Читаем без скачивания Мы — из Бреста - Сергей Смирнов

«Ничего особенного»

В 1956 году после долгих поисков наконец удалось отыскать следы четвертого командира, упомянутого в «Приказе № 1», лейтенанта Виноградова. Анатолий Александрович Виноградов, как и Семененко, оказался живым и здоровым и работал кузнецом на заводе в Вологде.

Летом того же года мы встретились с ним в Москве. Передо мной был еще сравнительно молодой, полный сил человек с большими, могучими руками, с красивым открытым лицом типичного русака, с певучим окающим говорком коренного вологжанина. Когда я открыл свою тетрадь и попросил его поподробнее рассказать о том, что он видел и делал в крепости, Виноградов усмехнулся добродушно и смущенно.

— Просто не соображу, что говорить надо, — развел он руками. — Ну, воевал в крепости рядом с товарищами. Вроде ничего особенного не было.

И только потом, буквально выжимая из него воспоминания, я узнал, что за этим «ничего особенного» скрывается история одного из важных эпизодов обороны — история единственного прорыва, который за все время удался гарнизону центральной крепости.

Это было 25 или 26 июня, когда уже стало ясно, что наши войска отступили далеко на восток и рассчитывать на освобождение крепости из осады не приходится. Штаб сводной группы решил организовать прорыв вражеского кольца изнутри.

Был создан головной отряд прорыва, командовать которым поручили Виноградову. Еще при свете дня ему с его бойцами предстояло неожиданным броском форсировать Мухавец, подавить пулеметы немцев на валу против казарм и двигаться дальше, выходя из крепости к шоссе южнее Бреста. Вслед за ними в пробитую брешь должен был устремиться весь остальной гарнизон Центрального острова во главе с Зубачевым и Фоминым.

Отряд Виноградова выполнил свою боевую задачу, как ни трудна она была. Мухавец кипел от пуль, но бойцы все же прорвались сквозь огневой заслон врага, вскарабкались на валы и гранатами уничтожили пулеметные гнезда противника. Поредевший, но еще вполне боеспособный отряд вскоре пробился и за внешние крепостные валы, ожидая с минуты на минуту, что к нему присоединятся главные силы гарнизона.

Но гарнизон так и не смог прорваться за ними: немцы быстро подтянули к месту прорыва свежие подкрепления и заткнули пробитую в их обороне дыру.

Между тем, продолжая двигаться по заранее намеченному маршруту, группа Виноградова к концу дня оказалась южнее Бреста. Уже близились спасительные сумерки, но, прежде чем они успели укрыть их от глаз врага, гитлеровцы обнаружили отряд. С шоссе, проходившего невдалеке, с ревом съехали немецкие танки, с другой стороны развернулась в боевой порядок мотопехота противника, и для застигнутых врасплох Виноградова и его людей не оставалось ничего другого, как на открытом поле принять свой последний бой. Силы были слишком неравными, и час спустя маленький отряд перестал существовать, а его тяжело раненный командир вместе с оставшимися в живых товарищами попал в плен.

И отчаянный прорыв через Мухавец, и гранатный бой на валах, и последняя смертная схватка на поле южнее Бреста, и мучительная рана, и тяжкие годы плена — все это он, Виноградов, теперь, спустя пятнадцать лет, с простодушной легкостью называл «ничего особенного».

Впрочем, он не был исключением среди брестских героев, да и вообще среди героев Великой Отечественной войны.

Есть чудесное свойство, удивительное и неотъемлемое качество характера простых советских людей. Наш человек способен вершить поистине великие, героические дела, как обычное, будничное дело, и при этом вовсе не считать себя героем. Не считали себя героями и бывшие защитники Брестской крепости. Они рассуждали так: да, я перенес много трудного, тяжелого там, в Брестской крепости, но ведь я просто выполнял свой солдатский долг, так же как все эти четыре года Великой Отечественной войны на других участках фронта честно исполняли этот долг тысячи и миллионы советских воинов.

Сколько раз приходилось мне во время поисков защитников Брестской крепости наблюдать эту простоту и скромность героизма наших людей. Бывало, с трудом, как бы распутывая клубок, идя от человека к человеку, обнаружишь одного из участников обороны, приедешь в город или в село, где он живет, запишешь его воспоминания о памятных днях Брестской эпопеи, а потом спросишь:

— Почему же вы до сих пор не давали о себе знать? Почему не сообщили о себе в военкомат или в редакцию газеты?

Пожмет человек плечами, усмехнется:

— А что я такого сделал? Что я, герой, что ли?

