Читаем без скачивания Вариант дракона - Юрий Скуратов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И всякий раз такие разговоры вызывают у меня некое сложное чувство, грусть: а может, действительно не надо было уезжать из Свердловска?
МОСКВА, КАК МНОГО В ЭТОМ ЗВУКЕ…
Уезжать из Свердловска было тяжело, да и не хотелось: мы привыкли к городу, считали его своим, он стал нашей второй родиной.
Первая родина — это Улан-Удэ, вторая — Свердловск.
Но мне предложили перейти на работу в ЦК партии, в Идеологический отдел, а от такой работы, как известно, в ту пору не отказывались. Да и работа была очень интересной, очень.
Кадровики ЦК искали по всему Союзу молодых ученых-юристов — видимо, там, наверху, чувствовали, что без реорганизации не обойтись, партия не может находиться в том виде, в каком она находилась тогда. Кстати, я узнал, что к тому моменту в ЦК работали уже восемьдесят докторов наук. Это много, очень много.
В результате я очутился в лекторской группе Идеологического отдела. Произошло это 16 ноября 1989 года.
Лекторская работа — тяжелая. Во-первых, нужно быть выше аудитории по уровню знаний, — иначе загонят в угол, во-вторых, постоянно находишься в напряжении: ведь за годы советской власти народ соскучился по острым вопросам (и острым ответам тоже)…
Отношение к партии в стране менялось, люди смотрели на Горбачева, который не сходил с экранов телевизоров, слушали его речи — поначалу с интересом, но постепенно понимали, что во главе страны стоит человек, утопивший в словах реальные дела. Постепенно накапливалось раздражение, а потом и неприятие.
Плюс ко всему затеянная не вовремя антиалкогольная кампания, пробившая в бюджете страны огромную дыру, плюс очереди в магазинах, колбаса по талонам. Колбасу, выкинутую в обычную продажу, есть нельзя было совсем: это была не колбаса, а мокрый картон, размешанный с вареным салом…
В общем, можете представить себе, на какие вопросы приходилось отвечать лектору ЦК в ту пору.
Помню, поехали мы в Эстонию. Поездка была трудной. СССР еще не развалился, но дело уже к этому шло — очень жестко спроектированному, планомерному развалу. Эстонцы решили для себя твердо — из СССР надо выходить обязательно. Они вежливо выслушивали доводы, со всеми доказательствами вежливо соглашались, вежливо улыбались и делали все для того, чтобы выйти из Союза.
Русские же, — горячие головы, — проживающие в Эстонии, предлагали взяться за оружие.
Лекторская группа, прибывшая со мною в Таллинн, попала под настоящий перекрестный огонь. Было жарко. И тем не менее мы терпеливо убеждали эстонцев: не торопитесь, семь раз отмерьте, прежде чем один раз отрезать. Но повернуть колесо истории вспять было невозможно.
Иногда нам удавалось затронуть некие больные струны, и эстонцы задумывались о своей судьбе. Это было видно по их лицам, хотя внешне они продолжали оставаться равнодушно вежливыми: каждый человек — этакая вещь в себе, нераскрытая тайна.
Как-то мы собрали на совещание всех судей республики, долго говорили, расходились поздно, и, видать, что-то из наших речей затронуло в душах людей: одна женщина, когда прощались, подошла ко мне и сказала:
— Если бы с нами раньше вели такие беседы, возможно, мы и не стали бы думать о выходе из СССР, а сейчас… сейчас — поздно!
Минута, когда должен был ударить гонг, возвещающий о распаде страны, приближалась, и последующие события в Прибалтике, особенно стычки в Риге, когда в руках и военных, и мирных жителей оказалось оружие, заряженное боевыми патронами, волнения в Тбилиси, война в Нагорном Карабахе лишь приблизили распад. Горбачев вместо того, чтобы активно вмешиваться в процессы — «процесс» ведь «пошел», — предпочел спрятаться за спины военных. Похоже, он надеялся на извечное «авось»: «Авось пронесет… авось все образуется».
Не пронесло, не образовалось. Вместо того чтобы затормозить распад Союза, Горбачев ускорил его, не продумав до конца идею нового союзного договора.
В ту пору существовала такая традиция — все съезды, конференции, пленумы обязательно стенографировались, к каждому выступающему, а точнее, к его речи был приставлен специальный человек. Редактор. Как правило сотрудник ЦК. Ведь во время выступления, с пылу с жару, иной товарищ мог наговорить такое, что потом ему оставалось только хвататься за голову. И глупости проскакивали, и нелепости, и смешные вещи. А уж что касается неграмотности, то — сплошь да рядом. Поэтому в обязанности редактора входила чистка речей. Затем они, уже выправленные, без глупостей, попадали к автору на визу.
