Читаем без скачивания Следопыт - Александр Авдеенко

Стихами, брат, надо было бы писать это письмо, а не обыкновенными словами.

Поздравляю тебя, Витя, с великим днем. Представляю, как ликуешь сегодня ты и весь твой завод, снабжавший фронт своими машинами. Празднуем и мы, пограничники. Но на свой лад, конечно. Я, например, всю ночь с 8 до 9 провел на границе. Дождь и ветер исхлестали до костей. Еще и теперь, хотя на заставе тепло, дрожу, как цуцик.

Надо было бы поспать после тяжелого наряда, полагается, но сна нет ни в одном глазу. Как можно дрыхнуть в такой день?! Слушаю радио. Болтаю с хлопцами. Вспоминаю войну: где был, что делал, как громил фрицев и как они меня били. Да, всякое бывало.

Не думал я, брат, и не гадал, что в последний день войны окажусь не там, где все фронтовики, — в логове фашизма. Мечтал, надеялся, был уверен, что вместе со всеми товарищами буду штурмовать Берлин, ставить на колени треклятую фашистскую столицу.

Без меня водрузили наше знамя над рейхстагом. Без меня разгромили гитлеровские полчища. Обидно все-таки. Жалко. Не успел как следует насладиться наступлением, не отвел душу. Ты не воевал, Витя, ты не поймешь меня.

Отступающий солдат — это еще не солдат. Наступающий солдат — это половина солдата. Полным солдатом становится тот, кто сумел отделаться легкими ранами в отступлении и умудрился уцелеть в наступлении. Так говорил мой первый фронтовой командир. Теперь понял?

Вот такие, Витя, пироги.

«Красавица»

— Ну! Что вам еще хочется услышать? Про все наши дела с Джеком нельзя подряд рассказывать — бумаги у вас мало. Да и для Аргона у вас не хватит времени и энергии. Кто такой Аргон? Мой друг. О нем речь впереди. Ну, решайте.

— Давайте отберем главные, так сказать, ваши подвиги с Джеком. Какие операции вы считаете самыми трудными?

— Все трудные. Не было у нас с Джеком ни одной легкой ночи, ни одного свободного дня. В тяжелое время мы с ним жили и воевали. Восстанавливали границу на разоренном и выжженном месте. Под постоянным огнем врага. С фронта и с тыла.

Да, трудное и сложное было то время. Бандеровцами, бульбовцами, ауновцами кишели пограничные горы и леса. Агентуру засылали на нашу территорию недобитые гитлеровцы, окопавшиеся под крылышком своих новоявленных заокеанских друзей. И сами «друзья» перебрасывали к нам пеших, механизированных и летающих лазутчиков. Всякая тварь лезла через наш рубеж, пакостила, как могла. Разрушали мосты, сжигали сельсоветы, правления колхозов, убивали активистов, терроризировали крестьян. В Москве, на Урале, в Сибири, на Украине и во всей стране тишина, мир, а пограничники все еще воевали. Великую победу народа в Отечественной войне отстаивали, закрепляли ее в боях местного значения. Не публиковались о них сводки Совинформбюро. Газеты ничего не писали о солдатских подвигах. Малая была война. Пограничная. Но кровь лилась немалая. Пота солдатского тоже было пролито много. Сапоги Смолина были почти всегда мокрыми, разношенными, каши просили. И обмотки мокрые, и штаны затрепанные. Отчего им быть сухими, когда люди сутками и неделями напролет не вылезали из прикарпатских болот и дебрей лесных? Разъезды, бесконечные разъезды.

Форсированные марши. Беготня. Тревога за тревогой. Галоп аллюром три креста. Автоматная стрельба. Взрывы гранат. Пожары. Смолин с Джеком за послевоенные годы поднимались по тревоге сотни раз, протопали по границе и ее тылам несколько тысяч километров. Отдыхали там, где позволяла обстановка, В сараях. В лесу. У костра, На сеновале. На деревянных нарах. Мылись кое-как, в железной бочке, в прудах и речках, под дождем, Бань тогда еще не было даже на заставах. Все брали с боем. Корм чаще всего был подножный — никакая база снабжения, если у нее и были продукты, не поспевала гоняться за летучими отрядами пограничников.

Не было у них ни теперешнего пограничного высокогорного пайка, ни трех-четырех пар обуви — парадных и рабочих сапог, резиновых скороходов и валенок. Не было непромокаемых плащей, полушубков, особо теплого белья. Не было вертолетов. Не было «газиков» с двумя ведущими осями. Не было вездеходов для переброски людей по бездорожью. Не было теперешних приборов для ночного видения. Не было вдоволь раций, не было локаторов. Не было тракторов для вспашки контрольно-следовой полосы. Не было на границе инженерных сооружений. Не было хитроумной, как в наши дни, электросигнальной системы. У пограничного наряда не было даже электрических фонарей. Жгли лучину и самодельный факел. Да, было время. Сплошь боевое, тревожное, радостное, гордое. Не желал Смолин другой молодости. Все лучшее, что испытал он в жизни, — там было, на послевоенной границе.

Смолин задумался о своем прошлом и опять улыбается.

— Все тревоги хорошо помню, но одну — особенно. Это было уже не в Рава-Русской. Меня с Джеком перевели на другую заставу, на новое направление. У нас на границе обстановка непостоянная. Важное направление, как только пограничники окажутся на высоте и крепко дадут нарушителям по зубам, превращается во второстепенное. Враг беспрерывно ищет удобную для себя лазейку. И на какое-то время он нашел ее на участке заставы старшего лейтенанта Постного. Вы не думайте, что я придумал ему фамилию. Самая настоящая. Постный он только на бумаге. Хороший был офицер. Боевой. Не везло ему долго потому, что на заставе было мало опытных пограничников, а надежного следопыта и вовсе не имелось. Стал я служить на заставе Постного. С границей и с солдатами поладил быстро — всякая граница для меня родной долл. Как-то отправился в ночной наряд. Моим напарником был назначен рядовой Хафизов, молодой татарин, плечистый, подвижный и горячий. Хорошо говорил по-русски, но любил молча делать свои дела.

Вышли мы со двора заставы в хорошую погоду, а пока дошли до границы, нас догнало летнее ненастье. С Карпат подул холодный сырой ветер, принес тяжелые низкие тучи. В полночь разразилась сильная гроза.

Там и сям, впереди и сзади, на сопредельной стороне и у нас гремит гром. Молнии рассекают небо вдоль и поперек. Огненные зигзаги расползаются по всему небесному куполу, как трещины на раздавленном стекле. Льет холодный дождь. По канавам гудят потоки мутной воды. Деревья в лесу черные, поникшие, Травы и хлеба полегли. Телефонные провода висят. Некоторые столбы повалены. Все живое пришиблено непогодой, онемело, оглохло.

А мы с Хафизовым и Джеком живем, бодрствуем.

Для пограничников в любое время — рабочая пора. Мы обязаны хорошо работать и в пургу, и в грозу, и в туман, и в темень. Всегда. Затаились на опушке леса, под густой елкой, и ждем нарушителей. Ни единой сухой нитки на нас нет. На воде лежим, водой укрываемся, воду с губ слизываем, воду головой чувствуем. А что делать? Приказ есть приказ. Джек не жалуется на свою долю. Сидит на задних и, навострив свои прекрасные уши-флажки, вглядывается, вслушивается в грозовую ночь.