Читаем без скачивания МАРИЯ ПУСТЫННАЯ, ИЛИ ИСТОРИЯ ОДНОГО ЛЬВА - Петр Немировский

Аренда помещения в этой части Манхеттена стоит наверняка сто тысяч долларов в месяц. А рекламный щит в аэропорту Кеннеди?! Вы что – шутки шутите? Разве это мыслимо размещать на год рекламный щит в аэропорту JFK? Да за такие деньги можно накормить и одеть населению какой-нибудь голодной страны!

И вообще: чем он занимается, этот Филипп? В интервью прессе он называл себя «меценатом и покровителем муз». По его собственным словам, он заработал деньги на бирже Уолл-стрит и на аукционных сделках. А теперь, дескать, желает послужить не маммоне, а искусству, украсив прекрасный Нью-Йорк еще одной галереей, а заодно и познакомить американцев с лучшими работами современных российских живописцев.  

Правда, поговаривали, что все его слова о меценатстве и музах – пустая болтовня, на самом деле он – тайный агент Кремля, сотрудник ФСБ в звании полковника, внедренный в нью-йоркский арт-мир для создания агентурных каналов в американском истеблишменте. Еще ходили слухи, что он крупный мафиози, что в «Russian Modern Art» вложены кровавые деньги. А вся эта шумиха с галереей им затеяна только ради того, чтобы заиметь связи с городскими властями и легализовать свои «грязные» мафиозные капиталы.

Что из этого – правда, а что ложь, мы с уверенностью сказать не можем. Какую только напраслину порой возводят на порядочных российских бизнесменов! 

ххх

– Окей, парень, считай, что ты родился под счастливой звездой. Тебе повезло, что встретил меня. Ты мне чем-то нравишься, наверное, своей бородой, – толстый мужчина лет пятидесяти пяти в черном элегантном костюме и белой рубашке сидел напротив Гурия в кожаном кресле с высокой спинкой.

Его мясистое лицо было гладко выбрито, под длинным, ровным и острым, похожим на клюв, носом расположилась щеточка аккуратно остриженных усиков. Светло-русые прямые волосы были коротко подстрижены и зачесаны набок. Он выглядел бы холеным сибаритом, но этому мешал тяжелый взгляд темных глаз  –  неподвижных, как у холодного, скользкого удава.

– Твою монашку мы завтра выставим во втором зале, за тридцать кусков. И другую твою картину – кающуюся Магдалину со змеями, я тоже покупаю. Тоже за тридцать кусков. О’кей? – задумавшись,мистер Филипп поднес к носу кулак и глубоко вздохнул, отчего его плечи под пиджаком приподнялись, а грузное туловище еще сильнее раздулось.  

Затем он выдвинул ящик стола и стал вынимать оттуда пачки новеньких соток.

– Это твой аванс, – он аккуратно сложил деньги невысокой стопкой и пододвинул ее к Гурию. – Здесь пять кусков. Пересчитай. Когда картины продадутся, получишь еще столько же. Контракт у менеджера. Если что-то не устраивает, можешь сразу уходить, чтобы я не тратил время. Таких нищих непризнанных гениев в Нью-Йорке – пруд пруди. Рыщут, как голодные шакалы. Ваша художественная братия – извини меня, полное говно. Даже художники с именем готовы лизать мои туфли.    

Зазвонил мобильник на столе. Мужчина, скривив лицо, нажал пальцем на экран, отменив звонок:

– Шумяков. Все ему мало, хочет мне опять впихнуть кого-то. За тебя бабки он уже получил.

Гурий молча выслушал эти оскорбительные слова. По большому счету все же это неслыханная удача: две его картины будут выставлены в арт-салоне, в самом сердце Манхеттена!

– А ты, парень, что, деньги не любишь? – неожиданно спросил мистер Филипп, потому что за все время их разговора Гурий ни разу не взглянул на лежащие перед ним пачки. И это не могло не вызвать у мистера Филиппа неподдельного удивления.

– Почему же? Люблю, – Гурий сгреб деньги со стола, ловко зажал две пачки между пальцами и начал привычным движением пересчитывать купюры; сразу стало ясно, что в прошлые времена ему  приходилось иметь дело с крупными суммами наличности и приходилось их быстро пересчитывать. 

– Хорошо, парень. Рисуй свою бабу дальше и приноси мне. Красивые бабы пользуются спросом во все времена.

ххх

Прошло немного времени, и Гурий обнаружил, что по натуре мистер Филипп – настоящий русский хам, а по образу ведения дел – бизнесмен-хищник. Этот тип галерейщиков Гурий хорошо знал еще по тем временам, когда занимался живописью в Одессе. Правда, размах у мистера Филлипа был несравнимо шире. При этом он обладал еще и хорошим художественным вкусом, умел отличить подлинное искусство от подделки, и это в их отношениях сыграло определяющую роль.

Восемь картин Гурия были проданы, и две новых должны были выставить на продажу в ближайшее время. Его картины висели уже не в дальнем углу последнего зала в салоне, возле пожарного выхода, а ближе к центру, к холстам современных российских художников, чьи имена на слуху. Заметно увеличился и размер его гонорара – стопка стодолларовых купюр стала куда выше той, первой, и пересчитывать полученные деньги Гурию приходилось чуток подольше, чем тогда. Салон «Russian Modern Art» подписал с ним контракт на эксклюзивное право продавать принты с его картин. Условия контракта, правда, были грабительскими, и был он составлен так, что Гурию эта сделка едва ли сулила доходы.

Он оставил работу маляра в реставрационной фирме. Жил в прежней квартире, но снял и отдельную мастерскую. 

Конечно, он был рад. Но голова его не кружилась от успеха, вернее, кружилась, но не до такой степени, чтобы все забыть. Он по-прежнему ждал Мариам, ждал письма от нее, ждал ее возвращения. Заработанные от продажи картин деньги тратил очень экономно, рассчитывая, что они могут понадобиться, когда Мариам вернется. Он ждал чуда. Представлял себе, что однажды придет домой, поднимется по лестнице, и она – у его порога. Или в один прекрасный день он заглянет в электронный ящик проверить почту, – а там письмо от нее, из монастыря. Или кто-то из той коптской церкви позвонит на его мобильник. Например,Авва Серапион – сообщит, что Мариам в Нью-Йорке.

Чудо, однако, не случалось. Чудо откладывалось на неопределенный срок. Чудо вообще могло не случиться.

Иногда Гурия охватывала такая сильная тоска по Мариам, как если бы она умерла. Он все чаще видел ее во сне – умершей, лежит на полу в пустой комнате или в пустыне на песке. Проснувшись и наспех одевшись, он садился за руль своей машины и посреди ночи зачем-то ехал к той коптской церкви. Но там во всех окнах свет был погашен, двери заперты. Побродив вокруг здания и повздыхав, он возвращался домой.