Читаем без скачивания Извращение желаний - Владимир Круковер

Денег было не так уж много – четыреста рублей. Она прикинула в уме стоимость покупок, дорогу туда и обратно, мелкие расходы – получилось не так уж много, всего какая-то тысяча. Ее охватила злость, но муж спал сном невинного ребенка, и ей стало жалко его. По-матерински. «Сорвался мужик, попала шлея под хвост или бес в ребро. За всю их скромную жизнь решил разок шикануть – Бог с ним! Ведь почти на все деньги купил ей, дорогие купил вещи, редкие в городе. А себе – ничего! Ну, может, попил там чуть-чуть, по ресторанам пошастал, по Москве… Все одно – деньги-то шальные. Как пришли – так и ушли. А что скрытно все – так оно и правильно: зачем же в доме и на улице всем про выигрыш знать?»

И она, млея от счастья, снова стала вертеться у зеркала, вновь и вновь примеряя подарки, радуясь, как ей казалось, возвращающемуся благоденствию в семье.

А он, проснувшись ровно через два часа, тихо лежал в сумраке вечера, не чувствуя совершенно ватности своего тела, но зато голова функционировала довольно ясно. Гудели в мозгах бесчисленные самолеты, шумели железнодорожные вокзалы, всякие рестораны… Лапали его упругие девичьи груди грязные и волосатые пальцы мужиков, а он с остервенением бил их владельцев по голове или по почкам, или по печени… А затем с ежедневно растущей сноровистостью обшаривал их карманы, вынимал деньги и ценности, снимал с рук кольца, перстни… Драгоценностей он почему-то опасался, и после очередного грабежа с сожалением выбрасывал их в урны… Затем в самом темном месте быстро переодевался, выворачивая куртку наизнанку, пряча парик в сумку, а взамен напяливал на голову щегольскую кепку, насаживал на нос темные очки и растворялся в толпе.

В Москве он пришел прямо на квартиру к знаменитому профессору, и тот долго смеялся над его страхами и отчаянием. Он смеялся необидно, по-старчески – хе-хе-хе! Дробно так, но довольно звонко.

Идя от профессора в аптеку, он знал, что обыкновенный гормональный препарат избавит его от чужеродных наростов на волосатой мужской груди. Но от этого ему, почему-то, стало не легче. Вялый интеллигент трусливо свернул в первую попавшуюся подворотню и долго стоял там, прижимаясь к холодной стене, млея от непонятного страха. Он чуть было не выбросил все деньги, добытые рискованным трудом, в пароксизме отчаяния, но вовремя одумался, боясь своим нелепым поступком привлечь чье-то внимание.

А позже, когда совсем рассосались эти груди, он совершенно успокоился и его уже не мучили воспоминания об ограбленных мужиках, а бередили душу их липкие руки, похотливые рычания, вопли неудовлетворенной страсти – дикие и яростные. Ему казалось, что он никогда уже не сможет прикоснуться к женщине, встать рядом с мужчиной, подать ему руку – запросто и по-свойски. Груди исчезли, и он почувствовал вдруг себя бесполым существом, как деревянная матрешка.

Но и эти страхи оказались совершенно беспочвенными. В минуты их последней встречи профессор доходчиво объяснил ему, где и как он сможет избавиться от последствий психологического шока, написал коллеге рекомендательное письмо. И он понял, что ему достаточно будет пройти несколько сеансов гипноза в родном областном центре, попринимать курс нейролептических препаратов, и тогда он будет совершенно здоровым.

… Но ему все равно не хотелось шевелиться в постели, говорить с женой, встречаться со знакомыми. Лежать бы вот в таком оцепенении, долго лежать…

14. Конкретный разговор хозяина с котом

Жизнь спешит, если Лучше у одного разумного и добродушного быть в любви и почтении, нежели у тысяч дураков.

Ничего конкретного из этого разговора не получилось. Выбивалка для ковров превратилась в моей руке в банановую гроздь, кот невозмутимо прошествовал на кухню, оттуда донеслись хруст и чавканье. Я отнес бананы Жене, взял сигареты и вышел на балкон. Было такое ощущение, будто я приобрел машину для исполнения желаний… испорченную. Шагреневую кожу с дырками. Я прижег сигарету, затянулся, глянул вниз сплюнул. Почему же все, выходящие на балкон, испытывают искушение плюнуть или что-нибудь бросить на улицу?

Я стоял, облокотившись на перила, курил, глубоко затягиваясь. Внизу клубилось нечто неясное, будто я сидел на обрыве, свесив ноги в тапочках над чем-то чуждым.

