Читаем без скачивания Сказочная древность Эллады - Фаддей Зелинский

Взлелеянный любовью и благоговением всей Эллады, храм Аполлона в Дельфах становился с каждым десятилетием украшеннее и богаче — и в возрастающей мере возбуждал зависть соседних фокидских и локридских городов. Соблазн был для них велик наложить руку на его сокровища; правда, то было бы святотатством, но долго ли человек убоится святотатства, если его все сильнее и сильнее будет обольщать корысть? Чтобы надежнее охранять этот предмет все-эллинского уважения, окружающие Дельфы и Фокиду народы — так называемые амфиктионы — образовали союз, посвященный именно его охране; этот союз назывался (дельфийской) амфиктионией. Выборные их представители собирались ежегодно; если храм считал себя так или иначе обиженным, то он излагал свою жалобу этим представителям, и они решали, следует ли, и если да, то в какой мере, дать ему удовлетворение. Так как за амфиктионией стояла военная сила вошедших в ее состав государств, то ее приговор имел очень важное значение, и обидчики ему большею частью подчинялись, не доводя дела до войны; такие войны, называвшиеся «священными», были большою редкостью — за всю жизнь независимой Эллады таковых возникло всего-навсего четыре.

Образовавшие амфиктионию государства считались состоявшими под особой благодатью бога; было поэтому вдвойне нежелательно, чтобы они между собой ссорились, объявляли друг другу войну. Но так как это было все-таки возможно, то старались, по крайней мере, чтобы такие войны, возникавшие между членами амфиктионии, были обставлены более гуманными условиями, чем обычные. Эти условия были приняты в клятву амфиктионов. Так, они брали на себя обязательство, воюя с городом — членом амфиктионии, не отводить протекающей через него реки, после победы не разрушать его и т. д.

Как видите, в дельфийской амфиктионии впервые зародилось сознание того, что ныне называется «международным правом» — сознание, что нельзя считать дозволенными все средства, лишь только бы они вели к победе, что воюющие должны ради божьей правды налагать На себя известные ограничения, хотя бы и сопряженные с утратой некоторых военных преимуществ. И если бы тогдашние амфиктионы могли предвидеть, как теперь цивилизованные народы относятся во время войны к постановлениям ими же одобренного международного права — они бы с полным основанием решили, что, несмотря на развитие своей техники, на свои телеграфы, телефоны и прочие чудесные изобретения, эти мнящие себя цивилизованными народы все-таки остались «варварскими».

Летние месяцы были посвящены Аполлону, в зимние его сменял Дионис. И его приютила святая гора его брата. Правда, о храме он не заботился — мы уже знаем, его излюбленным местопребыванием были поляны и рощи диких гор. Таковые находились и на верхнем склоне Парнасса перед пещерой «корикийских» нимф. Сюда созывал Дионис своих поклонников — вакхантов, но более вакханок. Они стекались со всей Греции, чтобы здесь в честь бога кружиться в ночных хороводах, одетые в оленьи шкуры (небриды) поверх своих платьев, увенчанные плющом и с шаловливыми тирсами в руках. Гремела музыка, мчались хороводы, сотни факелов освещали нагорную поляну; завидит багровое их зарево пловец, рассекающий волны Коринфского залива, и скажет про себя, молитвенно подняв правую руку: «Привет вам, блаженные! Испросит для нашей Эллады милость благословенного бога!» А по миновании священнодействий вакханки возвращаются каждая к себе и рассказывают домашним о чудесах, которых их удостоил Дионис.

Эти собрания вакханок на Парнассе происходили и в более поздние столетия, когда уже прекратились вакхические пляски на Кифероне и других горах. Но мы еще не покидаем царства сказки; мало того, мы возвращаемся к године гибели дома Кадма в Кадмее. Младшею его дочерью, как мы видели, была Инб; он выдал ее за Афаманта, царившего в соседнем с Фивами городе Орхомене Посмотрим же, какова была ее судьба

6. ЗОЛОТОЙ. ОВЕН

В дни своей смелой молодости орхоменский царь Афамант пленил своей красотой бессмертную нимфу, небесную Нефелу, то есть Тучу. Прислонив свою воздушную ладью к груди возвышавшегося над городом утеса, она спустилась к нему, вошла в его дворец и провела с ним несколько лет. Но странницам-тучам не велено вечно жить на одном месте: стосковалась Нефела по своему небесному приволью, по бушующим бурям и гневным грозам. Взошла она на свой утес, отцепила свою воздушную ладью и поплыла по синеве эфира.

