Читаем без скачивания Мыслитель действует - Кристине Нёстлингер

– Ну что тебе еще надо, – сказал он, – ведь часы лежали у него в парте. – Более неопровержимой улики не бывает.

А Сюзи Кратохвил, эта змея подколодная, сказала Розвите Фрелих, я сам слышал: «По-моему, он в одной шайке с этим дураком Тузом пик». (Хорошо еще, что Туз пик этого не слышал.) Седлак Роберт, я всегда знал, что он дурак, стал уверять, что с самого начала подозревал Сэра, потому что тот всем внушал, будто вор не из нашего класса, а из 3-го «А» или еще откуда-нибудь. Вот негодяи! Я бы их всех убил! Не считая Лилибет и Туза пик, все в классе против Сэра. За исключением, конечно, Анны Траутенштейн-Эршталь, потому что она никогда не бывает ни за, ни против кого бы то ни было, она ни во что не вмешивается. Она сидит, белокурая и вялая, за партой, получает свои троечки, и ничто ее не колышет. За Сэра она не выступит, это уж точно. Правда, Сэр единственный из нас, на которого она иногда поглядывает, потому что она никак не может взять в голову, что его дед – настоящий негр. Ее тухлый мозг не перерабатывает такой информации.

Отто Верле, который сидит за одной партой с Анной Траутенштейн-Эршталь, рассказывал мне, что она его уже несколько раз спрашивала, в самом ли деле мать Сэра метиска. И когда Отто ей это подтверждал (что, впрочем, неверно, потому что метисами называют тех, кто наполовину индейцы, а не негры), она всякий раз восклицала: «Ах, как это для него ужасно!»

Так что от этой Траутенштейн-Эршталь ждать нечего. Никак не могу себе объяснить, почему Сэр не вернулся в класс. Ведь математик увел его в самом начале одиннадцатого, а когда я около двенадцати, на четвертой перемене, спустился в канцелярию, чтобы узнать, что с ним, его там уже не было. Секретарша сказала мне, что она не в курсе дела. Она сама пришла только в одиннадцать, потому что перед работой бегала в поликлинику, у нее разболелся левый зуб мудрости. Во всяком случае, сейчас, сказала она, у директора находится представитель фирмы, изготовляющей шторы, и показывает ему образцы своих товаров – родительский комитет решил приобрести новые шторы для химического кабинета.

Может быть, они его уже исключили из школы?

Нет! Так просто это не делается. Да и директор не стал бы его сразу исключать, он не из таких!

Сумку Сэра я принес к себе домой. И от тоски срубал лежащую в ней плитку шоколада.

Сейчас я снова позвоню Сэру. А если у него снова никто не подойдет, я позвоню Лилибет и Тузу пик. И мы втроем поедем в магазин «Все для вязания», я знаю, где он находится.

Я, правда, не люблю никуда ходить или ездить, я предпочитаю сидеть дома и думать. Но пока я не узнаю, что случилось с Сэром, мне в голову не придет ни одной толковой мысли, а когда не удается думать, надо действовать.

7 ГЛАВА,

в которой Лилибет отвоевывает себе кое-какие права, а Мыслителю становится яснее ясного, что если не пошевелить мозгами и не прийти Сэру на помощь, тот окажется в ужасном положении

Мыслитель еще, наверно, двенадцать раз набирал телефон Сэра и всякий раз не вешал трубки, пока не насчитывал двенадцать гудков, а потом позвонил Тузу пик и договорился с ним о встрече на трамвайной остановке в четыре часа. Затем он достал записную книжку и посмотрел там номер Лилибет. Ей он звонил так редко, что не помнил его наизусть.

Трубку взяла мать Лилибет. Она стала дружески болтать с Мыслителем и поблагодарила его за то, что он так мило ведет себя с Лилибет и всегда решает за нее примеры. Она на днях непременно пригласит его на чашку какао с яблочным пирогом.

– Извините меня, фрау Шмельц, – перебил Мыслитель ее благодарственную речь. – Но мне нужно срочно поговорить с Лилибет.

Мать позвала Лилибет к телефону.

– Лилибет, мы должны что-то сделать для Сэра, – сказал Мыслитель . – Встретимся в четыре часа на трамвайной остановке. Туз пик придет. О'кей?

Лилибет колебалась лишь секунду.

– О'кей, – сказала она. – Я приду, Мыслитель. – И повесила трубку.

– Куда это ты придешь? – спросила мать Лилибет.

– К четырем часам на трамвайную остановку, – ответила Лилибет.

– Зачем?

– Мы должны что-то сделать для Сэра, поддержать его, потому что он в беде.

– Об этом не может быть и речи! – В голосе матери Лилибет вновь зазвучали те пронзительные нотки, которые не выносил ее отец. – Ты что, с ума сошла, поддерживать вора?

