Читаем без скачивания Зов (СИ) - Стерх Юрий

Простой солдатский юмор подействовал. Напряжение ночи постепенно стало отпускать. Мы расслабились, начали шутить, вспоминать какие-то случаи из гражданской жизни, посмеиваться. Небо тем временем посерело. Я заметил, что Марченко и Серёга клюют носами и всё чаще и чаще трут лицо руками.

— Давайте-ка, часик отдохните оба и не спорьте. Завтра день тоже очень непростой будет, силы потребуются всем. Я пока нормально, спать не хочу, начну вырубаться — растолкаю, так что отдыхайте!

Никого особенно уговаривать не пришлось, ребята сразу завалились на пол, и через минуту с их стороны доносилось ровное дыхание, говорящее о том, что в сон они провалились практически мгновенно.

Наши ночные разговоры о доме навеяли на меня воспоминания почти двухгодичной давности.

Вспомнился интернат и наш первый откровенный разговор с отцом, перевернувший мою жизнь с ног на голову. Дело было незадолго до призыва в армию.

Москва, спортивный интернат, май 1984 года

Отец всегда, когда был в Москве, забегал ко мне в интернат, если выдавалась свободная минутка. С вокзала или аэропорта, не заезжая домой или на работу, он всегда первым делом спешил повидаться.

Я всегда с нетерпением ждал его приездов и, когда подходил срок, всё чаще и чаще выглядывал в окно.

Я так скучал по нему! Считал дни и всё гадал, когда же отец сочтет меня достаточно взрослым для того разговора, о котором он мне говорил после похорон матери.

И вот, наконец, я дождался!

Он приехал, как обычно, из аэропорта и сразу же ко мне. Мы обнялись, пожали руки, а потом со смехом обнялись еще раз. Мы не виделись долгих три месяца. Собравшись с духом, я сказал отцу, что намерен служить в пограничных войсках, и что это мое твердое решение, и оно окончательное.

— Погоди! Еще перед этой моей командировкой директор интерната мне рассказывал, что будет готовить твои документы в ЦСКА… А как же спорт? Тебя и в программу подготовки олимпийского резерва включили! Через четыре года есть все шансы на олимпиаду в Корею попасть… А?

— Не хочу, пап! Ну не мое это, слишком легко и не интересно для меня. Ты же знаешь? — я посмотрел ему в глаза.

Он понял, опустил взгляд и снова с интересом посмотрел на меня.

— Послужу на границе, а потом, может, в вышку поступлю. Как тебе такой вариант, а? — с надеждой спросил я.

Отец, не сводя с меня пристального взгляда, кивнул своим мыслям и встал.

— Посиди тут, — сказал он, — я скоро.

В окно я видел, как он направился в сторону нашего административного корпуса.

Я всегда помнил этот взгляд. Точно такой же был у него в день, когда мы вернулись с похорон мамы, и у нас состоялся тот первый разговор. Посмотрим, что из этого выйдет сейчас.

Отец появился минут через пятнадцать в сопровождении директора интерната. Они шли в мою сторону и весело о чём-то беседовали.

— Игорь Олегович, я украду своего сына на сутки? У нас небольшой семейный праздник, хотелось бы отметить в кругу семьи.

— Конечно, Иван Сергеевич. Семейный праздник — это святое! Очень прошу вас, поговорите с ним насчет его будущего. Меня в ЦСКА живьем сожрут, если он к ним не попадет! Очень на вас надеюсь.

— Поговорю, обещаю.

Попрощавшись с директором, мы направились к проходной, где нас ожидала отцовская черная «Волга».

— Меня в Москве запирают окончательно, — прокряхтел отец, усаживаясь рядом со мной на заднее сиденье, — вручили лампасы, и давай, Ваня, двигай на штабную работу! Теперь в командировки, может, раз-два в год, — отец скривился и хотел сплюнуть, но так и не нашел, куда это сделать в машине, и просто махнул рукой.

— Теперь с инспекциями по округам на недельку, представляешь! И что я, утром на работу, вечером с работы? Стыдоба! Одним словом, списывают старика потихоньку. Ну ничего, — он наигранно рубанул воздух ладонью и сжал огромный кулак, — мы еще повоюем!

— Пап, ну это же здорово! Чаще видеться будем.

