лестницы, которая стремилась вверх и вверх, набирая новые витки, по которым мы карабкались вслед за нашей возлюбленной. Иногда уходили годы, пока наращивался новый виток, иногда рушились целые пролеты, на восстановление которых уходили годы, но никто, однажды попав в поле притяжения Ирочки, не выпадал окончательно. Я это знал, чувствовал с самого начала нашей дружбы — моей влюбленности в нее. Знал, как Ирочка переживает потерю художника Димова. Знал, что ей надо помочь. Тем более что в Ирочкин план входила экспедиция за березовыми грибами — сырьем для противоракового отвара чаги. Ирочка хотела составить экспедицию только из близких людей, входивших в ее окружение. «Хорошо бы к отчету о будущей экспедиции приложить альбом зарисовок: березовый лес, наросты на стволах и прочие красоты нетронутой природы. У меня есть предположение, судя по немногочисленным статьям о березовых грибах, что наибольшим противораковым эффектом обладают грибы чаги, выросшие в чистых, незагрязненных химическими продуктами березовых рощах. Димов бы все это зарисовал». Практицизм, перемежающийся с романтичностью, стал важной чертой характера нашей королевы. Или начал проявляться в открытую? «А чем плох фотоальбом?» — спросил я. «Конечно, и фотоматериал потребуется, — сказала Ирочка. — Но живые рисунки убедительнее. И по Юрочке я соскучилась!»

Ночной поезд «Ленинград — Москва» привез меня на Ленинградский вокзал, образующий вместе с Ярославским и Казанским «Площадь трех вокзалов». Оттуда было рукой подать до станции метро «Новослободская», где и располагалась киностудия «Мультфильм». Я вышел из метро и огляделся. Шумела, гудела и перезванивалась весенняя Москва. Пешеходы спешили разбежаться в разных направлениях, словно участвовали во множестве общегородских эстафет. Я пересек улицу и вошел в здание киностудии. Усатый вахтер стоял передо мой, как пограничник, тем более, что и облачен был в полувоенную форму с зелеными петличками и фуражку с зеленым околышем. Я объяснил, что разыскиваю своего друга по Ленинграду художника Юрия Львовича Димова. «Я вас соединю с отделом кадров», — сказал вахтер. Голос из отдела кадров ответил, что давать адреса и телефоны сотрудников «Мультфильма» неизвестным людям запрещено. Я ответил, что у меня с собой паспорт, и я вполне известен в школе, где преподаю литературу и русский язык, и в издательстве «Художественная литература», где сотрудничаю как поэт-переводчик. Так что я человек неслучайный, и мне вполне можно доверить адрес художника Юрия Димова. Но мои объяснения не помогли. Голос из отдела кадров был непреклонен. Я уселся на стул в невеселом раздумье. Стоило ли отпрашиваться из школы «на похороны московской тетушки», тратить последние деньги на билеты, чтобы сидеть в проходной, испытывая терпение вахтера-пограничника! Наверно стоило, ведь так хотела Ирочка, ответил я себе. При этом я почувствовал раздражение или сомнение в необходимости. Трудно было разграничить эти мимолетные мысли, которые я немедленно отогнал, перебирая в памяти московских знакомых, которые могли бы мне оказаться полезными.