Лилибет рассказала маме во время обеда, что произошло на уроке математики. Мама внимательно ее слушала и после каждой фразы восклицала: «Ах, как это ужасно!»

Лилибет думала, что мама сочувствует бедному невиновному Сэру и считает ужасным, что его так подло подозревают. Но теперь Лилибет убедилась, что мать ее ничегошеньки не поняла и ужасным ей представлялось только то, что ее дочка дружит с вором.

– Но ты же знаешь Сэра! – возмутилась Лилибет. – Ты же знаешь, что...

– Ничего я не знаю, – перебила ее мать. – Решительно ничего. Чужая душа – потемки. И эта история тому лишнее доказательство. Оказывается, можно производить впечатление хорошо воспитанного, милого и послушного мальчика, а на самом деле быть вором.

– Он не вор! – закричала Лилибет.

– А почему часы оказались у него в парте?

– Ему их подбросили.

– Зачем? – Мать неодобрительно покачала головой. – Крадут, чтобы получить то, что хочется иметь, поэтому просто нелепо предположить, что желанную вещь станут подбрасывать кому-то другому. Лилибет нетерпеливо вздохнула.

– Но ведь математик объявил, что будет сейчас всех обыскивать. И тогда тот, кто стащил часы, должен был быстро от них избавиться...

– А кто их стащил? – перебила мать.

– Почем я знаю! – воскликнула Лилибет.

– Вот видишь! – Мать снова покачала головой. – Твоя теория, дитя мое, не выдерживает никакой критики. – Тут матери пришло на ум еще одно соображение: – Помнишь, в начальной школе, кажется, в третьем классе, у тебя исчезла самопишущая ручка, а в свое время в детском садике ты как-то взяла с собой несколько маленьких игрушечных автомобильчиков и они тоже исчезли? Помнишь?

– Ну и что? – Лилибет никак не могла взять в толк, к чему мать клонит.

– А то, что и в детский сад, и в начальную школу ты ходила с этим Сэром, – многозначительно произнесла мать и торжествующе взглянула на Лилибет.

Лилибет решила, что с нее хватит! Мать позволяет себе говорить про Сэра «этот»! И Лилибет понимала, что ее не переубедить. Она молча сняла домашние туфли и надела красные сапоги, которые стояли возле шкафа.

– Ты ведь не пойдешь к нему? – испуганно спросила мать.

– Нет, пойду! – крикнула Лилибет и накинула на плечи курточку из заячьего меха.

– Только через мой труп!

Передняя в их квартире была длинная, как кишка. Широкий комод делал ее еще уже. Мать встала так, что преградила Лилибет путь к входной двери.

– Я запрещаю тебе идти к вору! А тем более ездить одной в трамвае. Не хватает, чтобы с тобой случилось то же самое, что с Гюнтером!..

Гюнтер жил в соседнем доме. Лет тридцать тому назад он сорвался с подножки трамвая и угодил ногой под колесо прицепного вагона.

– Через девять недель мне исполнится тринадцать лет, – сказала Лилибет. – И во всем городе нет другой тринадцатилетней девочки, которой запрещали бы ездить одной в трамвае.

– Другие мне не указ, – прошипела мать Лилибет и добавила уже более мягким тоном: – Ты же знаешь, как я за тебя волнуюсь. Когда ты уходишь одна, я места себе не нахожу.

Да, это Лилибет хорошо знала. Эти слова она слышала каждый день. И до этой минуты она принимала их близко к сердцу.

Лилибет стояла напротив матери. Мать была не очень высокой, и Лилибет могла смотреть ей в глаза, не задирая головы. В глазах матери стояли слезы. Эти полные слез глаза тоже были хорошо знакомы Лилибет. И вот вдруг, пока Лилибет глядела матери в лицо, она разом, словно ей прокручивали киноленту, припомнила все, что уже пропустила в своей жизни ради этих испуганных, полных слез глаз: катание с Тузом пик на роликах, потому что мать боялась, что она поломает себе кости; катание на коньках на Ханзелском пруду, потому что мать считала, что лед там слишком тонок; плаванье в старом русле Дуная, потому что невинные водоросли мать принимала за опасные лианы. Из-за своих страхов мать запрещала ей лазать на деревья, ходить одной гулять, ходить в походы с палаткой во время каникул, ходить с Мартиной в кино... Лилибет остановила бешено крутящуюся в голове киноленту и сказала:

– Мама, пропусти меня.

Мать опиралась одной рукой о комод, а другой – о стенной шкаф. Пройти было невозможно.

– Знаешь что, – сказала мать, – мы сейчас с тобой пополдничаем, а потом пойдем в магазин и купим тебе те синие сапоги, которые ты так хотела. Ладно?