Пришлось быть таким редактором и мне. Помню, я вел выступления Геннадия Янаева, Альберта Макашова, Олега Лобова, Василия Стародубцева. Досталось мне однажды редактировать и речь Михаила Сергеевича. Человек он, как известно, эмоциональный, за речью своей никогда не следил, что в голове у него возникало, то он и озвучивал. А стенографистки, как и положено, это дело старательно фиксировали. Все до последнего словечка, до последней запятой.
Вот такая эмоциональная — с бухты-барахты — речь Горбачева попала и ко мне. Из этого набора слов предстояло сделать что-нибудь более-менее удобоваримое.
Когда в речи есть стержень, есть мысли, из нее всегда можно слепить что-нибудь приличное, но когда, кроме потока слов, нет ничего, то что тут можно сделать? Из ничего и получается ничего. Часа два с половиной я промаялся с речью нашего генерального, прежде чем из нее что-то получилось. Потом долго возмущался: разве можно так говорить?
Твердо уверен: Горбачев должен нести основную ответственность за то, что с нами случилось. Слишком осторожной зачастую оказывалась его позиция. Вместо того чтобы громко объявить, что это он отдал приказы о применении силы, что это его конституционная обязанность — защищать государство, он прятался за спины военных, подставлял их.
Убежден, что партию не обязательно было разрушать, можно было, как это показал опыт Китая, используя ее потенциал, провести реформы в экономической, а затем и политической сферах.
Можно было обеспечить эволюционный переход — через перестройку, — к демократии, избежать многих провалов и ошибок, но Горбачеву этого не удалось. Это требовало необычайной воли и твердости, но стоило Горбачеву столкнуться с трудностями, как он немедленно уходил от этого вопроса.
Жизнь показала, что Горбачев — это наша трагедия. Трагедия в том, что он, возглавив партию, не управлял процессом, а плыл по течению. А быть сильным в закулисных играх, в подковерной борьбе, как выяснилось, недостаточно, чтобы управлять страной. Впрочем, эпоха была такая, что не каждый, находясь на его месте, и справился бы…
В Идеологическом отделе ЦК я проработал около года. Вскоре меня повысили и сделали старшим консультантом, а потом я перешел в новый отдел ЦК. Собственно, отдел был старый, по-новому он только стал назывался: прежний отдел административных органов переиначили в государственно-правовой, а затем — в отдел по законодательным инициативам и правовым вопросам. Заведующим был Бабичев Владимир Степанович, первым замом — Павлов Александр Сергеевич, я — просто замом. У меня был свой участок работы: я отвечал за законодательные инициативы. Это был, конечно же, служебный рост, поскольку замзав отделом ЦК — это уровень союзного министра, и я с удовольствием вспоминаю то время, ту работу. Нами, в частности, был подготовлен закон о борьбе с коррупцией, который должен был принять союзный парламент.
«Независимая газета», тогда очень молодая, не замедлила отозваться с некой потаенной усмешкой: партия разваливается, а они еще готовят какие-то бумаги, и не просто бумаги — целый законопроект!
И вот что значит судьба — к работе над законом были привлечены сотрудники Генеральной прокуратуры СССР, в частности Владимир Васильевич Панкратов и Алла Христофоровна Казаринова. Работали и другие люди. Не думал, не гадал я тогда, что через некоторое время мне придется этот институт возглавить. Кстати, закон этот так до сих пор и не принят. А он так нужен! Особенно сейчас. Мы изучали опыт европейских партий парламентского типа, примеряли его на себя, анализировали, выпускали сборники статей, принимали гостей из-за рубежа.
В частности, помню, у нас гостила румынская партийная делегация, общение было сердечным, договорились о контактах — и вдруг сообщение: в Бухаресте переворот! Супруги Чаушеску расстреляны, в столице Румынии стрельба. Наши гости собрались уезжать. Мы понимали, каково им сейчас! Кто знает, как сложится судьба каждого из них. Нам было хорошо — мы оставались в благополучной, хорошо защищенной стране. Не знал я еще тогда, что ждет всех нас, что мне, например, придется пережить трагические события 1991 и 1993 годов, что испытания, не менее тяжелые, ждут и мою страну.
Все было еще впереди.
Кстати, через некоторое время Владимир Степанович Бабичев, как и двое его коллег, заведующих отделами ЦК КПСС, Александр Николаевич Дегтярев и Вячеслав Александрович Михайлов, в самую критическую минуту не согласились с курсом ГКЧП и выступили против… Это стало, конечно же, сенсацией.
