Читаем без скачивания Дар речи - Буйда Юрий Васильевич

Сохранились только два эти письма, остальные Марго незадолго до смерти по непонятной причине сожгла вместе со старым кожаным фартуком, фотографиями и рукописями (последние двадцать лет она пыталась писать мемуары).

Дидим курил сигару, предложил и мне.

– Я думал, ты бросил, – сказал я.

– Бросаю, как всегда…

Семейное дело оказалось не таким уж и семейным.

Житель подмосковного Дмитрова, некто Михеев, выложил в интернет сканы документов, которые, по его мнению, доказывали виновность деда Дидима, Виссариона Шкуратова, в преднамеренном убийстве прадеда Михеева. Обвинение основывалось на подписи Шкуратова под отчетом о расстрелянных 27 января 1934 года в тюрьме НКВД.

Дидим гордился дедом, репрессированным в 1938 году, хотя Конрад Арто не раз глумливо напоминал ему, что «дедушка-то твой сначала сам репрессировал, а потом уж и его репрессировали».

Впрочем, Дидим не придавал значения этим колкостям, хотя и его удивляло, почему деда реабилитировали только в начале девяностых, а не в пятидесятых, как остальных.

Папа Шкура, при всех его связях, никак не мог добиться ознакомления с делом Виша, как в семье называли первого Виссариона. Тот не был реабилитирован, а значит, члены семьи не имели законного доступа к документам репрессированного, а без доступа к документам не могли требовать реабилитации. Наконец, кто-то его надоумил обратиться к Горбачеву, который разрешил доступ к делу «в виде исключения».

– Ты видел эти документы?

– Нет, – сказал Дидим. – Отец говорил, что в начале – середине тридцатых Виш служил в секретариате НКВД и не имел прямого отношения к расстрелам. А до того был в Средней Азии и Крыму. Но, как видишь, этот господин из Дмитрова и его адвокат уверены, что раз человек служил в НКВД – значит, участвовал в расстрелах или непосредственно причастен к ним. НКВД для них – страшное пугало, хотя в этот наркомат входили и пожарная охрана, и тетки из загсов, и регулировщики уличного движения…

– У него только эта бумага? Или что-то еще?

– Насколько я понял, только эта. Он писал, что продолжает поиски в архивах…

– Это его право, – сказал я. – Как только дело передается в архив, на него перестают распространяться понятия «тайна судопроизводства» и «тайна следствия». Значит, с делом могут знакомиться и родственники, и, скажем, исследователи. Михеев ознакомился – и я мог бы, будь я твоим адвокатом.

– Ты – брат…

– Но если ты убежден в непричастности деда к этому делу, если твой дед не отдавал такого приказа и лично не участвовал в убийстве…

– По нынешним меркам он был полковником или генералом – не думаю, что люди в таких чинах расстреливали по подвалам…

– Значит, – продолжал я, – ты вправе обратиться в полицию с заявлением и потребовать проверки обвинений Михеева по части второй статьи 128.1 Уголовного кодекса – это уголовная ответственность за клевету в интернете. Наша фирма уже занималась подобными делами и все выиграла. Подумай.

– По мне, это за гранью добра и зла. Понимаю, что дело выигрышное, но вот этого всего – следствия, суда, скандала – не хочу…

Я с удивлением взглянул на Дидима.

– Ну да, – сказал он, – хочу невозможного: чтобы все друг друга простили и всё забыли… в конце концов, когда-то все были палачами и жертвами…

Мне стало не по себе.

Надо было бы, наверное, промолчать, но я не смог.

– Не все были палачами и жертвами. Одни были палачами, другие – жертвами. И одно дело, когда жертва прощает палача, другое – когда палач призывает жертву к прощению, то есть плюет ей в лицо…

– Но когда-нибудь гражданская война должна же закончиться, и если не сейчас, то когда?

– Строго говоря, это не гражданская война, а нежелание смотреть правде в лицо.

– Я всего-навсего не хочу суда. Могу судиться, могу добиться победы, но – не хочу хотя бы потому, что это будет победа над жертвой. Тут, брат, такой случай, когда победа справедливости не станет победой добра. Поэтому я лучше промолчу. Если господин Михеев найдет какие-нибудь убедительные документы, решение мое может измениться, а пока – не будем разменивать золото на медяки…

– Как заметил однажды Игнатий Богоносец, лучше молчать и быть, нежели говорить и не быть…

Я сознательно перешел грань между иронией и язвительностью, но Дидим только улыбнулся.

