Читаем без скачивания Культурный разговор - Татьяна Москвина

Если «жизнь – это болезнь материи» (как считал один герой у Томаса Манна), то в «Трудно быть богом» эта болезнь достигает самодовлеющего расцвета. Водяная, слизистая природа жизни со всеми прелестями процессов брожения и гниения не прикрыта никакими достижениями прогресса. Грязь чавкает под ногами так же смачно, как уроды, неизвестно за что сражающиеся на этом клочке земли, плюют друг в друга или мочат друг друга, смотря по настроению. Люди выглядят так, как выглядели бы, наверное, увеличенные до человеческих размеров бактерии и микробы. Собственно говоря, не являются ли они действительно чем-то вроде огромных микробов? И жалеет ли, любит ли эти человекообразные бактерии их неведомый бог?

Скорее всего, не жалеет и не любит, однако бродящий по фильму красивый и грустный Ярмольник все-таки носит в себе некую приятно-печальную музыку. Он сам не бог, но для этих существ – кто-то вроде. На его плечо садится белая сова, его щегольской кафтан осыпают белыми розами. Положение Руматы безнадежно, но сражается длинными красивыми мечами он с явным удовольствием – правда, с кем?

Никакой разницы нет, с кем, потому что нет победы, потому что в процессах природы никто не побеждает, а только превращается, и вечный круговорот веществ не делает исключения для человека. Вечные дожди, вечная грязь, вечная кровь, вечная война. А у того, кто это понимает, – еще и вечная тоска. Но ведь он благороден, поэтому уничтожает кишащую вокруг него жизнь только тогда, когда она сама нападает на него. Что делать с этим чертовым Арканаром, благородный Дон Румата не знает, да и сам Бог вряд ли знает, что делать со своим творением. Сказать это легко, но, нырнув в картину Германа, зритель может некоторое время лично пожить в положении Того, Кто все видит и ничего не может…

Этому фильму нет никаких аналогов. Этот беспримерный и ужасный подвиг воплощения личной трагедии (трагедии мироощущения самого Автора, Алексея Германа) совершен в России, и нигде, кроме России, он не мог быть совершен.

Фильм «Трудно быть богом» создан вопреки всей существующей нынче визуальности, в опровержение всего, чему поклоняются сегодня, – сюжета, монтажа, игры актеров. Такого фильма никогда не было и не будет никогда. Масштаб германовского сопротивления обстоятельствам поражает – и кажется уже неважным, что многих эта картина оттолкнет, испугает, отвратит, потому что она переживет свое время и его эстетические пристрастия.

Отверженный

К семидесятилетию Эдуарда Лимонова

Люди, равнодушные к литературе, периодически видят по ТВ, как на оппозиционных митингах толкают или волокут в кутузку худенького заполошного старичка в эспаньолке а-ля Дон Кихот и огромных очках.

Показывают его обычно на общем плане – а иначе было бы видно, что это подросток лет шестнадцати, раздобывший где-то театральный паричок. Где вообще родители парня? Куда смотрит школа???

Лимонову – семьдесят. Он, выходит, старше Никиты Михалкова. Это бесконечно странно. К тому же я, неравнодушная к литературе, знаю, что Лимонов – один из лучших писателей России. Может, и лучший – по владению словом хотя бы. Во всяком случае, на сто голов выше перехваленного Прилепина, им же и порожденного.

Лимонов – лучший? И кто-то, знаю, сейчас морщится, как кислого съел. Морщитесь – в конце концов, он Лимонов, а не Клубничкин.

Закройте ваш вечно распахнутый для возражения рот и прочтите рассказ «Смерть рабочего», прочтите «Книгу мертвых» или «Книгу воды». Это совершенная проза, легкая, умная, внимательная к любому движению жизни и пронизанная тем, что мы называем человечностью, когда хотим похвалить эту тварь, человека…

Поэтому пишу нечто к семидесятилетию Эдуарда Лимонова, которое на самом деле фикция. Фокус времени, которое Лимонов внутри себя победил. Он, конечно, хочет победить и то время, что снаружи его. И отсюда вечная борьба, потому что мир идет, как задумано о нем, а не так, как грезится «Эдичке» Лимонову. Вечному подростку родом из Достоевского, который поставил над собою уникальный художественный эксперимент длиной примерно в сорок лет.

Я, незнакомая с ним, знаю о нем все, что он решил рассказать – о рабоче-бандитском харьковском детстве, о родителях и женах, о друзьях и врагах, об американских и парижских радостях и бедствиях сочинителя… О русской тюрьме, в которой довелось провести два года, тоже знаю. Я как зритель своеобразного литературного шоу «за стеклом» присоединилась к судьбе «Эдички» и переживаю с ним и за него.