А в доме Афаманта два детских голоса звали свою исчезнувшую матушку; это были мальчик Фрикс и цветок-девочка, златокудрая Гелла (helle). Закручинился и сам царь — но делать было нечего. Оставить дом без хозяйки, царство без царицы тоже было нельзя. Это было как раз в то время, когда царевна Инб, младшая дочь Кадма, изгнанная из Кадмеи, пришла искать у него убежища. Недолго думая, он предложил ей быть его женой — она согласилась. Старцы его совета укоризненно качали головой: не к добру это, подумали. С тех пор и пошла гулять поговорка: «От богини — смертную, как Афамант».

Легче стало дышаться Инб после киферонских ужасов: муж ее любил, сорхоменцами она ладила — вот только пасынки ей досаждали. Ее ненависть к ним еще усилилась, когда она сама стала матерью двух мальчиков, Леарха и Меликерта. Это были мальчики как мальчики: здоровые, румяные — но все же им было далеко до сына богини, красавца Фрикса. Черной тучей свешивались его волосы на белоснежное чело, пламенем молний пылали его глаза; нет, куда было до него ее детям! Она решила его извести; но как? Народ боготворил молодого царевича; он побьет ее камнями, если она против него что-нибудь предпримет. Она это знала; нет, думает, убить я тебя убью, но только не своей рукой… Кто-то ей подсказал эту греховную мысль? Не иначе, как страшный Аластор, дух гибели дома Кадмидов.

Незадолго перед тем Деметра, божественная сестра Зевса, научила людей хлебопашеству; как и почему, это вы прочтете в другом рассказе. Как это естественно, народ у своих царей узнавал законы новой науки: орхоменцы в амбары Афаманта приносили урожай своих полей и от него получали требуемое для их обсеменения и для собственного пропитания. Не столько, впрочем, от него, сколько от царицы, которая всегда старалась поставить себя на место своего слабовольного супруга. На этом Инб и построила свой нечестивый план. Когда народ пришел к ней за зерном для посева, она дала ему требуемое, но это были не свежие, всхожие, а сушеные, мертвые семена.

Хлеб, разумеется, не уродился; нивы если и позеленели, то от чертополоха и других сорных трав. Что было делать? Весть о чудесном оракуле в Дельфах быстро проникла в соседний Орхомен: «Спросим Аполлона о причине божьего гнева!» Царица улыбнулась: «Конечно, спросим». Она послала для виду гонца в Дельфы, но сама заранее дала ему ответ, так что бога нечего было и беспокоить. Ответ же гласил: «Вы искупляете грех Нефелы, покинувшей небесные пути для недозволенного сожительства со смертным; и гнев божий прекратится не раньше, чем вы принесете Зевсу в жертву ее сына, царевича Фрикса».

Стон пронесся по рядам собравшегося народа, когда ответ был ему прочитан; но с божьим гневом шутить было нельзя. Стали требовать от царя, чтобы он исполнил мнимое слово Аполлона; тот, слабовольный и слабоумный, покорился; Инб, разумеется, и подавно не возражала. В ближайшее полнолуние должен был свершиться страшный обряд — заклание человека, мальчика, на алтаре бога.

Гелла не отходила от своего обреченного брата. «Матушка, где ты? — взывала она. — Матушка, помоги своим покинутым детям!» Но Фрикс уныло опустил голову: «Как она нам поможет? Не нарушит бедная нимфа воли Зевса и слова Аполлона».

Но что это? По чистой лазури неба плывет золотая тучка, спускается все ниже и ниже; да, это она, их желанная мать! Она сходит, и за ней сходит невиданное чудо — великан-овен о золотом руне. «Воли Зевса и слова Аполлона я нарушить бы не могла, но здесь действуют не они, а обман вашей мачехи… Доверьтесь этому овну, но крепко держитесь за его руно. Обет же, данный Зевсу, должен быть исполнен: куда овен вас спасет, там принесите его в жертву Зевсу». Она поцеловала своих детей, оставила им овна, а сама умчалась на своей воздушной ладье.

Немедля Фрикс и Гелла расположились на широкой спине овна; тот быстро побежал к морю, омывающему северный берег Беотии, затем между ней и Евбеей, между Евбеей и Андросом и дальше, все дальше по открытому морю. Плывут, плывут — Фрикс держится крепко, но Гелла уже слабеет. Слава богам, вот виден материк. Гелла рада, сейчас можно будет сойти на сушу — нет, открывается внезапно пролив, и овен круто сворачивает туда. Гелла вскрикивает и соскальзывает в голубую пучину. Мгновенно она поглотила ее; Фрикса, прежде чем он мог опомниться, овен умчал дальше. А пролив, в котором утонула Гелла, был по ее имени назван Геллеспонтом (Hellespontos), то есть «морем Геллы».