Читаем без скачивания Плеск звездных морей (Журнальный вариант) - Исай Лукодьянов

— Даже если передача действительно начнется до срока, ее запишет приемный автомат. — Он посмотрел на часы. — Без десяти одиннадцать. В конце концов можно и подождать полчасика.

Дед даже не пожелал разговаривать на эту тему, сердито махнул рукой и покинул аппаратную. Я предложил Феликсу партию в шахматы. Играл он плохо, почти не думая, отдавал мне пешку за пешкой и упорно стремился к размену фигур — пока у него не остались два коня против моих слонов. И вот тут он начал так здорово маневрировать своими конями, что мне стало трудно реализовать материальный перевес. Кони наскакивали на моего короля, я надолго задумался и не сразу заметил, что по аппаратной прошло какое-то движение. А когда поднял глаза от доски, то увидел: все кинулись к экрану.

Было одиннадцать двадцать с секундами. По верхней строчке экрана пробежала тень, перешла строчкой ниже, и еще, и еще, до последней клетки. А потом начали выстраиваться на первый взгляд беспорядочно разбросанные темные пятна — следы импульсов, ложившихся где-то за панелью на приемную ленту.

— Восемнадцать тридцать девять, — потерянным голосом сказал оператор, сверхсерьезный малый.

— Проверь по коду, — сказал Греков.

— Я хорошо помню. — Но все же оператор проверил и подтвердил, что Саниена дает номер восемнадцать тридцать девять — иначе говоря, отвечает на нашу передачу под тем же номером, отправленным двадцать два года назад.

Греков вызвал по видеофону Деда. Тот пришел, молча уселся в кресло, уставился на экран. Передача шла около часа, понять мы в ней, конечно, ничего не могли — еще немалое время займет расшифровка, но главное было понятно: сигналы с Сапиены пришли, обогнав время. Пришли быстрее света…

В конце передачи снова был повторен номер — восемнадцать тридцать девять. Экран потух, Я взглянул на Деда. Он сидел неподвижно, вжавшись в кресло, сухонькие руки вцепились в подлокотники.

А Феликс вроде уже потерял интерес к передаче. Он снова уселся за незаконченную шахматную партию, запустил пальцы в свои вихры. Потом взялся за коня, подержал над доской, со стуком поставил.

Этот слабый звук вывел нас из оцепенения.

— Да-а, — сказал негромко Анатолий Греков. — Не поверил бы, если б сам не видел.

— Что же получается? — спросил я. — Они перешагнули световой порог?

— Нет, — сказал Феликс, — Здесь другое. Я же говорил о временном сдвиге. Твой ход, — напомнил он мне.

Пришел рейсовый с Венеры и привез комиссию Стэффорда. В селеногорских коридорах гудели голоса, бегали озабоченные люди, прошествовал Баумгартен со своим старомодным набитым чемоданом. Он кивнул мне, но, кажется, не узнал. Стэффорд засел на узле связи и вел радиоразговор с кем-то из Совета перспективного планирования.

Робин был уже на корабле, проверял вместе с космодромными механиками готовность систем к полету. А я все еще медлил, крутился у входа в столовую. Наконец я увидел того, кто был мне нужен.

Том Холидэй вышел из столовой, дожевывая на ходу. Он торопился куда-то, но все же я шагнул навстречу и поздоровался.

— Здравствуй, Улисс, — сказал он так, будто мы виделись последний раз не два года назад, а вчера. — Как поживаешь? Ты повезешь нас на Землю? Слышал, диспетчер называл твою фамилию. Старт в двенадцать?

— Да. Хочу спросить, старший… Как там мои родители?

— У них все в порядке.

Не хотелось лезть с назойливыми расспросами, но все же я продолжал, запинаясь и подыскивая слова:

— Удалось выяснить, почему тогда… ну, я про тот случай с Тудором…

— Случай с Тудором? Есть несколько разных предположений. Похоже, что он действительно не слышал меня. Но это не физическая глухота.

— А что же?

Холидэй пожал плечами.

— У них очень быстро развивается менто-обмен, — сказал он и ушел, оставив меня в полном недоумении.

И вот мы летим. Наш грузовик забит багажом комиссии Стэффорда. В пассажирском салоне витийствует Баумгартен, и продолжают недоступный мне математический разговор Анатолий Греков и Феликс, и молча лежит в кресле, прикрыв глаза, Том Холидэй.

Мои мысли беспорядочны, скачкообразны. Я пытаюсь выстроить их с начала, с нуля — нет, не удается. Тревога. Она не только во мне. Она в наклоне головы Робина, сидящего справа. Она в мерцании далеких звезд. Она в покачивании указателей тяги. В каждом уголке рубки.

Никак не могу додумать до конца какую-то важную мысль.

И вдруг…

Робин поворачивается ко мне, и я вижу, как начинают шевелиться его губы.

— Но если можно сдвинуть время…

Вот оно! Вот оно! Меня осенило.

— Робин! — кричу я. — Ты гений!

— Постой, дай закончить…

— Не надо! — кричу я. — Если прошли импульсы, то и мы можем обогнать время. Мы полетим к звездам!

Я передаю Робину управление и спускаюсь из рубки в салон.

Они там беседуют втроем — Греков, Феликс и Стэффорд. Великий Стэффорд, Стэф-Меланезийский. Он осунулся и выглядит усталым. И все же по-прежнему красив и элегантен.

Понимаю, что не должен влезать в их разговор со своей корявой идеей, но ничего не могу с собой поделать. Я прошу извинения и выпаливаю: «Но если прошли импульсы, то и мы…» Ну и так далее. Стэффорд смотрит на меня удивленно: мол, это что еще за новости? Греков подпер кулаком тяжелый подбородок, молчит.

Феликс — молодец, нисколько не удивлен. Запускает пальцы в свою волосяную крышу.

— Ну что ж…

И начинает говорить о теле, движущемся в пространстве — времени. Длина этого тела — расстояние между одновременными положениями его концов. Но если одновременность сдвинуть…

Я почти ничего не понимаю в том, что он говорит дальше, — просто в голове не укладывается. Я напряженно вслушиваюсь, ожидая ответа на вопрос: можно, основываясь на этом принципе, лететь сквозь время к звездам?

И Феликс вдруг умолкает на полуслове. Я отчетливо слышу его решительное менто: «Можно».

— Ты прилетел в Учебный космоцентр по делам? — спросила Андра.

— Нет, я прилетел в Веду Тумана. Видишь ли, там учится одна очень, очень серьезная особа, надежда этнолингвистики.

— Улисс, не дразни. Не люблю, когда со мной говорят как с маленькой.

Снег славно скрипел под ее мокасинами и моими башмаками. Она потребовала, чтобы я рассказал, как это я осмелился выступить на Совете.

— А что? — сказал я. — Каждый человек имеет право выступить и быть выслушанным. А я человек. Ты ведь не сомневаешься в этом?

Она быстро взглянула на меня. Мы свернули в тихую боковую аллею. Я украдкой заглядывал Андре в лицо, обрамленное белым мехом капюшона.