— Ну да! — как-то невесело усмехнулся отец. — Какое-то время, пока ты в армию не свалишь. Ладно, дома поговорим.

Отец постучал пальцем по плечу водителя.

— Петя! Что замер? Давай домой!

— Есть, домой!

Я искоса посмотрел на отца. Да действительно! Те десять лет, что мы были особенно близки после смерти мамы, не прошли для него бесследно. Всё еще могучий великан, но уже заметно постарел, на лице глубокие морщины, некогда светлые волосы, стали белыми как снег. Всегда идеально ровная спина сейчас слегка ссутулилась, в машину садился, кряхтя. Так что, как ни прискорбно, но годы всё-таки берут свое.

Сколько ему было, когда умерла мама? Пятьдесят шесть? А сейчас, соответственно, шестьдесят шесть. Да уж, не мальчик!

Машина свернула на Малую Грузинскую и, подкатив к нашему дому, остановилась у подъезда.

— Выгружаемся! — скомандовал отец. — Пётр, на сегодня всё. Завтра подъедешь в семь ноль-ноль.

— Есть, — коротко ответил водитель.

— Пойдем.

Мы поднялись на шестой этаж пешком, игнорируя лифт. Отец всегда говорил, лифт — это только для пенсионеров!

Ткнув в замочную скважину каким-то хитрым ключом, он потянул тяжелую дверь на себя, пропуская меня вовнутрь.

Пока учился в интернате, я не раз бывал в этой квартире. Отец иногда забирал меня на выходные, только очень редко они совпадали с его пребыванием в Москве.

Обычная трешка военного холостяка. Везде чистота и порядок. Тамара Павловна — соседка снизу, приходила прибраться здесь раз в неделю независимо от того, находился в городе хозяин или нет.

Наблюдая за этой пожилой женщиной, за тем, как она держала себя с отцом, отвечала на его вопросы короткими, рублеными фразами, я догадался, что она, скорее всего, из его ведомства и, как минимум, в немалом офицерском звании в отставке. Единственное, куда у нее не было хода, это в кабинет отца, святая святых в квартире.

Я всегда с придыханием заходил туда, когда он меня пускал.

Массивная железная дверь, обшитая твердым деревом, была оборудована двумя очень хитрыми замками, которые открывались двумя ключами одновременно.

Отец, придержав меня рукой, всегда заходил в кабинет первым, через несколько секунд выглядывал, улыбался и заговорщицки подмигнув, сообщал:

— Всё! Теперь можно… заползай.

Обстановка за эти годы в кабинете почти не изменилась, к огромному письменному столу у окна добавился только цветной японский телевизор, стоявший на тумбочке у дальней стены и японский же видеомагнитофон сверху на нём. Огромной ценности аппаратура! Говорят, что на такую вот видеодвойку можно было выменять однокомнатную, а то и двухкомнатную квартиру в Москве.

А так, в принципе, всё, как и пять лет назад. В углу те же два удобных кожаных кресла с журнальным столиком между ними, мягкий персидский ковер на полу и китайская напольная ваза. Но, по моему мнению, самое ценное в этом кабинете находилось на стенах.

Оружие!

Много разнообразного холодного оружия, великолепного оружия, старинного оружия! Я, как загипнотизированный, переводил взгляд с мечей на сабли, с сабель на шпаги, на боевые парные ножи, топоры, копья — это могло продолжаться бесконечно. Насчет того, что всё здесь настоящее, а не какой-нибудь новодел, у меня не возникало ни малейшего сомнения. Я стоял, затаив дыхание, перед этим развешанным на стенах богатством и представлял себе, кто владел этими клинками, и в каких битвах они участвовали. Мое воспаленное мальчишеское воображение рисовало сцены схваток: оружие пробивало доспехи и выходило из спины врага, им отсекали конечности, им защищались…

Впадая в некий транс, я даже слышал, как мне казалось, шум битвы, ржание лошадей и стоны раненых.

Когда я первый раз попал в эту комнату, то, ошалев от всего этого великолепия, задал отцу прямой вопрос:

— Папа, ты что, коллекционер?

Он тогда рассмеялся и ответил, что всё это оружие с давней историей, и когда-нибудь он расскажет мне о нём более подробно.

Сейчас, когда мы вошли в кабинет, отец шагнул к телефону, снял трубку, набрал номер, и буквально через гудок на том конце провода ему ответили.