Читаем без скачивания Удачливый крестьянин - Мариво

Я, со своей стороны, поблагодарил ее почти в том же тоне, с горячностью, пожалуй, не совсем позволительной, если наблюдения мои были ошибочны; но я, видимо, не ошибся, так как мой ответ понравился. В дальнейшем вы увидите, куда это нас привело.

Я еще откланивался с намерением удалиться на кухню, когда в комнату вошел какой-то священник. Оказалось, это был постоянный духовный руководитель обеих дам – я говорю постоянный, так как кроме него у них бывало еще несколько духовных особ, которые также вели с обеими сестрами душеспасительные беседы.

Что до вновь прибывшего, то это был самый главный наставник, высший судья всякого их поступка.

Спешу повторить, что я отнюдь не желаю кого-либо обидеть; не подумайте, будто я насмехаюсь над обычаем отдавать свою совесть на предмет руководства так называемым духовникам и спрашивать их совета решительно по любому поводу.

Обычай этот, надо полагать, согласен с верой и достоин похвалы, и люди правильно поступают, следуя ему в разумных пределах; не над этим я потешаюсь; но существуют житейские мелочи, которых духовным пастырям не следовало бы принимать слишком близко к сердцу, ибо это уже смешно.

Наш пастырь был небольшого роста, обладал приятно-округлыми формами, свежим цветом лица и живым взглядом – впрочем, в этой живости не было ни легкомыслия, ни излишнего огня.

Вам, наверно, встречались подобные физиономии; в них столько приветливости, миролюбия и снисхождения к ближнему, что такое лицо не может не быть зеркалом души доброй и милосердной.

Именно таков и был на вид наш духовный наставник.

Добавьте к его портрету короткие, ровно подстриженные и приглаженные один к одному волосы, которые ложились вокруг щек естественным и красивым завитком, вовсе не требовавшим ухищрений искусства; присовокупите к этому румяный рот и прекрасные зубы, ровные и белые – опять-таки дар природы, а не плод усилий.

Таковы были телесные преимущества – вполне, впрочем, невинные – этого аббата, не забывавшего, что сама религия предписывает соблюдать в одежде скромную опрятность, дабы не оскорблять ничьих взоров. Правда, по части опрятности он был немного старательнее, чем требовалось церковью, но в этих вопросах трудно найти золотую середину, так что почтенный священнослужитель, сам того не ведая, несколько впадал в грех франтовства.

Задремавшая было мадемуазель Абер-старшая не столько услышала, сколько почувствовала его шаги; он вошел совсем тихо, но слух у святош в такие моменты становится очень тонким.

Мадемуазель Абер тотчас проснулась и встретила улыбкой нежданную радость – посещение возлюбленного друга (конечно, во Христе), – ниспосланную ей, пока она спала.

Священник, при виде незнакомого лица, устремил на меня пристальный взгляд.

– Так это и есть ваш новый слуга, сударыня? – спросил он.

– Да, господин аббат, этот юноша служит у нас с сегодняшнего дня, – ответила старшая Абер, – он оказал большую услугу сестрице.

И она начала рассказывать про обморок на мосту, а я почел за лучшее выйти пока из комнаты.

Я был уже на середине лестницы, как вдруг вспомнил пристальный взгляд аббата, и мне захотелось узнать, что он скажет. Правда, на кухне меня ждала Катрин – но не беда! Я тихонько поднялся обратно по лестнице. Дверь была закрыта; я приложил к ней ухо.

Рассказ о нашем с мадемуазель Абер знакомстве скоро кончился; время от времени я заглядывал в замочную скважину: священник сидел прямо напротив двери, и я отлично видел его и младшую сестру.

Я заметил, что, слушая рассказ обо мне, он принял холодный, задумчивый, даже строгий вид.

Я не узнавал ласковой и снисходительной физиономии, с какой он вошел в комнату! Он еще не хмурился, но я чувствовал, что мое приключение сейчас превратится в серьезнейший вопрос совести и морали.

Выслушав мадемуазель Абер, он опустил глаза, как человек, готовящийся высказать веское суждение, помолчал и наконец заговорил.

– Должен вам сказать, сударыня, вы поторопились, – сказал он, устремив на сестер взгляд, который говорил о серьезности их проступка, быть может, граничившего даже с преступлением.

Я не удивился, ибо ничего другого и не ждал. Младшая сестра покраснела; она была смущена, но отчасти и раздосадована.

– Да, сударыни, вы поторопились, – повторил он.

– Ах, да что ж тут дурного? – сказала младшая, несколько оробев, хотя сквозь эту робость проглядывало негодование; – он славный юноша, насколько можно судить; он ищет места, я его встречаю на улице, он оказывает мне услугу, провожает меня домой, нам нужен слуга, мы его берем. Чем мы оскорбили господа? Я думала, напротив, что проявила милосердие и признательность.

– Все это так, сестра, – возразила старшая, – но наш духовный наставник лучше знает, что хорошо, а что плохо, и мы должны слушаться его. По правде говоря, когда вы предложили взять молодого человека к нам на службу, мне это не очень понравилось: я словно почувствовала, что господин аббат будет недоволен и, видит бог, сразу решила, что мы поступим так, как скажет наш духовный руководитель.

Речь эта не убедила младшую; она молчала, но ее надутое лицо говорило: «Не вижу тут ничего дурного».

Священник не прерывал старшую сестру, но был явно уязвлен молчаливым упорством младшей.