— Ну, все-таки защитник Брестской крепости! Их не так много осталось.

— Да что я сделал, чтоб о себе писать или говорить? Не хуже и не лучше других. Ну, трудно было. А другим легко, что ли? Я из Брестской крепости, а вон сосед ногу под Сталинградом оставил, а другой в Севастополе дрался, а рядом старуха живет — у нее три сына на фронте погибли. Что же я перед ними выставляться буду? Воевал, как другие воевали. Ничего особенного.

Послушаешь, и правда — разве удивишь наш народ героическими делами? Ведь чуть ли не каждый в те военные годы был настоящим героем, то ли на фронте, то ли в тылу, то ли в страшном гитлеровском плену. И то, что в другие времена казалось бы поразительным примером человеческой доблести, выдержки, воли, терпения, самоотверженности, после всего пережитого нами вмещается порой в эти два спокойных, почти равнодушных слова — «ничего особенного».

Мне пришлось слышать, как эти два слова относили к себе и русские люди Анатолий Виноградов и Раиса Абакумова, и армянин Самвел Матевосян, и украинец Александр Семененко, и белорус Александр Махнач, и татарин Петр Гаврилов. Так, наверно, сказал бы о себе, будь только он жив, и немец Вячеслав Мейер.

Да, немец. В числе защитников Брестской крепости были советские люди всех национальностей, и среди них несколько немцев из Поволжья, героически сражавшихся против немецких фашистов Гитлера.

Высокого ясноглазого блондина, старшину Вячеслава Мейера, знал весь 84-й полк. Он был одним из комсомольских «заводил», добрым товарищем, никогда не унывающим весельчаком, одаренным художником, чьи остроумные карикатуры в боевых листках или стенгазете неизменно собирали толпу хохочущих бойцов, как только вывешивался очередной номер.

В боях он показал себя храбрецом. Он дрался в первом штыковом бою около казарм своего полка, когда был перебит прорвавшийся в центральную крепость головной отряд немцев. Он участвовал в уничтожении автоматчиков, засевших в церкви, ходил в контратаки в районе моста через Мухавец, сражался в группе Фомина в казармах 33-го инженерного полка.

А когда наступали моменты затишья, он по-прежнему шутил, смеялся и был неистощимым на разные выдумки, чтобы развеселить своих товарищей.

На второй или третий день войны немецкий самолет разбросал над Центральным островом кучу листовок, призывающих гарнизон сдаваться в плен. Мейер с несколькими своими друзьями-комсомольцами, ползая в развалинах, собрал целую пачку этих бумажек. На каждой из них Мейер нарисовал свиную морду и внизу по-немецки написал крупными буквами: «Не бывать фашистской свинье в нашем советском огороде».

Потом они попросили разрешения у Фомина сходить за «языком». Комиссар отпустил их, и через два часа комсомольцы вернулись, ведя с собой связанного и испуганно озирающегося немецкого ефрейтора.

Его допросили, а затем под хохот собравшихся вокруг бойцов Мейер с помощью клея, добытого в штабной канцелярии, принялся оклеивать фашиста с ног до головы листовками со свиным рылом. В таком виде, похожий на густо заклеенную афишную тумбу, гитлеровец с поднятыми руками был отправлен назад, к своим. Крепость провожала его громким хохотом, а он уходил, недоуменно и опасливо озираясь, явно не понимая, почему его оставили в живых, и еще не веря своему счастью. Потом он скрылся за валом в расположении противника, и спустя несколько минут оттуда беспорядочно застрочили по нашей обороне пулеметы и немецкие мины стали рваться в развалинах казарм. Было ясно, что послание Вячеслава Мейера дошло по адресу и гитлеровцы «обиделись».

Он погиб, этот веселый старшина, в самом конце июня, когда группа Фомина доживала свои последние дни. И погиб он славной, благородной смертью, без колебаний отдав свою жизнь во имя спасения товарищей.

Третий день не удавалось достать воды. Совсем рядом, за окнами казарм, в пяти-шести метрах, блестел Мухавец. Но на том берегу немецкие пулеметчики настороженно следили за нашей обороной. Стоило только кому-нибудь на мгновение выглянуть в амбразуру — сразу несколько пулеметов начинали, захлебываясь, бить по этому месту. Ночью на валах за рекой загорались прожекторы, наведенные на казармы, и каждые три-четыре минуты в воздух взлетала осветительная ракета — было светло как днем.

Уже десятка полтора смельчаков заплатили жизнью за попытку спуститься по крутому травянистому откосу к Мухавцу и набрать воды. Даже их тела не удавалось втащить назад под этим огнем.