Читаем без скачивания Гипнотрон профессора Браилова - Наум Фогель

– Да вот, читаю в газете… Наш Лосев спас от смерти аспирантку психоневрологического института. Думаю, Георгий Степанович новую тему облюбовал и собирает материалы из первоисточника, да еще в экзотической обстановке.

Лосев прочитал заметку и возмутился:

– Черт знает что! Найти бы, кто этим занимается, да уши натрепать. Любой пустяк – в газету!

– Ну, знаешь, спасение человека – это не пустяк, – заметил Картавин. – Это – героизм, если хочешь.

– Подумаешь, героизм! Она так волновалась, чтобы отец не узнал, а теперь… И меня в таком свете выставили – людям в глаза смотреть стыдно.

– Не скромничай, Лосев! – хитровато подмигнул Картавин. – В душе, небось, рад-радешенек. Она, эта Браилова, интересна или так себе? Скучная, должно быть, особа?

– Почему скучная?

– Сам понимаешь: возиться с психическими – невеселое дело,

– При чем здесь психические? – едва сдерживая раздражение, вскинул плечами Лосев. – Она работает в научно – исследовательском институте: лечение сном, оригинальная методика, усыпление больных приборами, действующими на расстоянии…

– Вот, вот, – весело засмеялся Картавин… – Я же говорил: Георгий Степанович облюбовал себе новую тему для очерка: “Новости психоневрологии!”, “Лечение сном!” Сенсация!..

– Постой, постой! – вскочил, как ужаленный, Лосев. – Как ты сказал? “Новости психоневрологии”? “Лечение сном”? А ведь это идея! “Новейшие достижения в области лечения сном”! Кажется, наш журнал такой темы еще не подымал. Иду к редактору.

– Давай, давай! – подзадорил его Картавин. – Кому-кому, а тебе старик не откажет. Сон, сновидения, прочая чертовщина… Это куда интереснее того, чем ты сейчас занимаешься. И он принялся читать записи, сделанные Лосевым;

– Амур… Хэйлунцзян… Харамурень… Хара-му-рень, произнес он по слогам. – На кой леший тебе эта харамура понадобилась?

– Много знать будешь – скоро состаришься, – хлопнул Картавина по плечу Лосев и, захватив свои конспекты, направился к редактору.

8. В БАНЕ

Что бы там ни было, как бы ни захлестывала работа, но по субботам, ровно в пять вечера, Антон Романович шел в баню. В кожаном чемоданчике заботливыми руками Ирины было уложено белье, кусок мыла, два махровых полотенца, рукавицы и поверх всего плоский березовый веник.

– Время – чудесный доктор, – любил говорить Антон Романович. – Постепенно затягиваются самые тяжелые раны под мудрым воздействием этого лекаря-кудесника, утихают страсти, меняются интересы. То, что в детстве казалось неоценимо дорогим, уже в юности теряет свою привлекательность; то, что в молодости казалось дороже жизни, когда тебе перевалит за пятьдесят, становится мелочью, не заслуживающей особого внимания. Однако, бывают привычки, перед которыми даже всесильное время беспомощно опускает руки. Иван Петрович Павлов, например, до глубокой старости обожал игру в городки. А я, вот, жить не могу без бани, доброй русской бани, с парком да с березовым веничком.

Баня была истоплена на славу. В парной было людно и так жарко, что уже внизу дух захватывало.

Антон Романович не торопясь обернул голову полотенцем, набрал в тазик ледяной воды, окунул в нее предварительно попаренный, бьющий в нос ароматом березы, веник и, захватив рукавицы, стал забираться повыше.

“Теперь я турок, не казак!..” – мурлыкал он себе под нос, с трудом сдерживая желание запеть в полный голос. Желание петь всегда неодолимо возникало, как только он переступал порог парной. Браилов обожал верхний полок, который обычно пустовал. Однако сегодня там уже сидел, нахлестывая себя веником крепко сложенный еще молодой человек.

– О, да тут, я вижу, уже какой-то сибиряк устроился! – радостно воскликнул Антон Романович.

– Точно, сибиряк, – приветливо улыбнулся тот. – А вы как узнали, папаша?

– Рукавицы выдали, – засмеялся Браилов. – Значит, земляк, – сказал он, натягивая рукавицы. – С каких мест?

– Амурский округ.

– Амурский? – удивился Браилов. – Значит, вдвойне земляк: я ведь тоже из тех мест. Давненько я там не был. А вы когда?.. Всего полтора года тому назад? Интересно!.. Ну как там?

Антон Романович обрадовался возможности поговорить о родных местах. Он родился и вырос на Дальнем Востоке, в селе Нижне-Спасском, на берегу Амура. Отец его, литейщик путиловокого завода, был сослан туда за участие в стачках еще при Николае. Крепкий, веселый, с чистыми, по-детски голубыми глазами, добродушно глядящими на мир из-под лохматых бровей, неутомимый охотник, – таким запомнился Антону Романовичу отец. Бил он без промаха знаменитую амурскую белку и не раз, бывало, сам на сам управлялся с медведем. Погиб он на руках у Антона в памятный февральский день 1922 года, во время штурма Волочаевских высот. Антону тогда только девятнадцатый пошел. Разве забудешь этот день? Снег по колени, тридцатиградусная стужа, разрывы снарядов, сухой треск винтовочных выстрелов вперемежку с короткими очередями пулеметов… Они шли плечом к плечу, оба рослые, в сбитых набекрень шапках, легких тулупах, туго перехваченных в талии ремнем. Белогвардейская пуля ударила отца в грудь навылет. Он выронил гранату, не успев сдернуть кольца, и присел, удивленно глядя перед собой. Антон бросился к нему, подхватил за плечи.

– Оставь! – как показалось Антону, строго произнес отец и едва слышно зашептал: – Крышка мне. Антон… А ты… Ты вперед иди… Вперед… Жив останешься, слышь… Мать… Мать побереги.

Он хотел еще что-то сказать, но уже не мог: изо рта хлынула дымящаяся на морозе кровь, окрасила заиндевевшую бороду.

Похоронили его в тот же день в братской могиле после боя. Мать умерла в двадцать восьмом, не повидав невестки, не дождавшись внучки. Сколько лет собирался Антон Романович съездить в родные места, навестить могилы стариков, да так и не собрался. Времени нет. Сначала институт, потом работа в Колтушах, диссертация, лекции, научные исследования. Затем война, нелепая смерть жены – утонула во время эвакуации, упав с парохода при переправе через Днепр.

Обо всем этом вспомнил Антон Романович, встретив земляка. Глаза его подернулись грустью Он даже головой тряхнул, чтобы прогнать невеселые воспоминания. А земляк ничего не замечал, он энергично хлопал по раскрасневшимся плечам ароматным березовым веником.

– Значит, и вы с Амура? – спросил Лосев и мечтательно вздохнул: – Ах Амур, Амур… Река Черного Дракона.

– Почему дракона, да еще черного? – спросил Браилов.

– Знаете, как называется Амур по-китайски? Хэйлунцзян… Вот как. А в переводе на наш грешный язык это и будет Река Черного Дракона.

В тоне молодого человека явно скользили безобидные, правда, но покровительственные нотки.