Читаем без скачивания Державный - Александр Сегень

— На патрахиль? — отозвался Косой-Оболенский, скребя затылок. — С пречистого покрова?

— Да, — отвечал Иона. — Из-под иконы Пречистой Богородицы с большим молебном возьму их под епитрахиль свою и поведу в Переслав к Шемяке.

— А ежли он и их ослепит? — спросил князь Муромский.

— Небеса разверзнутся! — сказал Семён Ряполовский.

— Не разверзнутся, — снова тихо фыркнул наместник. А может быть, это уже только мерещилось Геннадию, который, прислушиваясь к столь важным разговорам, в волнении незаметненько попивал пиво, и его вдруг стало тяжко морить.

Бояре один за другим принялись обсуждать смысл Ионина посольства, Геннадий ещё какое-то время вслушивался в их прения, но потом слова стали слипаться друг с другом, сливаться, закручиваться в спирали, и Геннадий окунулся в освобождающий, ласковый сон.

Глава восьмая

ИЗ РАЙСКОГО БЛАЖЕНСТВА, МИНУЯ ЧАД ПРЕИСПОДНЕЙ, — В ИЕРУСАЛИМ!

Увидев, как сидящий напротив послушник, приложив к столу ладошку, приткнулся к ней лбом и заснул, шевалье Бернар де Плантар, и без того уже пьяноватый, пуще прежнего развеселился. В этот день ему впервые стало страшно нравиться в Московии. И было с чего. Ведь едва-едва перевалило за полдень, а уж сколько всякой всячины успело приключиться. Несчастное падение Эраблиеры, которую пришлось прикончить, страшный ушиб малыша Андре и затем — чудесное, счастливое исцеление этим московитским старцем с помощью неких незаметно произведённых волшебств. Невероятная встреча с монахом-московитом, оказавшимся по происхождению французом, и его рассказ о том, что творится в государстве Московском. Полное выздоровление Андре и приезд в Муром. Здесь — прежде всего месса в красивом деревянном храме, столь причудливом и снаружи и внутри, что, быть может, именно эта причудливость повлияла на Бернара и он вдруг очаровался церковной службой и пением хора, стоя в притворе, дальше которого их, франков, не пропустили. Очаровали его и одежды и повадки московитов, их звучная речь, и ни с того ни с сего ему подумалось о том, что, возможно, давным-давно его предки франки одевались точно так же, вели себя подобным образом и говорили на некоем сходном наречии.

Потом — из тёплого тепла на лютый мороз — оскорбление, нанесённое каким-то хамом, наступившим Бернару на ногу и при этом ещё толкнувшим. Поединок, едва-едва разгоревшийся и быстро погашенный благодаря вмешательству любезного Тома и другого инока. В глубине души Бернар честно признавался себе, что изрядно струхнул, когда понял силу соперника. Ему бы не выйти живым из драки с этим московитским грубияном, храни вас Господь, добрые Тома и Женнади! И он, кажется, с достоинством согласился на примирение, всем своим видом показав, до чего же ему не хочется оставлять обидчика в живых. За это стоило выпить, и когда Бернар, войдя в антресоль княжеского дворца, называемую здесь теремом, увидел обильно уставленные столы, душа его возликовала, все показались милыми и приветливыми. Роже и Пьера повели выбирать жильё, а их с Андре усадили хотя и не на почётном месте, но всё же невдалеке от уважаемого епископа, за соседним столом. Тома сел рядом с Бернаром, а Женнади — напротив. Яства, которыми их стали угощать, оказались отменно приготовлены, хотя и все без исключения — постные. Выяснилось, что Великий пост очень многие московиты соблюдают весьма строго, подумать только — воздерживаются от скоромного все сорок с лишним дней, не едят даже рыбы! Не говоря уж о молочном! Сыра не едят!

— Это невозможно! — удивился Бернар. — Взрослый человек отощает, не в силах будет влачить существование.

— В силах, уверяю вас, — улыбался Тома. — Мало того, некоторые постники принимают пищу только по субботам и воскресеньям, а в остальные дни сидят на одной воде.

— Простите, уважаемый Тома, но при всём уважении к вам я не могу в это поверить, — кисло улыбался в ответ Бернар, расстроенный тем, что сей достойный юноша столь нагло ему врёт.

— Вы сами убедитесь в этом, если поживёте у нас подольше, — отвечая монах. — Много есть и таких, которые вне постов по понедельникам, средам и пятницам довольствуются только чёрствым хлебом и водой.

— И что же, все московиты так постятся? — спросил доверчивый Андре.

— Увы, нет, — вздохнул Тома. — Всеобщее благодушество, которое вы ныне созерцаете, вызвано лишь приездом великого праведника Ионы. Каждый при нём старается выглядеть постником. В обычных же случаях лишь треть из ныне присутствующих кормилась бы постной пищей, а остальные непременно попросили бы пощадить их каким-нибудь скоромным лакомством. Хотя нет, сейчас, на Страстной неделе, не попросили бы.