Ничего общего с Лимоновым у меня нет. От оппозиции и всяких революционеров меня тошнит так же, как и от властей всех мастей. И при этом Лимонов мне нравится. Я никогда не видела более несчастного, более честного и более бедного писателя, чем он.

Честен он до кошмара какого-то. Скажем, у многих творческих людей есть сложное сочетание внутри единого характера мужских и женских черт. Но Лимонов бесстрашно препарировал себя – да так, что воочию видно, до чего негармонично и несчастливо переплелось в нем мужское и женское начало. Как мужчина, он высокого калибра – смелый, стойкий, трудолюбивый, благородный. А вот женщина из Лимонова паскудная – злобная, завистливая, безвкусная и ревнивая. Когда читаешь его публицистику, видно: тут доблестный мужчина воевал, а тут вдруг вылезла женская гадина и перекусала из темной ревнивой злобы своей даже самых ближних соратников.

Но он ничего не таит. Льет безжалостный свет постоянно работающего интеллекта на всю свою несчастливую бедную жизнь. Ищет подвига, которого нет и не будет. Горит от страсти к женщинам, которые немилосердно уходят… Сердитый, бескорыстный, тощий, многословный, энергичный до патологии.

Неудачи в таких масштабах и такой величины внушают уважение.

Бывает, что заслуги (десятки превосходных книг!) не совпадают с признанием, но чтоб до такой тоски, до такой петли… Можно подумать, что Горе-злосчастье в самом деле, как в сказках, живое существо – и оно прицепилось к Эдичке, хватает его за руки, не отстает ни на шаг. Просто поразительно, насколько невинны и симпатичны были лимоновские «нацболы» – и как крута и дика расправа с ними. И неужели кто-то может поверить, что с парой автоматов Калашникова Лимонов собирался «поднять восстание русскоязычного населения в Казахстане», как ему инкриминировали? Правда и то, что в тюряге Лимонов не только собирал материал для книг, но и своеобразно отдыхал. Все ж таки жилье, пища. Кругом товарищи. С этим у Эдички всю дорогу проблемы.

Лимонов – отверженный. Тот, кто выпал из порядка – из любого порядка, даже и миропорядка. Несогласный, рассерженный, проклятый. Поэтому он никогда не повзрослеет – он всегда стоит на одном и том же месте. Пишет одинаково (одинаково хорошо), что в тридцать, что в семьдесят. И пишет об одном: мир захвачен.

Мир захвачен бесстыжими, сытыми, хищными, к которым Христос не приходил. Они оккупировали все дворцы и замки на свете, забрали самых лучших, элитных женщин и тупо насилуют землю, выгребая из нее силу и богатство. Их миропорядок, если вы отказываетесь его признавать, – чудовищен. И одинаков всюду – в Америке, Франции, современной России. Поэтому поэт может встать только на сторону нищих, проклятых, отверженных и не имеет права воспевать бесстыжих и сытых.

Примитивно? Да это французский романтизм, между прочим. Двести лет назад «Эдичку», если бы он не помер от чахотки или хандры, носили бы на руках и читали вслух в лучших салонах. А сейчас пожимают плечами: дескать, вот ископаемое. Впрочем, можно вывернуть и наоборот – так богата наша литература, что в ней проживает французский писатель двухсотлетней давности, пишущий на русском языке и на сугубо современные темы.

Эмиграцию Лимонова можно было бы счесть ошибкой – все ж таки болтался за бугром, пропустил почти двадцать лет общей жизни и даже не смотрел вместе с народом «Семнадцать мгновений весны». Он обнаруживает полное незнание самых известных для аборигенов вещей именно потому, что в семидесятых – девяностых годах мерил психованными шагами нью-йоркские и парижские улицы. Но можно ведь и возвращение в Россию счесть ошибкой для романтического французского писателя, без разницы. Либо все в жизни Лимонова ошибка, либо нет никакой ошибки ни в чем.

Есть фантастическая верность себе. Подвиг записывания всей своей жизни. Удивительный дар слова. И такое впечатление, что если Лимонов и не угоден Господу, то, во всяком случае, он Ему интересен. И Он длит его дни и дар – не иссякает.

Может, он станет детским писателем? Сочинит для своих двух деток какие-нибудь «Эдичкины сказки»?

Может быть, как и в гениальном рассказе «Смерть рабочего», Лимонов попробует преодолеть крайнюю субъективность и напишет большую хорошую вещь не о себе?

И мы, читатели, от этого выиграем. А пожелать мне Лимонову нечего.

Положение его безнадежно.