Я посмотрел на собственные ноги. Они были в тапочках, причем один прорвался и в дырку выглядывал большой палец. Захотелось испить кефиру, но желудок еще был полон рыбной сытостью.

Скрипнула балконная дверь. Задрав напряженный хвост, на балкон вышел рыжий разбойник. На миг все сущее подернулось дымкой, неким флером ирреальности.

– Не вздумай, – мгновенно сказал я ему, – ни в коем случае. Никаких желаний воплощать не надо.

– Увы, – промурлыкал Ыдыка Бе, – это не всегда от меня зависит. Я же разтроенный.

– Если ты такой, тройной, то на фига сюда приперся?! Сидел бы на своей планете, или где вы там сидите, ыдыки бешеные.

– Я печалюсь, – сказал Бе, – печалюсь вместе с тобой, но бессилен я в соперничестве с тройным сознанием.

Он посмотрел на меня раскосыми глазами, в которых не было печали, а была какая-то бесшабашная дикость, развернулся и ушел. Я глубоко затянулся остатком сигареты и выбросил окурок через перила. Снизу раздался сдавленный вскрик, перешедший в проклятие. Похоже, некому лысому не повезло.

Вновь появился кот. На шее у него болтался обрывок поржавевшей цепи, в лапах был струнный инструмент.

– Хочешь, я расскажу тебе сказку про Красную шапочку? – спросил он.

Это было настолько нелепо, что я заворожено кивнул. Кот встал на задние лапы и ударил по гуслям…

Больше всего на свете Люпус не любил утро.

Сегодняшнее утро он не любил особенно, потому что его активно будили.

– Какого черта! – пробормотал он, натягивая одеяло на голову.

– Все, пьяница несчастный, – или ты встаешь, или я ухожу, – услышал он визгливую фразу жены.

– Сука ты, – невнятно сказал он, приоткрывая правый глаз, – битч позорная.

– Если я сука, – резонно сказала жена, – то ты кобель неумытый, вольфхунд. И пьяница. Ладно, вставай, я немного припасла со вчерашнего.

– Что ж ты сразу не сказала! – мигом ожил Люпус. – Знаешь же, каково мне после вчерашнего…

Он откинул одеяло и медленно, буквально по частям, встал, нацепил неуклюжими ступнями растоптанные тапочки и повлекся в туалет.

Во рту было гадко. Еще более гадко было в голове. Глаза слипались.

Он долго стоял над унитазом, пытаясь помочиться и одновременно удержать тягучую рвотную горечь.

Жена звенела посудой на кухне. Он повлекся к ней. Стакан, налитый до половины, был на столе, рядом находилась кружка с холодной водой, в которой плавал ломтик лимона.

– Это все? – спросил он жалобно.

– Есть еще столько же, – мирно ответила жена.

Люпус обхватил стакан, задержал дыхание и, стараясь ни о чем не думать, вылил содержимое в рот, мучительно сглотнул и сразу запил.

Несколько секунд он стоял на месте, потом быстро заходил по кухне, продолжая делать глотательные движения. Главным на свете в этот момент для него было удержать выпитое.

И это ему удалось.

Интересно наблюдать как оплывшее, неуклюжее, перхающее, вялое существо превращается в энергичную особь мужского пола.

Жене это было неинтересно, даже противно.

– Завтракать будешь? – спросила она, заранее зная ответ.

– Может чуть позже…

– Позже все остынет. Я два раза подогревать не буду.

Странные эти супруги. Всякие супруги странные. Она прекрасно знает, что с такого дичайшего похмелья муж не может и думать о пище. Вот опохмелиться как следует, отойдет, помоется, зубы почистит и с удовольствием покушает. Нет же, надо приготовить преждевременно, поворчать, а потом подогревать, не прекращая упреки. А за что его, собственно, упрекать. Пьет? Так все мужики пьют. И не так уж часто он пьет, хотя много. Что вполне извинительно при его нервной работе. Но не дерется же, не бегает по бабам, деньги все в дом несет. Вполне нормальный мужик. И вообще его будить по утрам не стоит. Она и не будила бы, коли не обязательное дело сегодняшнее. А, проспавшись, он попил бы пивка и совсем хорошо себе почувствовал. Сидел бы у телевизора, отпивался пивом. Уютный, домашний. А ночью, когда дети угомоняться, уснут, обнял бы ее своей сильной лапой за плечи, шутливо прикусил мочку уха и сказал:

– Ну что, Вольфа, не пора бы и нам с тобой баиньки.

А она бы деланно возмутилась:

– Ты что, старый, дети услышат, и вообще…