— А простонародье? — спросил Бернар, не зная, верить или не верить славному монаху.

— Простонародье, кроме Страстной недели, вообще почти не постится, — ещё тяжелее вздохнул Тома. — В некоторых местах постятся накануне каких-нибудь местных почитаемых праздников, но в общем-то чернь предпочитает видеть в Православии только услады, прощение грехов, причём непременное, и разрешение всяких житейских затруднений. Каются искренне и выказывают священникам почтение, но попробуй отказать раскаявшемуся грешнику в Причастии, попробуй наложи епитимью — непременно обидятся. А пост, особенно мужики, вообще почти не признают.

— Ну, это как у нас! — засмеялся Бернар, поднимая очередной кубок с холодным и вкусным солодовым пивом.

Пока между Бернаром, Андре и молодым монахом шла беседа об особенностях вероисповедания московитов и о соблюдении ими церковных правил и установлений, общий разговор стал принимать несколько взволнованный тон.

— О чём они заспорили? — поинтересовался Бернар.

— О том, стоит ли отдавать сыновей свергнутого великого князя Василия его врагу на милость, — ответил Тома.

— Э, да мы присутствуем при весьма важных государственных дебатах, — заметил шевалье де Плантар, чувствуя, как начинает хмелеть, как пивная тягость потекла по коленям и икрам. — Выпьем за то, чтобы Господь наставил московитов на самое мудрое решение. — И Бернар осушил ещё один кубок, на сей раз с золотисто-зелёным липовым идромелем, который московиты почему-то называют одинаково с мёдом. Тома снова лишь пригубил слегка — за всё время он едва добрался до половины кубка с хмельным пивом, а так пил большею частью трезвый квас. Идромель, или мёд, ещё больше разогрел настроение Бернара, и он загрустил, что нет музыки, танцев и смелых красоток. Желудок, напичканный всякой грибной, капустной, мучной, ягодной и прочей всячиной, дышал тяжеловато, и оставалось лишь потихонечку подливать в него идромель и пиво, а заодно блаженно пьянеть.

Когда эта долгая и ставшая уже тягостной государственная трапеза наконец завершилась, Бернар с превеликим трудом осилил вставание и вылезание из-за стола, запоздало припомнил, что ведь собирался произнести какую-то приветственную речь от лица гостей и пославшего их герцога Рене д’Анжу, махнул рукой — а! — и от этого маха стены и своды терема, окрашенные в тёмно-красный цвет и расписанные золотыми узорами и птицами, поплыли, качаясь и кренясь. Он едва не упал. Любезный Тома придержал его. Однако эти московитские напитки коварны! — то ли произнёс вслух, то ли подумал Бернар, стоя на площади перед княжеским дворцом.

— Правда ли, стало не так холодно или мне только кажется? — Это уж он точно спросил, поскольку услышал ответ.

— Хмель подействовал, но к тому же и мороз пропал, — ответил Тома. — Вы способны идти на приём к княжичу Иоанну?

— К принцу Жану? Разумеется! — взбадриваясь, отвечал Бернар. — А как решили — отдавать их на милость врагу?

— Да, решили отдать, — сказал Тома. — Идёмте.

— Далеко это?

— В двух шагах отсюда.

Они двинулись, и шевалье Бернар изо всех сил старался держаться на ногах и выглядеть трезвым. Это стало получаться у него с большею лёгкостью после того, как он искромётно освободил желудок прямо среди площади и зашагал дальше, как будто ни в чём не бывало. На приёме у принца Жана он без устали умилялся тому, как мальчик старается выглядеть взрослым князем, сидит подбоченясь, время от времени вспоминает, что нужно хмурить бровки и говорить строгим голосом. Сам разговор Бернар предоставил вести своему подопечному — двенадцатилетнему Андре де Бове, коему приходился родственником, а именно — двоюродным дядей по матери. Он слышал, как Андре принялся рассказывать о таинственном предсказании провидца-монаха Гюи Карбона о том, что если Андре де Бове отправится на службу к юному князю московитов Иоанну, коему суждено в грядущем сделаться одним из величайших государей мира, и если он при этом явится к Иоанну в последний четверг перед Пасхой, то…

Дальше Бернар уже не слушал. Андре излагал суть дела ясно, толково, нерасторопно, с достоинством и одновременно с почтением — и прекрасно, можно было устремиться мечтою к смелым красоткам, которых не может не быть в этом Муроме, городе, название которого по-французски похоже на страшный приказ: «Умри, человек!», но при этом столь милом. Да, Бернар уже успел краем глаза повидать здешних женщин — они были редкостно хороши!