Читаем без скачивания Храм фараона - Зигфрид Обермайер

— Ты, ленивая свинья! Вонючая еда крокодила, я заставлю тебя поторопиться!

Меру ничем не мог объяснить такое необычное поведение, но оно вселило в него надежду. Не одумалась ли его семья и не заплатила ли она этому надсмотрщику?

Во время короткого обеденного перерыва в тени нависшей скалы Меру осмелел и осторожно спросил:

— Не введены ли новые правила для каторжников, господин? Я чувствую, что со мной обращаются лучше, чем прежде. Может быть, моя семья…

Лицо надсмотрщика ничего не выражало, он даже головой не повел, когда сказал:

— Для семьи ты мертв, не питай несбыточных надежд. Речь идет о другом, и скоро ты узнаешь о чем.

Долго ждать Меру не пришлось. Уже на следующий день надсмотрщик шепнул ему:

— Слушай меня внимательно, ты останавливаешься, я пару раз ударяю тебя, причем один из моих ударов приходится на твою правую руку. Она распухнет, и я отведу тебя к главному надзирателю и доложу, что есть подозрение на перелом. Мы пойдем в больничную палатку, где лекарь будет глубоко спать, и у нас появится время для разговора.

Долгое преступное прошлое сделало Меру осторожным и недоверчивым, однако, подумав, он пришел к выводу, что ничего не потеряет, а выиграть может все. Он сделал все, как велел надсмотрщик, и почувствовал, как в нем возрождается какая-то смутная надежда.

В больничной палатке пахло гноем и гнилью, здесь царила абсолютная тишина.

— Они все крепко спят, я им в этом немного помог. А сейчас ложись.

Меру упал на вонючий пучок соломы, и надсмотрщик тотчас принялся говорить:

— Обе твои попытки бежать, твое несгибаемое мужество и решительность бросаются в глаза. Кое-кто думает, что в другом месте ты будешь нужнее, чем здесь. Ты когда-нибудь слышал о короле пустыни Себеке?

Меру ухмыльнулся. На его изуродованном лице это выглядело ужасно.

— Слышал, да, но всегда сомневался, что он есть на самом деле.

— Он есть, парень, он есть, он постоянно ищет хороших людей, однако терпит вокруг себя только тех, кто окончательно, бесповоротно, на всю оставшуюся жизнь порвал с возможностью вести «приличную» жизнь. За тобой долго наблюдали и составили мнение, что ты подходишь к этой категории. Ты преступник, потому что тебе по душе им быть. Для своей семьи ты давно мертв, а спустя некоторое время в каменоломне ты и вправду протянешь ноги. Сам знаешь, здесь до старости не доживают, и тела умерших выбрасывают в пустыню, где их пожирают шакалы. Твое ка будет бесконечно бродить, не зная покоя, не имея пристанища. А значит, за ужасной жизнью на этом свете последует не менее ужасное посмертие. Но сейчас у тебя появилась возможность изменить свою судьбу. Я только связной и не принадлежу к «семье» Себека. Мое дело — сказать тебе: если ты согласен, то в ближайшие дни, ты предпримешь третью попытку побега, и я клянусь тебе Пта и Озирисом, что эта попытка будет удачной.

— Я в этом не так убежден.

— Подожди — увидишь. Ты должен делать точно то, что я тебе скажу. Сейчас я наложу шины на твою руку, чтобы ты особо не попадался на глаза лекарю. За день до побега я дам тебе знать. Они прибудут ночью с лошадьми и повозкой, тогда ты будешь в безопасности. Что будет потом, меня не касается.

— Хорошо, — решился Меру. — Я твой. Даже если я получу два дня свободы, мне и это дорого.

— Не два дня, а целую жизнь. Клянусь тебе моим бессмертным ка, что ни один человек, которого освободил Себек, не вернулся обратно в каменоломни.

«А я клянусь всеми богами, что этот Рамзес заплатит за свой приговор где-нибудь и когда-нибудь», — с ненавистью подумал Меру.

Рамзес заранее знал, когда ладья прибудет в Мемфис, и приготовил для Нефертари триумфальный прием. Рослые воины из дворцовой стражи, сопровождали Нефертари и ее родителей к Дому Почета — царскому дворцу. Жрец Пта и жрец Озириса (в знак почтения к Абидосу), правитель города и ряд высоких чиновников составляли торжественную процессию. Рамзес выехал им навстречу. Поровнявшись с носилками гостей, он спрыгнул с колесницы, приветствовал Сенеба, Хатнуфер и Нефертари и возглавил шествие до того момента, когда дворцовые ворота закрылись за ними.

Царский дворец представлял собой город в городе и занимал целый квартал Мемфиса. Белую стену воздвиг фараон Менес, он первым объединил Обе страны. С того времени стена была удлинена во много раз и тянулась вокруг дворцового квартала с его домами, садами, конюшнями и складами для припасов. Там жили более тысячи человек. Всех их, от главного советника до прачки, называли тайными радетелями Дома Почета, и рангом они были намного выше остальных граждан города.

— Ты устала? — озабоченно спросил Рамзес, проводив Нефертари в Дом для гостей.

— Нет, — ответила она. — Путешествие на корабле неутомительно, просто сидишь или лежишь на палубе, смотришь на пробегающие мимо поля… — Она осеклась. Рамзес все видел, все знает, ее рассказ должен показаться ему скучным.

Однако принц восхищенно смотрел на ямочки на ее щеках и больше всего на свете желал остаться с ней наедине.

— Освежитесь и отдохните. Мы увидимся за ужином. На нем будут присутствовать Их Величества, мои почитаемые родители.

— Я тебе кое-что привезла, — прошептала Нефертари и вложила в руку Рамзеса маленький сверточек. — Открой, когда будешь один…

У наследного принца и соправителя был свой собственный небольшой дворец с придворным штатом, гаремом и многочисленными слугами. Там, в своих покоях у окна, он и осмотрел пакетик величиной с голубиное яйцо. В папирус было завернуто что-то твердое. Принц осторожно развязал нитку, развернул папирус и нашел в нем искусно сделанный амулет из ляписа в виде сердца, точнее, половины сердца. На папирусе неверной, почти детской рукой его возлюбленной было написано:

«Здесь другая половина твоего сердца из рук Нефертари».

Рамзес прижал прохладный камешек к губам и аккуратно положил на стол, затем оторвал от своего передника кусочек материи, завернул в него половину сердца и перевязал его ниткой, хлопком в ладоши вызвал слугу и вложил пакетик ему в руку.

— Беги к золотых дел мастеру и вели ему аккуратно оправить это в электрон[4], чтобы можно было носить на шее. Должно быть готово сегодня к вечеру.

Рамзес отправился в свою спальню и прилег на большое позолоченное ложе, четыре ножки которого были сделаны в виде львиных лап.

— Нефертари, Нефертари… — прошептал он и почувствовал, как сильно любит и желает эту девушку. Уже завтра писцы должны будут составить брачный контракт, и он поклялся себе: — Нефертари будет и останется моей первой и единственной супругой.