– Ну, для человека с нашим семейным бэкграундом, любовью к дорогой обуви и таким доходом, как у меня, святость – роскошь непозволительная. – Он вдруг встрепенулся. – Как там Шаша?

Как обычно, он принял какое-то решение, сразу утратив интерес к собеседнику и не скрывая этого.

– В порядке.

– Выпьешь?

– За рулем.

– Спасибо, дорогой. Кажется, мы с тобой нашли верный выход.

Мы распрощались.

Через несколько дней я спросил между делом одного из партнеров, обращался ли Дидим в нашу фирму, и тот удивленно поднял брови. Дело это заглохло само собой. Похоже, господин Михеев так и не нашел в архиве документов, подтверждающих его версию, и Дидим остался при своем золоте.

До обеда оставалось довольно много времени, когда приехал Арсен Жуковский, поэтому Шаша предложила бутерброды, а я – кофе.

Я представил ей Арсена – он обрадовался совершенно по-детски:

– Столько о вас слышал, Александра Петровна!..

– Шаша, – сказала она. – В детстве я шепелявила.

Он старался разглядеть ее легендарную левую руку, но в пушистом свитере та ничем не отличалась от правой, разве что иногда выглядывала полоска глянцевитой кожи.

– Раз уж представился случай, то еще вопрос: а вот Шука – откуда? Шука Шаша – именно в таком сочетании?

– Потому что Шука, – спокойно ответила Шаша. – Вам с сыром или с ветчиной?

– С сыром, если можно. Это потому, что вы Сосновскому дали коленом по яйцам, когда он решил с вами поближе познакомиться? Самому богатому в России человеку – по яйцам!

Широкий в плечах, среднего роста, бритоголовый, Арсен напоминал борца-классика.

– Хочу рассказать вам, Арсен, – сказал я, – что́ мы тут надумали. Как вы смотрите на то, чтобы в нашем разговоре участвовал Дидим? – Я жестом остановил его. – Несколько дней назад в результате шока Виссарион Шкуратов утратил дар связной речи. Он молчит. Врачи пока не знают, что случилось, и предполагают мутизм. Хотя они в этом и не уверены…

– Если не уверены, требуйте полного обследования! И не теряйте времени. Поверьте, я знаю, о чем говорю: шизофазия жены была по моей вине запущена, и теперь я живу в аду…

– Простите, – сказала Шаша, протягивая ему бутеброд на блюдце. – С сыром.

– Спасибо, – сказал Арсен. – Не терпится увидеть легендарного Дидима. А почему Дидим? Знаю, что по-гречески это близнец, но чей?

– В юности Дидим и Шрамм были очень похожи, – сказала Шаша.

– Я правильно понимаю, – сказал Арсен, – что мне предстоит сыграть роль разбойника, который неожиданно врывается в тихий домик пастора и на глазах у родителей насилует их бедную дочь?

– Н-ну, не совсем, – сказала Шаша. – Мы надеемся, что этот разговор вернет Дидима к жизни, скажем так. Никакого насилия, разумеется. Любой экспромт должен быть тщательно подготовленным.

Когда мы вошли, Дидим лежал на диване, опершись локтем о шкатулку, в которой хранились прощальные письма. Может быть, незадолго до нашего появления он перечитывал их, а может, хотел сжечь. Выглядел он неважно. Рядом с диваном стояла полупустая литровая бутылка виски «Choice Old Cameron Brig». Стакана поблизости видно не было – значит, пил из горлышка.

– Привет, – сказала Шаша. – К тебе гости. Не возражаешь?

Дидим сел, спустив ноги на пол, и я вдруг понял, что ни разу не видел его босиком.

Он вообще никогда не позволял себе расхристанности, распахнутых на груди рубашек, босых ног и прочих случаев gypsy style, касавшихся напитков, сигарет, автомобилей и т. п. Некоторая небрежность в одежде была всегда тщательно продуманной и элегантной. А тут – босые ноги, футболка с рожей…