Тем не менее он, приняв спокойный и благожелательный вид, обратился к ней с такой речью:

– Милая барышня, послушайте меня; вы же знаете, как ревниво я пекусь о вас обеих…

Это попечение святой человек распределил, однако, таким образом, что младшей досталось не меньше трех четвертей с половиной, и только в последнюю секунду, спохватившись, он уделил остаток старшей, ибо поначалу совсем о ней позабыл.

– Конечно, господин аббат, – сказала старшая сестра, сразу заметив эту несправедливость и забывчивость по отношению к ней, – конечно, мы знаем, что вы одинаково печетесь о нас обеих и не станете оказывать предпочтение одной в ущерб другой.

Проговорила она это довольно кислым тоном, но с улыбочкой, чтобы ее не заподозрили в ревности.

– Ах, сестрица, – прервала с легким раздражением младшая, – я вполне с вами согласна; но если бы даже господин аббат был больше привязан к вам, чем ко мне, я ничего не имела бы против; он только воздал бы вам должное; ведь ему известна вся чистота вашей души, на вас почиет благодать божия, и вы безусловно более достойны его внимания, чем я.

– Дорогие барышни, – вмешался священник, видя, что дал повод для небольшой свары, – не будем терять душевный покой. Обе вы равны перед господом, так как обе любите его одинаково. А если бы я и обратил больше заботы на одну из вас, я оказал бы это предпочтение той, которая медленнее идет по пути спасения. Ее слабость потребовала бы от меня уделить ей больше внимания, как более нуждающейся в помощи; но слава господу, обе вы шагаете в ногу, ни одна не отстает, не об этом речь. Мы говорим о молодом человеке, которого вы наняли (как видно, моя молодость не давала ему покоя); вы не видите в этом ничего дурного, не сомневаюсь; но благоволите выслушать меня.

Тут он сделал небольшую паузу, как бы собираясь с мыслями, затем продолжал:

– Господь, по безмерной своей милости, часто наделяет духовных пастырей ясновидением, в коем отказано остальным людям, дабы они не возгордились и понимали бы, что спасение их в кротости и послушании. Какая беда, говорите вы, взять в услужение этого юношу, который на первый взгляд внушает доверие? Скажу вам: очень даже большая. Прежде всего, вы поступили опрометчиво: в сущности, вы подобрали его на улице. Он показался вам человеком честным – что ж, может быть; всякий волен судить по-своему. Мое впечатление отнюдь не так благоприятно; впрочем, не об этом речь. Но с каких это пор, скажите пожалуйста люди вручают свое добро и самую жизнь первому встречному, доверяясь одной лишь его располагающей наружности? Когда я говорю «свое добро и свою жизнь», я отнюдь не преувеличиваю. Вас в доме три незамужние девицы, и что с вами будет, если внешность этого молодчика обманчива, если перед вами авантюрист – а ведь это весьма вероятно. Кто вам поручился за его нравственность, за твердость веры, за характер? Разве у плута не может быть честное лицо? Боже меня упаси утверждать, что он плут, – милосердие не велит думать о человеке дурно. Но милосердие, однако, не должно доходить до беспечности. Ведь это беспечность – так доверяться незнакомому человеку!

– Ах, сестрица, наш духовный наставник прав, – воскликнула при этих словах старшая. – Действительно, в первую минуту этот парень располагает к себе, но все же господин аббат подметил верно: сейчас я сама вспоминаю – в его взгляде есть что-то такое, что настораживает.

– Позвольте мне продолжить свою мысль, – перебил ее священник. – Вы признаете мою правоту, но то, что я намерен сказать дальше, еще важнее. Этот юноша весьма молод, на вид дерзок и ветрен, а вы обе еще не в таком возрасте, чтобы не бояться злых языков. Неужели вы не опасаетесь, что о вас будут судачить, когда увидят такого слугу в вашем доме? Разве вы не знаете, как охотно люди злословят о ближнем и какой великий грех давать им повод для злоречия? Это не мои слова, так учит Евангелие.[20] И наконец, дорогие сестры, будем искренни: ведь человек слаб. Что наша жизнь, как не постоянная борьба с собой, как не падения и взлеты? И это даже в самых незначительных мелочах. Неужели же вам не страшно? Ах, поверьте мне, стоит ли воздвигать лишние препятствия на пути к спасению? Зачем создавать для себя соблазны? Этот новый слуга чересчур молод, вы намерены жить с ним под одной крышей, он будет всегда на глазах; корень зла гнездится в нас самих; должен вам сказать откровенно, меня настораживает то доброе мнение о нем, которое у вас сложилось, та упорная симпатия, которую вы уже к нему питаете; эта симпатия пока вполне невинна, но останется ли она такой всегда? Повторяю, все это меня настораживает. Я заметил, что мадемуазель Абер, – добавил он, взглянув на младшую сестру, – была недовольна, услышав мое мнение на этот счет; откуда берется такая неуступчивость, такая неприязнь к моим словам со стороны той, которая никогда не противилась советам, продиктованным моей совестью ради спасения ее души? Мне не нравится подобное настроение, оно мне подозрительно; боюсь, это силки, расставленные на вашем пути дьяволом; а раз так, я принужден настаивать на том, чтобы этот молодой человек был выдворен из вашего дома. Лицо его к тому же далеко не так симпатично мне, как вам; я сам подыщу вам слугу; конечно, это дело хлопотное, но таково веление неба. Именем бога прошу вас не противиться его предначертаниям и последовать моему совету. Обещаете ли вы слушаться меня?